Библиотека поэта. Анализ «Коробейники» Некрасов
Некрасов Скатов Николай Николаевич
«OX, ПОЛНА, ПОЛНА КОРОБУШКА...»
Итак, 1860-й и особенно - 1861 годы - переломные. И в стране. И для поэта. Надо сказать, что на протяжении почти двух предшествовавших годов у Некрасова нет народных стихов. Не о народе. А - народных. Мотив вступления («Стой, ямщик, жара несносная...») чуть ли не единственный - деревенский, да и то к отнюдь не деревенской, типично интеллигентской «Песне Еремушке». Впрочем, и о народе стихов почти нет. Попытки вслушаться в общенародную жизнь давали один ответ: «Там вековая тишина». Фон особенно впечатляющий для бурного столичного прогресса и «словесной войны» гремящих витий:
То мало: вышел из-под пресса
Уж третий томик Щедрина...
Как быстро по пути прогресса
Шагает русская страна!
Убавленный процентик банка,
Весьма пониженный тариф,
Статейки господина Бланка -
Все это были, а не миф.
В конце концов все эти «тарифы», «томики», «процентики» особенно ничтожны перед лицом встающего громадным вопросом народа:
Иль духовно навеки почил?
И вот в 1860 году не сразу, подчас не очень ловко, как бы приноравливаясь, как бы нащупывая самих себя, появляются у Некрасова стихи с народными сюжетами, с народными типами, со словами про «волю», про «свободу».
И еще: написаны они все с натуры, несут и прямой отпечаток очередного пребывания поэта летом 1860 года в ярославском отеческом Грешневе, его приметы:
Вот и Качалов лесок,
Вот и пригорок последний.
Как-то шумлив и легок
Дождь начинается летний,
И по дороге моей,
Светлые, словно из стали,
Тысячи мелких гвоздей
Шляпками вниз поскакали -
Скучная пыль улеглась...
Благодарение Богу,
Я совершил еще раз
Милую эту дорогу.
«Что вы о моих стихах? - пишет Некрасов Добролюбову о стихотворении 1860 года «Знахарка». - Они просто плохи, а пущены для последней строки. Умный мужик мне это рассказал, да как-то глупо передалось и как-то воняет сочинением. Это, впрочем, всегда почти случается с тем, что возьмешь вплотную с натуры».
Действительно. Некрасов явно прав в своей самокритике. Рассказ поэта о предсказывающей всем подряд несчастья деревенской знахарке уж никак не возведен в «перл созданья». Как не возведен в такой перл и сказ самой знахарки:
Дрогнул дворовый, а ведьма ему:
«Счастью не быть, молодец, твоему.
Все говорить?» - «Говори!» - «Ты зимою
Высечен будешь, дойдешь до запою,
Будешь небритый валяться в избе,
Чертики прыгать учнут по тебе.
Станут глумиться, тянуть в преисподню;
Ты в пузыречек изловишь их сотню,
Станешь его затыкать...» Пантелей
Шапку в охапку - и вон из дверей...
А вот и последняя строка, для которой, как говорит поэт, и «пущены» все остальные, плохие:
Ты нам тогда предскажи нашу долю,
Как от господ отойдем мы на волю!
Может быть, не столь «глупо», но похоже переданы рассказы о подряд идущих несчастьях сельской жизни в «Деревенских новостях» того же 1860 года. Кажется, они уже «пущены» не только для последней строки, но, во всяком случае, тоже устремлены к ней:
Сходится в хате моей
Больше да больше народу:
Ну, говори поскорей,
Что ты слыхал про свободу?
Наверное, они уже не так «воняют сочинением», но в большой мере все еще взяты «вплотную с натуры». «Общее» ощущение народной жизни пока что сменилось «частным» ее восприятием. И в целом им же ограничилось.
Если стихи «Знахарка», «Деревенские новости» во многом «пущены» для последних строк, то ярославское же летнее впечатление 1860 года - маленький отрывок «На псарне» - для первых:
Все в стихах этой поры переполнено нетерпеливым ожиданием воли, когда больше ждать уже буквально невмоготу:
Что ни год - уменьшаются силы,
Ум ленивее, кровь холодней...
Мать-Отчизна! Дойду до могилы,
Не дождавшись свободы твоей!
Это, видимо, последние предшествовавшие свободе стихи. И вот - дождался: 6 марта 1861 года объявлен императорский манифест об отмене крепостного права. Свобода!
«Современник», прежде всего в лице своих публицистов, и главным образом Чернышевского, вполне скептически отнесся к освобождению крестьян от крепостной власти. Коль скоро оно оказалось одновременно по сути освобождением еще от одной, главной, власти - от власти земли. Вот такого-то освобождения крестьяне не хотели. Реакция же Некрасова на реформу очень отлична от реакции Чернышевского, вспоминавшего в конце жизни: «Я имел о ходе дела по уничтожению крепостного права мнение, существенно различное от мнения большинства людей, искренно желавших освобождения крестьян... Случалось ли мне высказывать его Некрасову? Без сомнения, случалось нередко...
Прекрасно.И вот факт.
В тот день, когда было обнародовано решение дела, я вхожу утром в спальную Некрасова. Он, по обыкновению, пил чай в постели. Он был, разумеется, еще один, кроме меня, редко кто приходил так (по его распределению времени) рано... Итак, я вхожу. Он лежит на подушке головой, забыв о чае, который стоит на столике подле него. Рука лежит вдоль тела. В правой руке тот печатный лист, на котором обнародовано решение крестьянского дела. На лице выражение печали. Глаза потуплены в грудь. При моем входе он встрепенулся, поднялся на постели, стискивая лист, бывший у него в руке, и с волнением проговорил: «Так вот что такое эта «воля». Вот что такое она!» - Он продолжал говорить в таком тоне минуты две. Когда он остановился перевести дух, я сказал: «А вы чего же ждали? Давно было ясно, что будет именно это». - «Нет, этого я не ожидал», - отвечал он и стал говорить, что, разумеется, ничего особенного он не ждал, но такое решение далеко превзошло его предположения.
Итак, ни мои статьи, ни мои разговоры не только не имели влияния на его мнение о ходе крестьянского дела, но и не помнились ему. Я был тогда несколько удивлен... но я дивился совершенно напрасно...»
Чернышевский здесь же пояснил: «Он был поэт... То, что нужно было знать ему как поэту, он знал до знакомства со мною, отчасти не хуже, отчасти лучше меня». Можно было бы сказать не только «до знакомства», но и «помимо знакомства». Сам критик признался: «...Мои разговоры скользили мимо его мыслей»...
Что же поэт знал лучше? Конечно, поэт общенационального масштаба, каковым уже Некрасов стал.
Во-первых, если еще раз воспользоваться здесь же сказанным словом Чернышевского: «...Он думал лишь о целом...»
Недаром другой и тоже национальный поэт - Блок в другую, но тоже кризисную эпоху писал об особом характере связи художника, писателя с жизнью страны: «Чем больше чувствуешь связь с родиной, тем реальнее и охотнее представляешь ее себе как живой организм, мы имеем на это право, потому что мы, писатели, должны смотреть жизни как можно пристальнее в глаза, мы не ученые, мы другими методами, чем они, систематизируем явления и не призваны их схематизировать. Мы также не государственные люди и свободны от тягостной обязанности накидывать крепкую стальную сеть юридических схем на разгоряченного и рвущегося из правовых пут зверя. Мы люди, люди по преимуществу, и значит - прежде всего обязаны уловить дыхание жизни, то есть увидеть лицо и тело, почувствовать, как живет и дышит то существо, которого присутствие мы слышим около себя. Родина - это огромное, родное, дышащее существо, подобное человеку...»
Родина-мать! По равнинам твоим
Я не езжал еще с чувством таким!
Так начинается некрасовское стихотворение «Свобода» - и прямой отклик на свободу большой родины - страны и прямое выражение чувств поэта, приехавшего на малую ярославскую родину как раз летом 1861 года. Это, по собственному признанию поэта, чувство, до того им не виданное. А, скажем, «теоретиком» Чернышевским и вообще никогда не ведомое.
Чернышевский и ему подобные при всей силе теоретического разума, ученого знания, политического опыта и нравственной отдачи не знали крепостного права так, как, например, выросший в крепостной деревне, то есть рядом с ним, Некрасов. И их переживания отмены «крепи» уже поэтому не могли не быть в известном смысле более отвлеченными, менее личными, чем у Некрасова или Тургенева. Поэт даже как бы понимает и принимает возможные доводы теоретического рассудка: да, конечно, знаю, знаю...
Знаю, на место сетей крепостных
Люди придумали много иных,
Так!.. но распутать их легче народу.
Муза! с надеждой приветствуй свободу!
Обращение именно к Музе, как вскоре выяснилось, было не случайным. Именно некрасовская Муза много здесь получила и попользовалась; может быть, вот ее-то надежды, выраженные пока что в довольно декларативных стихах, более всего и оправдались.
Как никогда прежде, новое ощущение Родины-матери в ее целом у поэта совместилось с новым ощущением человека из народа - личности, крестьянина - друга, приятеля. Конечно же, подогретом разрывом, охлаждением или расставанием со столичными друзьями, собственно с Тургеневым и Добролюбовым.
На том же листке-автографе со стихотворением лета 1861 года «Свобода», то есть явно сделанный тем же летом, сохранился стихотворный набросок:
Приятно встретиться в столице шумной с другом
Зимой, Но друга увидать, идущего за плугом
В деревне в летний зной, -
Стократ приятнее.
Рядом с этим наброском приписка: «Кругом зелено, поля, природа - и доброе лицо, с печатью благородной честного труда».
В одном из стихотворений как раз этого же лета есть строка: «Я замер, коснулось души умиленье».
Никогда еще поэт не приезжал в деревню, не приходил в нее так, не припадал к ней столь умиленным, с такой готовностью приятия народной жизни, с такой открытостью ее впечатлениям. Никогда и деревня еще не встречала в состоянии такого подъема. Все сошлось и сконцентрировалось в это лето: весь предшествующий поэтический опыт, все личные переживания этого момента, все напряжение общественной жизни, все богатство народного бытия, тоже оказавшегося пробужденным, ищущим и неуспокоенным.
За каплю крови общую с народом
Мои грехи, о родина, прости.
Такие стихи написал однажды Некрасов, написал много позднее, но только после лета 1861 года он мог их написать, и раньше этого лета ничего подобного он не заявлял.
Именно летом 1861 года в деревне образовался единый кровоток народного поэта и поэтического народа. «Тоска по самом себе» впервые получила у Некрасова такой широкий выход к народу. И - разрешилась одним из самых удивительных и самых великих созданий русской поэзии. Поэма «Коробейники». Рассказ о двух торговцах-коробейниках, убитых в лесу и ограбленных лесником-охотником.
Как часто бывало и раньше и потом, сам этот сюжет Некрасов привез с охоты. «...Редкий раз, - вспоминала сестра, - не привозил он из своего странствия какого-нибудь запаса для своих произведений. Так, однажды при мне он вернулся и засел за «Коробейников».
Когда-то Гоголь просил у Пушкина какой-нибудь сюжет чисто русский: «Духом будет комедия из пяти актов». Пушкин дал ему сюжет чисто русский. Гоголь «духом» написал «Ревизора». Так и Некрасову нужен был только какой-нибудь сюжет, чтобы духом возникла поэма из шести частей, ведь действительно вся поэма была написана одним духом - потребовалось чуть больше месяца: в июле начал - в августе закончил. Место исполнения - Грешнево. В сущности, поэт уже был, так сказать, переполнен поэмой, требовался только толчок в виде удачного сюжета.
Был у Некрасова один из верных охотничьих путников - костромской крестьянин Гаврила Яковлевич Захаров. В самом начале нашего века сын Гаврилы рассказал дотошному корреспонденту «Костромского листка», что сюжет поэту, невольно, конечно, сам Гаврила Яковлевич и дал: «Однажды на охоте с Гаврилой Некрасов убил бекаса, а Гаврила в тот же момент - другого, так что Некрасов не слыхал выстрела. Собака, к его удивлению, принесла ему обоих бекасов. «Как, - спрашивает он Гаврилу, - стрелял я в одного, а убил двух?» По этому поводу Гаврила рассказал ему о двух других бекасах, которые попали одному охотнику под заряд. Этот случай дал повод рассказа об убийстве коробейников, которое произошло в Мисковской волости.
Два бекаса нынче славные
Мне попали под заряд!
Другие подробности, например, о Катеринушке, которой приходилось
Парня ждать до Покрова, -
основаны на рассказах Матрены, жены Гаврилы, теперь тоже умершей, которая так же сидела в одиночестве, как и Катеринушка».
Уже в двадцатые годы все со слов того же Гаврилиного сына, видимо, еще более дотошный разыскатель записал рассказ, вероятно, местная уже легендарность которого все же корректируется очень точными местными же приметами: «Охотник этот был Давыд Петров из деревни Сухоруковой. Он встретил в своей деревне коробейников, направлявшихся прямиком через болота в село Закобякино Ярославской губернии, надумал их убить, чтобы забрать деньги, и проследил в лесу. Коробейники поняли, что не к добру оказался среди них как будто недавно виденный человек с ружьем, и просили оставить их. Когда Давыд убивал, то пастушок слышал выстрелы и крики. После убийства Давыд затащил одного убитого на дерево, другого спрятал под корни».
Впрочем, характерно, что даже и в сюжете поэмы сам этот драматичный случай не составил основного содержания, заняв лишь часть последней, шестой главы, то есть играя роль, конечно, важного, острого, но всего лишь конца. Не потому ли уже тогда раздавались упреки в бедности содержания, упреки, традиционные для критики, ранее обвинявшей в бедности сюжетного содержания «Мертвые души», а еще раньше - «Евгения Онегина».
В общем, как всегда в большой русской литературе, и здесь главное богатство поэмы составил не сюжет, а дух народной жизни, выразившейся в слове, но уже не взятом «вплотную с натуры», а извлеченном из глубин народной натуры, в слове-сказе, и в слове-присказке, и в слове-прибаутке. И особенно - в слове-песне. Такое слово, слово-связь, несет начало единения. «Рассматривайте себя как единицу, и вы придете в отчаяние» - писал Некрасов. Как «единица», Некрасов-художник был обречен на отчаяние. Потому-то он постоянно ищет, говоря его же словом, «круговую поруку» и в силу многих указанных и неуказанных обстоятельств счастливо находит ее летом 1861 года.
Народная некрасовская поэзия именно от этого времени определяется не только народными характерами, которых обычно не знает народная поэзия, но и началами единения, коллективности, которые она знает. Именно поэтому Некрасов так глубоко и органично воспринял принцип народного многоголосия.
Как теперь принято говорить, структурный принцип некрасовской многоголосной поэзии выходит именно к народной полифонии: «Народная музыка, в особенности русского народа, - свидетельствует специальная литература, - проникнута духом ансамбля, духом коллективности, несет в себе традиции многоголосия». Песенное некрасовское многоголосие от лета 1861 года восходит именно к народной полифонии, где разные голоса ведут одну мелодию.
Можно сказать сильнее и, так сказать, глубокомысленнее: в философско-нравственном смысле такая полифония предлагает некую идеальную модель общения: каждый сам по себе, но и все вместе. Голос автора в поэзии Некрасова - прежде всего опять-таки от лета 1861 года - сливается с голосами других, иногда многих и разных людей, но и сохраняет самостоятельность. Он может сходиться с голосом другого человека и расходиться с ним, не отделяясь окончательно, сохранять самость.
В стихотворении 1853 года «В деревне» почти демонстративная авторская отстраненность от плача старухи, рассказывающей о смерти сына, - не только художественный прием.
Умер, голубушка, умер, Касьяновна,
И не велел долго жить!
Плачет старуха. А мне что за дело?
Что и жалеть, коли нечем помочь?..
Слабо мое изнуренное тело,
Время ко сну. Недолга моя ночь.
Она (старуха крестьянка) сама по себе со своим страданием. Он (поэт) сам по себе - со своим.
В стихотворении 1863 года «Орина, мать солдатская» уже в авторском вступлении есть интонация самой героини, все стихотворение написано в одном размере: с «длинными», дактилическими, не то плачевыми, не то песенными окончаниями:
Чуть живые в ночь осеннюю
Мы с охоты возвращаемся,
До ночлега прошлогоднего,
Слава Богу, добираемся.
«Вот и мы! Здорово, старая!
Что насупилась ты, кумушка!
Не о смерти ли задумалась?
Брось! Пустая это думушка.
Посетила ли кручинушка?
Молви - может, и размыкаю». -
И поведала Оринушка
Мне печаль свою великую.
«Восемь лет сынка не видела,
Жив ли, нет - не откликается,
Уж и свидеться не чаяла,
Вдруг сыночек возвращается.
А вот как выглядит самый конец стихотворения:
Прошептал: «Прощай, родимая!
Ты опять одна осталася!..»
Я над Ваней наклонилася,
Покрестила, попрощалася,
И погас он словно свеченька
Восковая, предыконная...»
Мало слов, а горя реченька,
Горя реченька, бездонная!..
В последнем-то двустрочии, вроде бы даже и графически отделенном, автор и героиня прямо слились вместе - в один голос допели и доплакали.
Именно от этого времени вырабатывается у поэта абсолютный слух на народное слово. «Орина, мать солдатская, - вспоминает сестра поэта Анна, - сама ему рассказывала свою ужасную жизнь. Он говорил, что несколько раз делал крюк, чтобы поговорить с ней, а то боялся сфальшивить».
Но дело в это время не только в боязни фальши бытовой, психологической, личной, но и в боязни фальши народной, музыкальной, общей. Слух одновременно разнонаправлен: обращен в себя, поэта-литератора, направлен к ней, крестьянке-героине, наконец, соотнесен с народной песней. Она, песня, с самого начала уже в эпиграфе зазвенела особым камертоном, проверяя на фальшь:
День-деньской моя печальница,
В ночь - ночная богомилица,
Векова моя сухотница...
И в «Коробейниках» поэт расставил такие эпиграфы - настраивающие и проверяющие на фальшь музыкальные знаки: из крестьянской шутки, из старинной былины и прежде всего из народной песни - испытывая на народность свою, конечно же, литературную песню. Литературную - что четким хореем, что точной рифмой... И народную - по абсолютной слитности автора с народом: что когда вместе с народом и с любым человеком из народа говорит или поет, что когда со стороны слушает или смотрит.
«Ой, полна, полна коробушка,
Есть и ситцы и парча,
Пожалей, моя зазнобушка,
Молодецкого плеча!
Выди, выди в рожь высокую!
Там до ночки погожу,
Как завижу черноокую -
Все товары разложу.
Цены сам платил не малые.
Не торгуйся, не скупись:
Подставляй-ка губы алые.
Ближе к милому садись!»
Вот и пала ночь туманная,
Ждет удалый молодец.
Чу, идет! - пришла желанная,
Продает товар купец.
Катя бережно торгуется,
Все боится передать.
Парень с девицей целуется,
Просит цену набавлять.
Знает только ночь глубокая,
Как поладили они.
Распрямись ты, рожь высокая,
Тайну свято сохрани!
Это начало поэмы, но одновременно и ее, так сказать, песенный пик. Поэт сразу взял самую высокую ноту - и не сорвался.
Кстати, не сорвался и никогда не срывался в темную обезличивающую стихию, какой может оборачиваться и иной раз оборачивается темный, народный демократизм - и в жизни литературы и в жизни литераторов.
Недаром Ленин, чутко ощущая разные стороны такого народного демократизма, писал: «В нашем черносотенстве есть одна чрезвычайно оригинальная и чрезвычайно важная черта, на которую обращено недостаточно внимания. Это темный мужицкий демократизм, самый грубый, но и самый глубокий».
Несет он, такой демократизм, и прямое подавление личности.
Наша история особенно явно это последнее драматически продемонстрировала в конце века.
И в жизни литературы: можно вспомнить роман Белого «Серебряный голубь» с его измаявшимся в индивидуализме героем интеллигентом Дарьяльским, уходящим в народ: с растворением себя в массе, с уничтожением своего «я» индивидуализм, конечно, уничтожался, но при этом уничтожалась и индивидуальность, а иногда даже и индивидуум: Дарьяльского убивают.
И в жизни литераторов: талантливые и нравственно взыскующие поэты Л. Семенов, А. Добролюбов уходили (и буквально) в мир народной жизни и не находили в этом мире «мира», и освобождает такой мир не личность, а от личности.
Некрасов недаром так привлекал в пред- и революционную пору больших поэтов (Белого, Блока) - он вдохновлял, манил и обнадеживал как явленная русским поэтическим искусством возможность одного из разрешения проблемы: личное и массовое, общее и частное, народное и интеллигентское.
«Коробейники» оставались произведением «искусственной поэзии». И для того же Блока Некрасов, даже со своими «Коробейниками», совсем не был крестьянским поэтом. Некрасов выразил голос народа, оставаясь в то же время поэтом-литератором. Интересно, что Некрасов, скажем, никогда не мог отказаться от такого завоевания «культуры», как литературный, так называемый силлабо-тонический стих, не сделал почти ни одной попытки писать собственно тоническим стихом, положив этим как бы наглядную грань между двумя типами искусства, и даже в «Кому на Руси жить хорошо» сохранил верность классическому ямбу. Не случайно Блок даже в связи с «Коробейниками» называет Некрасова лириком: «Лирик ничего не дает людям. Но люди приходят и берут... Так бывает и было всегда. На просторных полях русские мужики, бороздя землю плугами, поют великую песню - «Коробейников».
Можно, пожалуй, применительно к Некрасову лишь в одном оспорить Блока. Лирик Некрасов отчетливо, сознательно, декларируя, давал людям. Собственно, давал всегда. Недаром стихи Некрасова почти всегда - обращение. Для них почти всегда характерно острое ощущение адресата.
Его стихи не всегда публицистичны, но всегда публичны.
Поэта часто обвиняли в гаерстве, в театральности. В качестве обвинения это несправедливо. Но для Некрасова в самом деле характерно ощущение других, зала, аудитории, наконец, и страны. Но к одному адресату прямо он никогда до поры до времени не обращался: к крестьянину.
То, что с «Коробейниками» произошел перелом, ощутили все, даже люди, казалось бы, Бог знает как далеко разведенные. У рационалиста Чернышевского в романе «Что делать?» читают «Коробушку», и один из героев, Кирсанов, замечает:
«Это у него в новом (!) роде. Но видно, что это его, Некрасова».
«Тут, - свидетельствует «органик» Аполлон Григорьев, - является у поэта такая сила народного содержания и народного склада, что дивишься поистине скудости содержания при таком богатстве оболочки... Одной этой поэмы было бы достаточно для того, чтобы убедить каждого, насколько Некрасов поэт почвы, поэт народный, то есть насколько поэзия его органически связана с жизнью».
Поэма «Коробейники» органически связалась с народной жизнью и по своему происхождению и навсегда, как почти сразу выяснилось, связалась с нею по своему бытованию в качестве истинно народной.
Обычно Некрасов мучился не только творческими муками созидания, но и муками сомнения в созданном. «Коробейники» принесли состояние спокойного удовлетворения и уверенной самодостаточности. Верный знак этого - посвящение:
Другу-приятелю
Гавриле Яковлевичу
(крестьянину деревни Шоды
Костромской губернии)
Сами по себе персональные посвящения и обращения у Некрасова не такая уж редкость: «Саша» (в первых изданиях) - Тургеневу, «Элегия» - Еракову, «Три элегии» - Плещееву и т. д. Все это в конце концов оказывалось не случайным, конечно, но довольно быстро стирающимся «знаком». Посвящение к «Коробейникам» глубоко художественно продумано и почти ритуально исполнено.
Кстати сказать, в первом книжном издании поэмы (сборник сочинений 1861 года) посвящение и внешне было оформлено так, как оформляли посвящения самым досточтимым особам или каким-нибудь высочайшим лицам. Да ведь Некрасов и действительно обращался к его величеству народу. Подчеркнутая персональность и даже теплая интимность обращения (без фамилии, но с именем-отчеством) лишь оттенила обращенность и к народу в целом. Конкретная адресность и еще усилила эту обращенность. Иначе говоря, такое личное посвящение становилось и общим обращением ко всем крестьянам, и - одновременно - уважительным обращением к каждому крестьянину отдельно.
Как с тобою я похаживал
По болотинам вдвоем,
Ты меня почасту спрашивал,
Что строчишь карандашом?
Почитай-ка! Не прославиться,
Угодить тебе хочу.
Буду рад, коли понравится,
Не понравится - смолчу.
Не побрезгуй на подарочке!
А увидимся опять,
Выпьем мы по доброй чарочке
И отправимся стрелять.
Здесь, как сказал бы один гоголевский герой, «тонкая материя». Здесь, во всем этом посвящении, целая народная этикетность. Соблюденная одной стороной - она была оценена и принята другой. Характерно позднее, на пасху, письмо Гаврилы Яковлевича Захарова Некрасову: «Христос воскресе! Дорогой ты мой боярин Николай Алексеевич. Дай тебе Бог всякого благополучия и здравия да воротитца в Карабиху. Об ком же вспомнить как не о тебе в такой великий и светлый праздник. Стосковалось мое ретивое, что давно не вижу тебя, сокола ясного. Частенько на мыслях ты у меня и как с тобою я похаживал по болотинам вдвоем и все ето оченна помню, как бы ето вчера было и во сне ты мне часто привидишься…
Коли надумаешь ты порадовать меня, то пришли мне поскорей также свой патрет, хоть бы одним глазком я посмотрел на тебя. Пиши страховым письмом, а то украдут на поште...
Не забывай нас, а засим остаюсь друк и приятель твой деревни Шоды Гаврила Яковлев, а со слов его писал ундер-офицер Кузьма Резвяков».
Письмо «ундер» Кузьма явно писал не по поручению, а «со слов» Гаврилы: они и свидетельство того, что на подарочке не побрезговано - ведь цитата в письме - это, в сущности, и есть очень деликатная благодарность за дарение. Еще и подчеркнутая: цитата-четверостишие из Некрасова записана на оборотной части «патрета» Гаврилы Яковлевича - присланной Некрасову из Костромы фотографии.
А это глубинное и трогательное - «и во сне ты мне часто привидишься»: ведь друг-крестьянин пишет Некрасову так, как Некрасов писал другу Тургеневу: «...ты мне в последнее время несколько ночей снился во сне...»
Да и «друк и приятель» - от поэта принятая формула отношений действительно дружеских и приятельских, подтверждение многих свидетельств, что с крестьянами, особенно с охотниками, Некрасов был прост и весел, как бы освобождался от тяжких психологических вериг, отдыхал душой.
«Коробейники» - первое произведение, которое поэт обращал к народу и осознавал, что народу оно понравится.
Уже осенью 1861 года поэма была дважды напечатана для публики: в сентябрьской книжке «Современника» и во втором издании «Стихотворений», впервые после сборника 1856 года, наконец, разрешенных цензурой.
Но - народу народово.
Еще с 1853 года, со времени поездок во владимирское Алушенино, Некрасов знал Мстеру, где в литографии книготорговца Ивана Александровича Голышева выпускались для народа иконки, лубки... А торговцы-офени разносили их по Руси. «Летом 1861 года, - вспоминал Голышев, - к нашему дому подъехала дорожная коляска, запряженная не то тройкой, не то четверкой лошадей. Из коляски вышел господин невысокого роста с бледным лицом. Он оказался поэтом Некрасовым, слава о котором уже долетела до нас».
Посмотрели магазин, попили чаю, обсудили, как издать стихи Некрасова для народа: по совету Голышева поэт решил выпускать небольшие в красной обложке книжки - «Красные книжки». Зимой 1861 года в Мстеру отправилась первая партия - «Коробейники». Поэт как бы возвращал взятый у народа долг: издание осуществилось за счет автора, а скромный доход получали только распространители. «Милостивый государь! - написал Голышеву Некрасов. - Посылаю Вам 1500 экземпляров моих стихотворений, назначающихся для народа. На обороте каждой книжечки выставлена цена - 3 копейки за экземпляр, - поэтому я желал бы, чтобы книжки не продавались дороже: чтобы из 3-х копеек одна поступала в Вашу пользу и две в пользу офеней (продавцов), - таким образом, книжка и выйдет в три копейки, не дороже».
«Позвольте принести Вам, Ваше высокоблагородие, - отвечал с привычной крестьянской вышколенностью «милостивый государь», - за Ваше доброе ко мне и лестное доверие мою глубокую благодарность. Вы вполне удовлетворяете Вашими прекрасными изданиями требование меньшинства, даете возможность пользоваться бедному сословию полезными Вашими книжками и украшаете народную книжную торговлю».
Опытный Голышев, конечно, зная, что даже и некрасовские стихи будут удовлетворять требования лишь меньшинства. Впрочем, и его - не слишком: после второго выпуска красных книжек все издание было административно прикрыто: владимирский губернатор (Мстера-то владимирская) запретил к деревенской торговле даже выпущенные.
Но что касается «Коробейников», то как раз они удовлетворили требования не меньшинства, а абсолютного народного большинства - и деревни, и города. Один из знатоков русской поэзии в разных ее измерениях, Иван Никанорович Розанов, писал в книге «Литературные репутации»: «Евгений Захарович Баранов, лицо хорошо знакомое московским фольклористам, собиратель той поэзии, которая является достоянием подвалов и чердаков, рассказывал мне, что среди городской бедноты решительно никакой популярностью не пользуется такое прославленное произведение, как «Железная дорога». Не поют они и знаменитой песни «Выдь на Волгу». Это нравится только интеллигенции или учащейся молодежи... Если спросить, какое произведение русской искусственной поэзии занимает первое место по распространенности в народе, то назвать придется не какое-либо произведение Пушкина или Лермонтова или кого иного, а отрывки из некрасовских «Коробейников», «Коробушку» или «Катеринушку», и большинство поющих не знает, кто сочинил эту песню». Может быть, такое незнание народом поэта и есть его высшее признание как поэта народа.
Не случайно в эту же летнюю 1861 года пору созданы и другие ставшие всенародной «почвенной» песней стихи - «Похороны»:
Меж высоких хлебов затерялося
Небогатое наше село,
Горе-горькое по свету шлялося
И на нас невзначай набрело.
Ой, беда приключилася страшная!
Мы такой не знавали вовек:
Как у нас - голова бесшабашная -
Застрелился чужой человек!..
Этот выход поэта на почву делает для нас почти наглядным сохранившийся беловой автограф с зачеркнутыми стихами о «бедном стрелке» - явно интеллигенте-народолюбце:
[Ты у нас про житье наше спрашивал
Ровней с нами себя называл
А лицо было словно дворянское...
Приносил ты нам много вестей
И про темное дело крестьянское
И про[стра] войны заморских царей.]
Таким образом, если в «Знахарке» даже плохие стихи пущены, по признанию самого поэта, для «идейной» строки про «волю», то в «Похоронах» даже «идейные» строки (про «темное дело крестьянское», например) выпущены для хороших стихов: простая народная похоронная печаль сняла их и сделала здесь совершенно ненужными и фальшивыми.
Еще в 1860 году Некрасов написал стихотворение «Плач детей», к тому же вдвойне опосредованное. «Я имел подстрочный перевод в прозе и очень мало держался подлинника», - отметил много позднее поэт. Речь идет о стихах Элизабет Баррэт Браунинг.
В 1861 году пишутся «Крестьянские дети», «Плач детей», хотя и написан от первого лица, скорее стал «Плачем о детях».
В «Крестьянских детях» - сами детские слезы и смех, радость и драка, игра и работа. Именно летом 1861 года с «Крестьянскими детьми», с «Похоронами», с «Коробейниками» - прежде всего с «Коробейниками» - была разгадана роковая загадка многих лет, решился стоном ставший главный вопрос:
Ты проснешься ль, исполненный сил,
Иль,судеб повинуясь закону,
Все, что мог, ты уже совершил, -
Создал песню, подобную стону,
И духовно навеки почил?..
Создав, по сути в соавторстве с народом, «Коробейников», поэт снял с себя этот буквально измучивший его до сей поры вопрос. Оказалось, что народ еще и не совершил всего, что мог, и создал совсем не только подобные стону песни и совсем не почил духовно. Соответственно менялась вся система координат и переставлялись точки отсчета.
Так успокоенность в народе, укрепленность в нем и ощущение совсем новой к его судьбе собственной причастности ставили Некрасова в новую позицию к тому же Тургеневу. Растерянные жалобные стенания I860 года «Одинокий, потерянный...» сменились уверенными, упрекающими и призывающими стихами 1861 года:
Непримиримый враг цепей
И верный друг народа!
До дна святую чашу пей,
На дне ее свобода.
Особенно любопытно, что эти стихи Тургеневу тогда остались неопубликованными, то есть писались не только для него, но, может быть, еще более для себя.
Пришла большая внутренняя поэтическая свобода, редкая у Некрасова творческая легкость. Вот начало «Крестьянских детей»:
Опять я в деревне. Хожу на охоту,
Пишу мои вирши. Живется легко.
Казалось бы, всего лишь непритязательные «вирши» всего лишь о «крестьянских детях» вырастают в поэму о русской жизни: ведь, по сути, здесь идет уяснение жизнестойкости основного ядра национальной жизни.
Кстати сказать, сама работа над «взрослой» поэмой «Коробейники» последовала тем же летом, немедленно вслед за этой «детской» поэмой. Сами стихи в этой детской поэме-залоге стягиваются, собираются и наконец концентрируются буквально в образе-символе, каким стал почти немедленно приобретший хрестоматийность «Мужичок с ноготок».
Однажды в студеную зимнюю пору
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
И шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведет под уздцы мужичок.
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах, а сам с ноготок!
«Здорово, парнище!» - «Ступай себе мимо!» -
«Уж больно ты грозен, как я погляжу!
Откуда дровишки?» - «Из лесу, вестимо;
Отец, слышишь, рубит, а я отвожу».
(В лесу раздавался топор дровосека.)
«А что, у отца-то большая семья?» -
Всего мужиков-то: отец мой да я...» -
«Так вон оно что! А как звать тебя?» -
«Власом». - «А кой тебе годик?» - «Шестой миновал...
Ну, мертвая!» - крикнул малюточка басом,
Рванул под уздцы и быстрей зашагал.
Может быть, на первый взгляд такое утверждение применительно к обытовленному нами Некрасову покажется необычным: но на самом деле он один из самых больших и подлинных в нашей словесности мастеров и любителей контраста. За этим и литературный опыт романтика, и театральная практика драматурга, и - главное - особенности собственного глубоко русского национального характера с его крайностями и умением, в свою очередь, схватить и представить национальную жизнь в таких крайностях - противоречиях и противоположностях, часто полюсных. Потому-то, казалось бы, всего лишь непритязательная зарисовка у Некрасова деревенского детства, в сущности, есть сложное, буквально во всем, взаимодействие контрастных начал: «в больших рукавицах, а сам... с ноготок...»; «Мужиков», но... «ребенок был так уморительно мал»; «малюточка», но - «басом». Лето: «А солнце палит их полуденным зноем». И почти сразу зима: «И зимнего солнца холодный (!) огонь (!)».
На эту картину так солнце светило,
Ребенок был так уморительно мал,
Как будто все это картонное было,
Как будто бы в детский театр я попал.
Но мальчик был мальчик живой, настоящий,
И дровни, и хворост, и пегонький конь,
И снег, до окошек деревни лежащий,
И зимнего солнца холодный огонь...
Сами беспрерывные перепады образов и их контрастное противостояние обеспечивают взаимоусиление. Картинная бутафория, детский театр (первоначально все стихотворение называлось «Детская комедия»), но - жизнь.
Да не просто в ее житейской достоверности, а в глубинной доподлинности.
«Семья-то большая, да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я...»
Ведь уже в одной только этой фразе, которая выглядит вызывающим улыбку всего лишь бытовым ответом, сошлись и предстали такая природная жизненная сила, такая изначальная готовность к труду, такое исконное чувство ответственности, что последовавшая за этим - и впервые у Некрасова - такая степень обобщения и такое заключение от самого малого к самому большому (опять - какой контраст) выглядят как естественная и необходимая формула закона:
Из книги Котовский. Робин Гуд революции автора Смыслов Олег СергеевичГлава девятая «Жизнь его полна и осмысленна» 1После ранения, полученного в схватке с Матюхиным, Григорий Иванович находился на излечении в одном из госпиталей Москвы, который размещался на Арбате. Там он неожиданно встретит чету Брусиловых. Надежда Владимировна
Из книги Угрешская лира. Выпуск 2 автора Егорова Елена Николаевна«Я словно тайною полна…» Я словно тайною полна… Как жизнь мучительно прекрасна! Услышьте, звёзды: влюблена! Я всё отдам за взор твой ясный! Пускай прольётся море слёз, Придут восторг, изнеможенье. Всё то, что прежде не сбылось, Теперь влилось в одно
Из книги Чёрная кошка автора Говорухин Станислав СергеевичЖизнь полна удовольствий Сергей Иосифович, муж моей родной тетки Александры Афанасьевны, помню, говаривал:- Очень просто доставить себе удовольствие. Высунь ногу из-под одеяла, а когда она замерзнет, сунь ее обратно.Жизнь полна
Из книги Нежнее неба. Собрание стихотворений автора Минаев Николай Николаевич«Слегка полна, чуть-чуть томна…» Слегка полна, чуть-чуть томна, Ланиты пудрит, красит губки; По виду женщина она, А по стихам – Есенин в юбке. 1928 г. 12 января.
Из книги Упрямый классик. Собрание стихотворений(1889–1934) автора Шестаков Дмитрий Петрович Из книги Ли Бо: Земная судьба Небожителя автора Торопцев Сергей Аркадьевич58. «Еще полна ее благоуханьем…» Еще полна ее благоуханьем, Душа чиста; Еще горят порывистым лобзаньем Мои уста. Она ушла тропинкою росистой, В огне луны… Мои мечты ее улыбкой чистой Озарены… И шелк кудрей, и зной очей
Из книги Скуки не было. Вторая книга воспоминаний автора Сарнов Бенедикт МихайловичГлава вторая ТОСКОЙ ПОЛНА ДУША (752–755)
Из книги Красота автора Пайпер КэтиДуша полна утрат О чем бы там перо, красуясь, ни скрипело - душа полна утрат, она не отскорбела. И как бы ни лились счастливые слова - душа полна потерь, хоть, кажется, жива. Булат Окуджава Эти строки - из стихотворения, которое Булат посвятил мне. Вот как это было.Он
Из книги «Кино» с самого начала автора Рыбин Алексей ВикторовичГлава 1 Мечтами полна голова Золотистая пластмассовая тиара на пушистых светлых волосах. Я закутываюсь в красный плащ.- Улыбнись, Кэти! - Папа приник к глазку своей камеры.- Я не Кэти, глупый, я Она-Ра! - хихикаю я, когда он щелкает затвором фотоаппарата. - Я
Из книги автора Из книги автора«…Жизнь полна случайностей…» Г. Зинченко Газета «Московская правда» 5.12.1991 г. Интервью с Виктором Цоем в перерыве одного из концертов в Питере весной 1990 года.К какому музыкальному направлению относит себя рок-группа «Кино»?Ни к какому. Я вообще против термина «рок» и
Коробейники
Другу-приятелю
Гавриле Яковлевичу
(крестьянину деревни Шоды
Костромской губернии)
Как с тобою я похаживал
По болотинам вдвоем,
Ты меня почасту спрашивал:
Что строчишь карандашом?
Почитай-ка! Не прославиться,
Угодить тебе хочу.
Буду рад, коли понравится,
Не понравится - смолчу.
Не побрезгуй на подарочке!
А увидимся опять,
Выпьем мы по доброй чарочке
И отправимся стрелять.
Н. Некрасов
Кумачу я не хочу,
Китайки не надо.
(Песня)
«Ой, полна, полна коробушка,
Есть и ситцы и парча.
Пожалей, моя зазнобушка,
Молодецкого плеча!
Выди, выди в рожь высокую!
Там до ночки погожу,
А завижу черноокую -
Все товары разложу.
Цены сам платил не малые,
Не торгуйся, не скупись:
Подставляй-ка губы алые,
Ближе к милому садись!»
Вот и пала ночь туманная,
Ждет удалый молодец.
Чу, идет! - пришла желанная,
Продает товар купец.
Катя бережно торгуется,
Всё боится передать.
Парень с девицей целуется,
Просит цену набавлять.
Знает только ночь глубокая,
Как поладили они.
Распрямись ты, рожь высокая,
Тайну свято сохрани!
«Ой! легка, легка коробушка,
Плеч не режет ремешок!
А всего взяла зазнобушка
Бирюзовый перстенек.
Дал ей ситцу штуку целую,
Ленту алую для кос,
Поясок - рубаху белую
Подпоясать в сенокос -
Всё поклала ненаглядная
В короб, кроме перстенька:
«Не хочу ходить нарядная
Без сердечного дружка!»
То-то, дуры вы, молодочки!
Не сама ли принесла
Полуштофик сладкой водочки?
А подарков не взяла!
Так постой же! Нерушимое
Обещаньице даю:
Опорожнится коробушка,
На Покров домой приду
И тебя, душа-зазнобушка,
В божью церковь поведу!»
Вплоть до вечера дождливого
Молодец бежит бегом
И товарища ворчливого
Нагоняет под селом.
Старый Тихоныч ругается:
«Я уж думал, ты пропал!»
Ванька только ухмыляется -
Я-де ситцы продавал!
Зачали-почали
Поповы дочери
(припев деревенских торгашей)
«Эй,Федорушки! Варварушки!
Отпирайте сундуки!
Выходите к нам, сударушки,
Выносите пятаки!»
Жены мужние - молодушки
К коробейникам идут,
Красны девушки-лебедушки
Новины свои несут.
И старушки вожеватые,
Глядь, туда же приплелись.
«Ситцы есть у нас богатые,
Есть миткаль, кумач и плис.
Есть у нас мыла пахучие -
По две гривны за кусок,
Есть румяна нелинючие -
Молодись за пятачок!
Видишь, камни самоцветные
В перстеньке как жар горят.
Есть и любчики заветные -
Хоть кого приворожат!»
Началися толки рьяные,
Посреди села базар,
Бабы ходят словно пьяные,
Друг у дружки рвут товар.
Старый Тихоныч так божится
Из-за каждого гроша,
Что Ванюха только ежится:
«Пропади моя душа!
Чтоб тотчас же очи лопнули,
Чтобы с места мне не встать,
Провались я!..» Глядь - и хлопнули
По рукам! Ну, исполать!
Не торговец - удивление!
Как божиться-то не лень…
Долго, долго всё селение
Волновалось в этот день.
Где гроши какие медные
Были спрятаны в мотках,
Всё достали бабы бедные,
Ходят в новеньких платках.
Две снохи за ленту пеструю
Расцарапалися в кровь.
На Феклушку, бабу вострую,
Раскудахталась свекровь.
А потом и коробейников
Поругала баба всласть:
«Принесло же вас, мошейников!
Вот уж подлинно напасть!
Вишь вы жадны, как кутейники.
Из села бы вас колом!..»
Посмеялись коробейники
И пошли своим путем.
Уж ты пей до дна, коли хошь добра,
а не хошь добра, так не пей до дна.
(Старинная былина)
За селом остановилися,
Поделили барыши
И на церковь покрестилися,
Повздыхали от души.
«Славно, дядя, ты торгуешься!
Что не весел? ох да ох!»
- «В день теперя не отплюешься,
Как еще прощает бог:
Осквернил уста я ложию -
Не обманешь - не продашь!»
И опять на церковь божию
Долго крестится торгаш.
«Кабы в строку приходилися
Все-то речи продавца,
Все давно бы провалилися
До единого купца -
Сквозь сырую землю-матушку
Провалились бы… эх-эх!»
- «Понагрел ты Калистратушку.»
- «Ну, его нагреть не грех,
Сам снимает крест с убогого».
- «Рыжий, клином борода».
- «Нашим делом нынче многого
Не добыть - не те года!
Подошла война проклятая
Да и больно уж лиха,
Где бы свадебка богатая -
Цоп в солдаты жениха!
Царь дурит - народу горюшко!
Точит русскую казну,
Красит кровью Черно морюшко,
Корабли валит ко дну.
Перевод свинцу да олову,
Да удалым молодцам.
Весь народ повесил голову,
Стон стоит по деревням.
Ой! бабье неугомонное,
Полно взапуски реветь!
Причитанье похоронное
Над живым-то рано петь!
Не уймешь их! Как отпетого
Парня в город отвезут.
Бабы сохнут с горя с этого,
Мужики в кабак идут.
Ты попомни целовальника,
Что сказал - подлец седой!
«Выше нет меня начальника,
Весь народ - работник мой!
Лето, осень убиваются,
А спроси-ка, на кого
Православные стараются?
Им не нужно ничего!
Всё бессребренники, сватушка,
Сам не сею и не жну,
Что родит земля им, матушка,
Всё несут в мою казну!»
«Пропилися, подоконники,
Где уж баб им наряжать!
В город едут, балахонники,
Ходят лапти занимать!
Ой, ты зелие кабашное,
Да китайские чаи,
Да курение табашное!
Бродим сами не свои.
С этим пьянством да курением
Сломишь голову как раз.
Перед светопреставлением,
Знать, война-то началась.
Грянут, грянут гласы трубные!
Станут мертвые вставать!
За дела-то душегубные
Как придется отвечать?
Вот и мы гневим всевышнего…»
- «Полно, дядя! Страшно мне!
Уж не взять рублишка лишнего
На чужой-то стороне?..»
Ай, барыня! барыня!
(Песня)
«Эй вы, купчики-голубчики,
К нам ступайте ночевать!»
Ночевали наши купчики,
Утром тронулись опять.
Полегоньку подвигаются,
Накопляют барыши,
Чем попало развлекаются
По дороге торгаши.
По реке идут - с бурлаками
Разговоры заведут:
«Кто вас спутал?» - и собаками
Их бурлаки назовут.
Поделом вам, пересмешники,
Лыком шитые купцы!..
Потянулись огурешники,
«Эй! просыпал огурцы!»
Ванька вдруг как захихикает
И на стадо показал:
Старичонко в стаде прыгает
За савраской, - длинен, вял,
И на цыпочки становится,
И лукошечком манит -
Нет! проклятый конь не ловится!
Вот подходит, вот стоит.
Сунул голову в лукошечко, -
Старичок за холку хвать!
«Эй! еще, еще немножечко!»-
Нет! урвался конь опять
И, подбросив ноги задние,
Брызнул грязью в старика.
«Знамо в стаде-то поваднее,
Чем в косуле мужика!
Эх ты, пареный да вяленый!
Где тебе его поймать?
Потерял сапог-то валяный,
Надо новый покупать?»
Им обозники военные
Попадались иногда:
«Погляди-тко, турки пленные,
Эка пестрая орда!»
Ванька искоса поглядывал
На турецких усачей
И в свиное ухо складывал
Полы свиточки своей:
«Эй вы, нехристи, табашники,
Карачун приходит вам!..»
Попадались им собашники:
Псы носились по кустам,
А охотничек покрикивал,
В роги звонкие трубил,
Чтобы серый зайка спрыгивал,
В чисто поле выходил.
Остановятся с ребятами:
«Чьи такие господа?»
- «Кашпирята с Зюзенятами…
Заяц! вон гляди туда!»
Всполошилися борзители:
«Ай! а-ту его! а-ту!»
Ну собачки! Ну губители!
Подхватили на лету…
Посидели на пригорочке,
Закусили как-нибудь
(Не разъешься черствой корочки)
И опять пустились в путь.
«Счастье, Тихоныч, неровное,
Нынче выручка плоха».
- «Встрелось нам лицо духовное -
Хуже не было б греха.
Хоть душа-то христианская,
Согрешил - поджал я хвост».
- «Вот усадьбишка дворянская,
Завернем?..» - «Ты, Ваня, прост!
Нынче баре деревенские
Не живут по деревням,
И такие моды женские
Завелись.. куда уж нам!
Хоть бы наша: баба старая,
Угреватая лицом,
Безволосая, поджарая,
А оделась - стог стогом!
Говорить с тобой гнушается:
Ты мужик, так ты нечист!
А тобой-то кто прельщается?
Долог хвост, да не пушист!
Ой ты, барыня спесивая,
Ты стыдись глядеть на свет!
У тебя коса фальшивая,
Ни зубов, ни груди нет,
Всё подклеено, подвязано!
Город есть такой: Париж,
Про него недаром сказано:
Как заедешь - угоришь.
По всему по свету славится,
Мастер по миру пустить;
Коли нос тебе не нравится,
Могут новый наклеить!
Вот от этих-то мошейников,
Что в том городе живут,
Ничего у коробейников
Нынче баре не берут.
Черт побрал бы моду новую!
А бывало в старину
Приведут меня в столовую,
Все товары разверну;
Выдет барыня красивая,
С настоящею косой,
Вожеватая, учтивая,
Детки выбегут гурьбой,
Девки горничные, нянюшки,
Слуги высыплют к дверям.
На рубашечки для Ванюшки
И на платья дочерям
Всё сама, руками белыми
Отбирает не спеша,
И берет кусками целыми -
Вот так барыня-душа!
«Что возьмешь за серьги с бусами?
Что за алую парчу?»
Я тряхну кудрями русыми,
Заломлю - чего хочу!
Навалит покупки кучею,
Разочтется - бог с тобой!..
А то раз попал я к случаю
За рекой за Костромой.
Именины были званые -
Расходился баринок!
Слышу, кличут гости пьяные:
«Подходи сюда, дружок!»
Подбегаю к ним скорехонько.
«Что возьмешь за короб весь?»
Усмехнулся я легохонько:
«Дорог будет, ваша честь».
Слово за слово, приятели
Посмеялись меж собой
Да три сотни и отпятили,
Не глядя, за короб мой.
Уж тогда товары вынули
Да в девичий хоровод
Середи двора и кинули:
«Подбирай, честной народ!»
Закипела свалка знатная.
Вот так были господа:
Угодил домой обратно я
На девятый день тогда!»
Много ли верст до Гогулина?
- Да обходами три, а прямо-то шесть
(Крестьянская шутка)
Хорошо было детинушке
Сыпать ласковы слова,
Да трудненько Катеринушке
Парня ждать до Покрова.
Часто в ночку одинокую
Девка часу не спала,
А как жала рожь высокую,
Слезы в три ручья лила!
Извелась бы неутешная,
Кабы время горевать,
Да пора страдная, спешная -
Надо десять дел кончать.
Как ни часто приходилося
Молодице невтерпеж,
Под косой трава валилася,
Под серпом горела рожь.
Изо всей-то силы-моченьки
Молотила по утрам,
Лен стлала до темной ноченьки
По росистым по лугам.
Стелет лен, а неотвязная
Дума на сердце лежит:
«Как другая девка красная
Молодца приворожит?
Как изменит? как засватает
На чужой на стороне?»
И у девки сердце падает:
«Ты женись, женись на мне!
Ни тебе, ни свекру-батюшке
Николи не согрублю,
От свекрови, твоей матушки,
Слово всякое стерплю.
Не дворянка, не купчиха я,
Да и нравом-то смирна,
Буду я невестка тихая,
Работящая жена.
Ты не нудь себя работою,
Силы мне не занимать,
Я за милого с охотою
Буду пашенку пахать.
Ты живи себе гуляючи
За работницей женой,
По базарам разъезжаючи,
Веселися, песни пой!
А вернешься с торгу пьяненький -
Накормлю и уложу!
«Спи пригожий, спи, румяненький!» -
Больше слова не скажу.
Видит бог, не осердилась бы:
Обрядила бы коня
Да к тебе и подвалилась бы:
«Поцелуй, дружок, меня!..»
Думы девичьи заветные,
Где вас все-то угадать?
Легче камни самоцветные
На дне моря сосчитать.
Уж овечка опушается,
Чуя близость холодов,
Катя пуще разгорается…
Вот и праздничек Покров!
«Ой, пуста, пуста коробушка,
Полон денег кошелек.
Жди-пожди, душа-зазнобушка,
Не обманет мил-дружок!»
Весел Ванька. Припеваючи,
Прямиком домой идет.
Старый Тихоныч, зеваючи,
То и дело крестит рот.
В эту ночку не уснулося
Не минуточку ему.
Как мошка-то пораздулася,
Так бог знает почему
Всё такие мысли страшные
Забираются в башку.
Прощелыги ли кабашные
Подзывают к кабаку,
Попадутся ли солдатики -
Коробейник сам не свой:
«Проходите с богом, братики!» -
И ударится рысцой.
Словно пятки-то иголками
Понатыканы - бежит.
В Кострому идут проселками,
По болоту путь лежит,
То кочажником, то бродами.
«Эх пословица-то есть:
Коли три версты обходами,
Прямиками будет шесть!
Да в Трубе, в селе, мошейники
Сбили с толку, мужики:
«Вы подите, коробейники,
В Кострому-то напрямки:
Верных сорок с половиною
По нагорной стороне,
А болотной-то тропиною
Двадцать восемь». Вот оне!
Черт попутал - мы поверили,
А кто версты тут считал?»
- «Бабы их клюкою меряли, -
Ванька с важностью сказал. -
Не ругайся! Сам я слыхивал,
Тут дорога попрямей».
- «Дьявол, что ли, понапихивал
Этих кочек да корней?
Доведись пора вечерняя,
Не дойдешь - сойдешь с ума!
Хороша наша губерния,
Славен город Кострома,
Да леса, леса дремучие,
Да болота к ней ведут,
Да пески, пески сыпучие…»
- «Стой-ка, дядя, чу, идут!»
Только молодец и жив бывал.
(Старинная былина)
Не тростник высок колышется,
Не дубровушки шумят, -
Молодецкий посвист слышится,
Под ногой сучки трещат.
Показался пес в ошейничке,
Вот и добрый молодец:
«Путь-дорога, коробейнички!»
- «Путь-дороженька, стрелец!»
- «Что ты смотришь?» - «Не прохаживал
Ты, как давеча в Трубе
Про дорогу я расспрашивал?»
- «Нет, почудилось тебе.
Трои сутки не был дома я,
Жить ли дома леснику?»
- «А кажись, лицо знакомое», -
Шепчет Ванька старику.
«Что вы шепчетесь?» - «Да каемся,
Лучше б нам горой идти.
Так ли, малый, пробираемся
В Кострому?» - «Нам по пути,
Я из Шуньи». - «А далеко ли
До деревни, до твоей?»
- «Верст двенадцать. А по многу ли
Поделили барышей?»
- «Коли знать всю правду хочется,
Весь товар несем назад».
Лесничок как расхохочется!
«Ты, я вижу, прокурат!
Кабы весь, небось не скоро бы
Шел ты, старый воробей!» -
И лесник приподнял коробы
На плечах у торгашей.
«Ой! легохоньки коробушки,
Всё повыпродали, знать?
Наклевалися воробушки,
Полетели отдыхать!»
- «Что, дойдем в село до ноченьки?»
- «Надо, парень, добрести,
Сам устал я, нету моченьки -
Тяжело ружье нести.
Наше дело подневольное,
День и ночь броди в лесу».
И с плеча ружье двуствольное
Снял - и держит на весу.
«Эх вы, стволики-голубчики!
Больно вы уж тяжелы».
Покосились наши купчики
На тяжелые стволы:
Сколько ниток понамотано!
В палец щели у замков.
«Неужели, парень, бьет оно?»
- «Бьет на семьдесят шагов».
Деревенский, видно, плотничек
Строит ложу - тяп да ляп!
Да и сам христов охотничек
Ростом мал и с виду слаб.
Выше пояса замочена
Одежонка лесника,
Борода густая склочена,
Лычко вместо пояска.
А туда же пес в ошейнике,
По прозванию Упырь.
Посмеялись коробейники:
«Эх ты, горе-богатырь!..»
Час идут, другой. «Далеко ли?»
- «Близко». - «Что ты?» У реки
Курапаточки закокали.
И детина взвел курки.
«Ай, курочки! важно щелкнули,
Хоть медведя уложу!
Что вы, други, приумолкнули?
Запоем для куражу!»
Коробейникам не пелося:
Уж темнели небеса,
Над болотом засинелася,
Понависнула роса.
«День-деньской и так умелешься,
Сам бы лучше ты запел…
Что ты?.. эй! в кого ты целишься?»
- «Так, я пробую прицел…»
Дождик, что ли собирается,
Ходят по небу бычки,
Вечер пуще надвигается,
Прытче идут мужики.
Пес бежит сторонкой, нюхает,
Поминутно слышит дичь.
Чу! как ухалица ухает,
Чу! ребенком стонет сыч.
Поглядел старик украдкою:
Парня словно дрожь берет.
«Аль спознался с лихорадкою?»
- «Да уж три недели бьет, -
Полечи!» - А сам прищурился,
Словно в Ваньку норовит.
Старый Тихоныч нахмурился.
«Что за шутки! - говорит. -
Чем шутить такие шуточки,
Лучше песни петь и впрямь.
Погодите полминуточки -
Затяну лихую вам!
Знал я старца еле зрячего,
Он весь век с сумой ходил
И про странника бродячего
Песню длинную сложил.
Ней от старости, ней с голоду
Он в канавке кончил век,
А живал богато смолоду,
Был хороший человек,
Вспоминают обыватели.
Да его попутал бог:
По ошибке заседатели
Упекли его в острог:
Нужно было из Спиридова
Вызвать Тита Кузьмича,
Описались - из Давыдова
Взяли Титушку-ткача!
Ждет сердечный: «Завтра, нонче ли
Ворочусь на вольный свет?»
Наконец и дело кончили,
А ему решенья нет.
«Эй, хозяйка! нету моченьки.
Ты иди к судьям опять!
Изойдут слезами оченьки,
Как полотна буду ткать?»
Да не то у Степанидушки
Завелося на уме:
С той поры ее у Титушки
Не видали уж в тюрьме.
Захворала ли, покинула, -
Тит не ведал ничего.
Лет двенадцать этак минуло -
Призывают в суд его.
Пред зерцалом, в облачении
Молодой судья сидел.
Прочитал ему решение,
Расписаться повелел
И на все четыре стороны
Отпустил - ступай к жене!
«А за что вы, черны вороны,
Очи выклевали мне?»
Тут и сам судья покаялся:
«Ты прости, прости любя!
Вправду ты задаром маялся,
Позабыли про тебя!»
Тит - домой. Поля не ораны,
Дом растаскан на клочки,
Продала косули, бороны,
И одежу, и станки,
С барином слюбилась женушка,
Убежала в Кострому.
Тут родимая сторонушка
Опостылела ему.
Плюнул! Долго не разгадывал,
Без дороги в путь пошел.
Шел - да песню эту складывал,
Сам с собою речи вел.
И говаривал старинушка:
«Вся-то песня - два словца,
А запой ее, детинушка,
Не дотянешь до конца!
Эту песенку мудреную
Тот до слова допоет,
Кто всю землю, Русь крещеную,
Из конца в конец пройдет».
Сам ее христов угодничек
Не допел - спит вечным сном.
Ну! подтягивай, охотничек!
Да иди ты передом!
Песня убогого странника
Я лугами иду - ветер свищет в лугах:
Я лесами иду - звери воют в лесах:
Я хлебами иду - что вы тощи, хлеба?
Я стадами иду: что скотинка слаба?
Я в деревню: мужик! ты тепло ли живешь?
Холодно, странничек, холодно,
Холодно, родименькой, холодно!
Я в другую: мужик! хорошо ли ешь, пьешь?
Голодно, странничек, голодно,
Голодно, родименькой, голодно!
Уж я в третью: мужик! что ты бабу бьешь?
С холоду, странничек, с холоду,
С холоду, родименькой, с холоду!
Я в четверту: мужик! что в кабак ты идешь?
С голоду, странничек, с голоду,
С голоду, родименькой, с голоду!
Я опять во луга - ветер свищет в лугах:
Холодно, странничек, холодно,
Холодно, родименькой, холодно!
Я опять во леса - звери воют в лесах:
Голодно, странничек, голодно,
Голодно, родименькой, голодно!
Я опять во хлеба, -
Я опять во стада», -
и т. д.
Пел старик, а сам поглядывал:
Поминутно лесничок
То к плечу ружье прикладывал,
То потрогивал курок.
На беду, ни с кем не встретишься!
«Полно петь… Эй, молодец!
Что отстал?.. В кого ты метишься?
Что ты делаешь, подлец!»
- «Трусы, трусы вы великие!» -
И лесник захохотал
(А глаза такие дикие!).
«Стыдно! - Тихоныч сказал. -
Как не грех тебе захожего
Человека так пугать?
А еще хотел я дешево
Миткалю тебе продать!»
Молодец не унимается,
Штуки делает ружьем,
Воем, лаем отзывается
Хохот глупого кругом.
«Эй, уймись! Чего дурачишься? -
Молвил Ванька. - Я молчу,
А заеду, так наплачешься,
Разом скулы сворочу!
Коли ты уж с нами встретился,
Должен честью проводить».
А лесник опять наметился.
«Не шути!» - «Чаво шутить!» -
Коробейники отпрянули,
Бог помилуй - смерть пришла!
Почитай что разом грянули
Два ружейные ствола.
Без словечка Ванька валится,
С криком падает старик…
В кабаке бурлит, бахвалится
Тем же вечером лесник:
«Пейте, пейте, православные!
Я, ребятушки, богат;
Два бекаса ныне славные
Мне попали под заряд!
Много серебра и золотца,
Много всякого добра
Бог послал!» Глядят, у молодца
Точно - куча серебра.
Подзадорили детинушку -
Он почти всю правду бух!
На беду его - скотинушку
Тем болотом гнал пастух:
Слышал выстрелы ружейные,
Слышал крики… «Стой! винись!..»
И мирские и питейные
Тотчас власти собрались.
Молодцу скрутили рученьки.
«Ты вяжи меня, вяжи,
Да не тронь мои онученьки!»
- «Их-то нам и покажи!»
Поглядели: под онучами
Денег с тысячу рублей -
Серебро, бумажки кучами.
Утром позвали судей,
Судьи тотчас всё доведали
(Только денег не нашли!),
Погребенью мертвых предали,
Лесника в острог свезли…
(крестьянину деревни Шоды
По болотинам вдвоем,
Ты меня почасту спрашивал:
Что строчишь карандашом?
Угодить тебе хочу.
Буду рад, коли понравится,
Не понравится — смолчу.
А увидимся опять,
Выпьем мы по доброй чарочке
И отправимся стрелять.
Китайки не надо.
Есть и ситцы и парча.
Пожалей, моя зазнобушка,
Выди, выди в рожь высокую!
Там до ночки погожу,
А завижу черноокую —
Все товары разложу.
Цены сам платил не малые,
Не торгуйся, не скупись:
Подставляй-ка губы алые,
Ближе к милому садись!»
Ждет удалый молодец.
Чу, идет!- пришла желанная,
Продает товар купец.
Катя бережно торгуется,
Всё боится передать.
Парень с девицей целуется,
Просит цену набавлять.
Знает только ночь глубокая,
Как поладили они.
Распрямись ты, рожь высокая,
Тайну свято сохрани!
Плеч не режет ремешок!
А всего взяла зазнобушка
Дал ей ситцу штуку целую,
Ленту алую для кос,
Поясок — рубаху белую
Подпоясать в сенокос —
Всё поклала ненаглядная
В короб, кроме перстенька:
«Не хочу ходить нарядная
Без сердечного дружка!»
То-то, дуры вы, молодочки!
Не сама ли принесла
Полуштофик сладкой водочки?
А подарков не взяла!
Так постой же! Нерушимое
На Покров домой приду
И тебя, душа-зазнобушка,
В божью церковь поведу!»
Молодец бежит бегом
И товарища ворчливого
Нагоняет под селом.
Старый Тихоныч ругается:
«Я уж думал, ты пропал!»
Ванька только ухмыляется —
Я-де ситцы продавал!
(припев деревенских торгашей)
Выходите к нам, сударушки,
К коробейникам идут,
Новины свои несут.
И старушки вожеватые,
Глядь, туда же приплелись.
Есть миткаль, кумач и плис.
Есть у нас мыла пахучие —
По две гривны за кусок,
Есть румяна нелинючие —
Молодись за пятачок!
Видишь, камни самоцветные
В перстеньке как жар горят.
Есть и любчики заветные —
Хоть кого приворожат!»
Посреди села базар,
Бабы ходят словно пьяные,
Друг у дружки рвут товар.
Старый Тихоныч так божится
Из-за каждого гроша,
Что Ванюха только ежится:
«Пропади моя душа!
Чтоб тотчас же очи лопнули,
Чтобы с места мне не встать,
Провались я. «Глядь — и хлопнули
По рукам! Ну, исполать!
Не торговец — удивление!
Как божиться-то не лень.
Волновалось в этот день.
Где гроши какие медные
Были спрятаны в мотках,
Всё достали бабы бедные,
Ходят в новеньких платках.
Две снохи за ленту пеструю
Расцарапалися в кровь.
На Феклушку, бабу вострую,
А потом и коробейников
Поругала баба всласть:
«Принесло же вас, мошейников!
Вот уж подлинно напасть!
Вишь вы жадны, как кутейники.
Из села бы вас колом. «
И пошли своим путем.
а не хошь добра, так не пей до дна.
И на церковь покрестилися,
Повздыхали от души.
«Славно, дядя, ты торгуешься!
Что не весел? ох да ох!»
-«В день теперя не отплюешься,
Как еще прощает бог:
Осквернил уста я ложию —
Не обманешь — не продашь!»
И опять на церковь божию
Долго крестится торгаш.
«Кабы в строку приходилися
Все-то речи продавца,
Все давно бы провалилися
До единого купца —
Сквозь сырую землю-матушку
Провалились бы. эх-эх!»
-«Понагрел ты Калистратушку.»
-«Ну, его нагреть не грех,
Сам снимает крест с убогого».
-«Рыжий, клином борода».
-«Нашим делом нынче многого
Не добыть — не те года!
Подошла война проклятая
Да и больно уж лиха,
Где бы свадебка богатая —
Цоп в солдаты жениха!
Царь дурит — народу горюшко!
Точит русскую казну,
Красит кровью Черно морюшко,
Корабли валит ко дну.
Перевод свинцу да олову,
Да удалым молодцам.
Весь народ повесил голову,
Стон стоит по деревням.
Ой! бабье неугомонное,
Полно взапуски реветь!
Над живым-то рано петь!
Не уймешь их! Как отпетого
Парня в город отвезут.
Бабы сохнут с горя с этого,
Мужики в кабак идут.
Ты попомни целовальника,
Что сказал — подлец седой!
«Выше нет меня начальника,
Весь народ — работник мой!
Лето, осень убиваются,
А спроси-ка, на кого
Им не нужно ничего!
Всё бессребренники, сватушка,
Сам не сею и не жну,
Что родит земля им, матушка,
Всё несут в мою казну!»
Где уж баб им наряжать!
В город едут, балахонники,
Ходят лапти занимать!
Да китайские чаи,
Да курение табашное!
Бродим сами не свои.
С этим пьянством да курением
Сломишь голову как раз.
Знать, война-то началась.
Грянут, грянут гласы трубные!
Станут мертвые вставать!
За дела-то душегубные
Как придется отвечать?
Вот и мы гневим всевышнего. «
-«Полно, дядя! Страшно мне!
Уж не взять рублишка лишнего
На чужой-то стороне. «
К нам ступайте ночевать!»
Ночевали наши купчики,
Утром тронулись опять.
Чем попало развлекаются
По дороге торгаши.
По реке идут — с бурлаками
«Кто вас спутал?»- и собаками
Их бурлаки назовут.
Поделом вам, пересмешники,
Лыком шитые купцы.
«Эй! просыпал огурцы!»
Ванька вдруг как захихикает
И на стадо показал:
Старичонко в стаде прыгает
За савраской,- длинен, вял,
И на цыпочки становится,
И лукошечком манит —
Нет! проклятый конь не ловится!
Вот подходит, вот стоит.
Сунул голову в лукошечко,-
Старичок за холку хвать!
«Эй! еще, еще немножечко!»-
Нет! урвался конь опять
И, подбросив ноги задние,
Брызнул грязью в старика.
«Знамо в стаде-то поваднее,
Чем в косуле мужика!
Эх ты, пареный да вяленый!
Где тебе его поймать?
Потерял сапог-то валяный,
Надо новый покупать?»
Им обозники военные
«Погляди-тко, турки пленные,
Эка пестрая орда!»
Ванька искоса поглядывал
На турецких усачей
И в свиное ухо складывал
Полы свиточки своей:
«Эй вы, нехристи, табашники,
Карачун приходит вам. «
Псы носились по кустам,
А охотничек покрикивал,
В роги звонкие трубил,
Чтобы серый зайка спрыгивал,
В чисто поле выходил.
Остановятся с ребятами:
«Чьи такие господа?»
-«Кашпирята с Зюзенятами.
Заяц! вон гляди туда!»
Ну собачки! Ну губители!
Подхватили на лету.
(Не разъешься черствой корочки)
И опять пустились в путь.
«Счастье, Тихоныч, неровное,
Нынче выручка плоха».
-«Встрелось нам лицо духовное —
Хуже не было б греха.
Хоть душа-то христианская,
Согрешил — поджал я хвост».
-«Вот усадьбишка дворянская,
Завернем. «-«Ты, Ваня, прост!
Нынче баре деревенские
Не живут по деревням,
И такие моды женские
Завелись.. куда уж нам!
Хоть бы наша: баба старая,
А оделась — стог стогом!
Говорить с тобой гнушается:
Ты мужик, так ты нечист!
А тобой-то кто прельщается?
Долог хвост, да не пушист!
Ой ты, барыня спесивая,
Ты стыдись глядеть на свет!
У тебя коса фальшивая,
Ни зубов, ни груди нет,
Всё подклеено, подвязано!
Город есть такой: Париж,
Про него недаром сказано:
Как заедешь — угоришь.
По всему по свету славится,
Мастер по миру пустить;
Коли нос тебе не нравится,
Могут новый наклеить!
Вот от этих-то мошейников,
Что в том городе живут,
Ничего у коробейников
Нынче баре не берут.
Черт побрал бы моду новую!
А бывало в старину
Приведут меня в столовую,
Все товары разверну;
Выдет барыня красивая,
С настоящею косой,
Детки выбегут гурьбой,
Девки горничные, нянюшки,
Слуги высыплют к дверям.
На рубашечки для Ванюшки
И на платья дочерям
Всё сама, руками белыми
Отбирает не спеша,
И берет кусками целыми —
Вот так барыня-душа!
«Что возьмешь за серьги с бусами?
Что за алую парчу?»
Я тряхну кудрями русыми,
Заломлю — чего хочу!
Навалит покупки кучею,
Разочтется — бог с тобой.
За рекой за Костромой.
Именины были званые —
Слышу, кличут гости пьяные:
«Подходи сюда, дружок!»
Подбегаю к ним скорехонько.
«Что возьмешь за короб весь?»
Усмехнулся я легохонько:
«Дорог будет, ваша честь».
Слово за слово, приятели
Посмеялись меж собой
Да три сотни и отпятили,
Не глядя, за короб мой.
Уж тогда товары вынули
Да в девичий хоровод
Середи двора и кинули:
«Подбирай, честной народ!»
Закипела свалка знатная.
Вот так были господа:
Угодил домой обратно я
На девятый день тогда!»
— Да обходами три, а прямо-то шесть)
Сыпать ласковы слова,
Да трудненько Катеринушке
Парня ждать до Покрова.
Часто в ночку одинокую
Девка часу не спала,
А как жала рожь высокую,
Слезы в три ручья лила!
Извелась бы неутешная,
Кабы время горевать,
Да пора страдная, спешная —
Надо десять дел кончать.
Как ни часто приходилося
Под косой трава валилася,
Под серпом горела рожь.
Изо всей-то силы-моченьки
Молотила по утрам,
Лен стлала до темной ноченьки
По росистым по лугам.
Стелет лен, а неотвязная
Дума на сердце лежит:
«Как другая девка красная
Как изменит? как засватает
На чужой на стороне?»
И у девки сердце падает:
«Ты женись, женись на мне!
Ни тебе, ни свекру-батюшке
Николи не согрублю,
От свекрови, твоей матушки,
Слово всякое стерплю.
Не дворянка, не купчиха я,
Да и нравом-то смирна,
Буду я невестка тихая,
Ты не нудь себя работою,
Силы мне не занимать,
Я за милого с охотою
Буду пашенку пахать.
Ты живи себе гуляючи
За работницей женой,
По базарам разъезжаючи,
Веселися, песни пой!
А вернешься с торгу пьяненький —
Накормлю и уложу!
«Спи пригожий, спи, румяненький!»-
Больше слова не скажу.
Видит бог, не осердилась бы:
Обрядила бы коня
Да к тебе и подвалилась бы:
«Поцелуй, дружок, меня. «
Думы девичьи заветные,
Где вас все-то угадать?
Легче камни самоцветные
Уж овечка опушается,
Чуя близость холодов,
Катя пуще разгорается.
Вот и праздничек Покров!
Полон денег кошелек.
Не обманет мил-дружок!»
Прямиком домой идет.
Старый Тихоныч, зеваючи,
То и дело крестит рот.
В эту ночку не уснулося
Не минуточку ему.
Как мошка-то пораздулася,
Так бог знает почему
Всё такие мысли страшные
Забираются в башку.
Прощелыги ли кабашные
Подзывают к кабаку,
Попадутся ли солдатики —
Коробейник сам не свой:
«Проходите с богом, братики!»-
И ударится рысцой.
Словно пятки-то иголками
По болоту путь лежит,
То кочажником, то бродами.
«Эх пословица-то есть:
Коли три версты обходами,
Прямиками будет шесть!
Да в Трубе, в селе, мошейники
Сбили с толку, мужики:
«Вы подите, коробейники,
В Кострому-то напрямки:
Верных сорок с половиною
По нагорной стороне,
А болотной-то тропиною
Двадцать восемь». Вот оне!
Черт попутал — мы поверили,
А кто версты тут считал?»
-«Бабы их клюкою меряли,-
Ванька с важностью сказал.-
Не ругайся! Сам я слыхивал,
Тут дорога попрямей».
-«Дьявол, что ли, понапихивал
Этих кочек да корней?
Доведись пора вечерняя,
Не дойдешь — сойдешь с ума!
Хороша наша губерния,
Славен город Кострома,
Да леса, леса дремучие,
Да болота к ней ведут,
Да пески, пески сыпучие. «
-«Стой-ка, дядя, чу, идут!»
Не дубровушки шумят,-
Молодецкий посвист слышится,
Под ногой сучки трещат.
Показался пес в ошейничке,
Вот и добрый молодец:
-«Что ты смотришь?» -«Не прохаживал
Ты, как давеча в Трубе
Про дорогу я расспрашивал?»
-«Нет, почудилось тебе.
Трои сутки не был дома я,
Жить ли дома леснику?»
-«А кажись, лицо знакомое»,-
Шепчет Ванька старику.
«Что вы шепчетесь?» — «Да каемся,
Лучше б нам горой идти.
Так ли, малый, пробираемся
В Кострому?» — «Нам по пути,
Я из Шуньи». — «А далеко ли
До деревни, до твоей?»
-«Верст двенадцать. А по многу ли
-«Коли знать всю правду хочется,
Весь товар несем назад».
Лесничок как расхохочется!
«Ты, я вижу, прокурат!
Кабы весь, небось не скоро бы
Шел ты, старый воробей!»-
И лесник приподнял коробы
На плечах у торгашей.
«Ой! легохоньки коробушки,
Всё повыпродали, знать?
-«Что, дойдем в село до ноченьки?»
-«Надо, парень, добрести,
Сам устал я, нету моченьки —
Тяжело ружье нести.
Наше дело подневольное,
День и ночь броди в лесу».
И с плеча ружье двуствольное
Снял — и держит на весу.
«Эх вы, стволики-голубчики!
Больно вы уж тяжелы».
Покосились наши купчики
На тяжелые стволы:
Сколько ниток понамотано!
В палец щели у замков.
«Неужели, парень, бьет оно?»
-«Бьет на семьдесят шагов».
Деревенский, видно, плотничек
Строит ложу — тяп да ляп!
Да и сам христов охотничек
Ростом мал и с виду слаб.
Выше пояса замочена
Борода густая склочена,
Лычко вместо пояска.
А туда же пес в ошейнике,
По прозванию Упырь.
«Эх ты, горе-богатырь. «
-«Близко».-«Что ты?» У реки
И детина взвел курки.
«Ай, курочки! важно щелкнули,
Хоть медведя уложу!
Что вы, други, приумолкнули?
Запоем для куражу!»
Уж темнели небеса,
Над болотом засинелася,
«День-деньской и так умелешься,
Сам бы лучше ты запел.
Что ты. эй! в кого ты целишься?»
-«Так, я пробую прицел. «
Ходят по небу бычки,
Вечер пуще надвигается,
Прытче идут мужики.
Пес бежит сторонкой, нюхает,
Поминутно слышит дичь.
Чу! как ухалица ухает,
Чу! ребенком стонет сыч.
Поглядел старик украдкою:
Парня словно дрожь берет.
«Аль спознался с лихорадкою?»
-«Да уж три недели бьет,-
Полечи!»- А сам прищурился,
Словно в Ваньку норовит.
Старый Тихоныч нахмурился.
«Что за шутки!- говорит.-
Чем шутить такие шуточки,
Лучше песни петь и впрямь.
Затяну лихую вам!
Знал я старца еле зрячего,
Он весь век с сумой ходил
И про странника бродячего
Песню длинную сложил.
Ней от старости, ней с голоду
Он в канавке кончил век,
А живал богато смолоду,
Был хороший человек,
Да его попутал бог:
По ошибке заседатели
Упекли его в острог:
Нужно было из Спиридова
Вызвать Тита Кузьмича,
Описались — из Давыдова
Ждет сердечный: «Завтра, нонче ли
Ворочусь на вольный свет?»
Наконец и дело кончили,
А ему решенья нет.
«Эй, хозяйка! нету моченьки.
Ты иди к судьям опять!
Изойдут слезами оченьки,
Как полотна буду ткать?»
Да не то у Степанидушки
Завелося на уме:
С той поры ее у Титушки
Не видали уж в тюрьме.
Захворала ли, покинула,-
Тит не ведал ничего.
Лет двенадцать этак минуло —
Призывают в суд его.
Пред зерцалом, в облачении
Молодой судья сидел.
Прочитал ему решение,
И на все четыре стороны
Отпустил — ступай к жене!
«А за что вы, черны вороны,
Очи выклевали мне?»
Тут и сам судья покаялся:
«Ты прости, прости любя!
Вправду ты задаром маялся,
Позабыли про тебя!»
Дом растаскан на клочки,
Продала косули, бороны,
И одежу, и станки,
С барином слюбилась женушка,
Убежала в Кострому.
Тут родимая сторонушка
Плюнул! Долго не разгадывал,
Без дороги в путь пошел.
Шел — да песню эту складывал,
Сам с собою речи вел.
И говаривал старинушка:
«Вся-то песня — два словца,
А запой ее, детинушка,
Не дотянешь до конца!
Эту песенку мудреную
Тот до слова допоет,
Кто всю землю, Русь крещеную,
Из конца в конец пройдет».
Сам ее христов угодничек
Не допел — спит вечным сном.
Ну! подтягивай, охотничек!
Да иди ты передом!
Холодно, странничек, холодно,
Голодно, странничек, голодно,
Холодно, странничек, холодно,
Холодно, родименькой, холодно!
Голодно, странничек, голодно,
Голодно, родименькой, голодно!
С холоду, странничек, с холоду,
С холоду, родименькой, с холоду!
С голоду, странничек, с голоду,
С голоду, родименькой, с голоду!
Холодно, странничек, холодно,
Холодно, родименькой, холодно!
Голодно, странничек, голодно,
Голодно, родименькой, голодно!
Я опять во стада»,-
То к плечу ружье прикладывал,
То потрогивал курок.
На беду, ни с кем не встретишься!
«Полно петь. Эй, молодец!
Что отстал. В кого ты метишься?
Что ты делаешь, подлец!»
-«Трусы, трусы вы великие!»-
И лесник захохотал
(А глаза такие дикие!).
«Стыдно!- Тихоныч сказал.-
Как не грех тебе захожего
Человека так пугать?
А еще хотел я дешево
Миткалю тебе продать!»
Молодец не унимается,
Штуки делает ружьем,
Воем, лаем отзывается
Хохот глупого кругом.
«Эй, уймись! Чего дурачишься?-
Молвил Ванька.- Я молчу,
А заеду, так наплачешься,
Разом скулы сворочу!
Коли ты уж с нами встретился,
Должен честью проводить».
А лесник опять наметился.
«Не шути!» — «Чаво шутить!»-
Бог помилуй — смерть пришла!
Почитай что разом грянули
Два ружейные ствола.
Без словечка Ванька валится,
С криком падает старик.
Тем же вечером лесник:
«Пейте, пейте, православные!
Я, ребятушки, богат;
Два бекаса ныне славные
Мне попали под заряд!
Много серебра и золотца,
Много всякого добра
Бог послал!» Глядят, у молодца
Точно — куча серебра.
Он почти всю правду бух!
На беду его — скотинушку
Тем болотом гнал пастух:
Слышал выстрелы ружейные,
Слышал крики. «Стой! винись. «
Тотчас власти собрались.
Молодцу скрутили рученьки.
«Ты вяжи меня, вяжи,
Да не тронь мои онученьки!»
-«Их-то нам и покажи!»
Поглядели: под онучами
Денег с тысячу рублей —
Серебро, бумажки кучами.
Утром позвали судей,
Судьи тотчас всё доведали
(Только денег не нашли!),
Погребенью мертвых предали,
Лесника в острог свезли.
2009 — 2010 Стихотворения. Права на программное обеспечение для просмотра стихотворений принадлежат владельцу этого сайта.
Другу-приятелю Гавриле Яковлевичу (крестьянину деревни Шоды, Костромской губернии) Как с тобою я похаживал По болотинам вдвоём, Ты меня почасту спрашивал: Что строчишь карандашом? Почитай-ка! Не прославиться, Угодить тебе хочу. Буду рад, коли понравится, Не понравится - смолчу. Не побрезгуй на подарочке! А увидимся опять, Выпьем мы по доброй чарочке И отправимся стрелять.
I
Кумачу я не хочу, Китайки не надо. (Песня) «Ой, полна, полна коробушка, Есть и ситцы и парча. Пожалей, моя зазнобушка, Молодецкого плеча! Выди, выди в рожь высокую! Там до ночки погожу, А завижу черноокую - Все товары разложу. Цены сам платил немалые, Не торгуйся, не скупись: Подставляй-ка губы алые, Ближе к милому садись!» Вот и пала ночь туманная, Ждёт удалый молодец. Чу, идёт! - пришла желанная, Продаёт товар купец. Катя бережно торгуется, Всё боится передать. Парень с девицей цалуется, Просит цену набавлять. Знает только ночь глубокая, Как поладили они. Распрямись ты, рожь высокая, Тайну свято сохрани! «Ой! легка, легка коробушка, Плеч не режет ремешок! А всего взяла зазнобушка Бирюзовый перстенёк. Дал ей ситцу штуку целую, Ленту алую для кос, Поясок - рубаху белую Подпоясать в сенокос - Всё поклала ненаглядная В короб, кроме перстенька: «Не хочу ходить нарядная Без сердечного дружка!» То-то дуры вы, молодочки! Не сама ли принесла Полуштофик сладкой водочки? А подарков не взяла! Так постой же! Нерушимое Обещаньице даю: У отца дитя любимое! Ты попомни речь мою: Опорожнится коробушка, На Покров домой приду И тебя, душа-зазнобушка, В божью церковь поведу!» Вплоть до вечера дождливого Молодец бежит бегом И товарища ворчливого Нагоняет под селом. Старый Тихоныч ругается: «Я уж думал, ты пропал!» Ванька только ухмыляется - Я-де ситцы продавал!II
Зачали-почали Поповы дочери (припев деревенских торгашей) «Эй, Федорушки! Варварушки! Отпирайте сундуки! Выходите к нам, сударушки, Выносите пятаки!» Жёны мужние - молодушки К коробейникам идут, Красны девушки-лебёдушки Новины свои несут. И старушки вожеватые, Глядь, туда же приплелись. «Ситцы есть у нас богатые, Есть миткаль, кумач и плис. Есть у нас мыла пахучие - По две гривны за кусок, Есть румяна нелинючие - Молодись за пятачок! Видишь, камни самоцветные В перстеньке как жар горят. Есть и любчики заветные - Хоть кого приворожат!» Началися толки рьяные, Посреди села базар, Бабы ходят словно пьяные, Друг у дружки рвут товар. Старый Тихоныч так божится Из-за каждого гроша, Что Ванюха только ёжится: «Пропади моя душа! Чтоб тотчас же очи лопнули, Чтобы с места мне не встать, Провались я!..» Глядь - и хлопнули По рукам! Ну, исполать! Не торговец - удивление! Как божиться-то не лень… Долго, долго всё селение Волновалось в этот день. Где гроши какие медные Были спрятаны в мотках, Всё достали бабы бедные, Ходят в новеньких платках. Две снохи за ленту пёструю Расцарапалися в кровь. На Феклушку, бабу вострую, Раскудахталась свекровь. А потом и коробейников Поругала баба всласть: «Принесло же вас, мошейников! Вот уж подлинно напасть! Вишь вы жадны, как кутейники. Из села бы вас колом!..» Посмеялись коробейники И пошли своим путём.III
Уж ты пей до дна, коли хошь добра, а не хошь добра, так не пей до дна. Старинная былина За селом остановилися, Поделили барыши И на церковь покрестилися, Повздыхали от души. «Славно, дядя, ты торгуешься! Что не весел? ох да ох!» - «В день теперя не отплюешься, Как ещё прощает бог: Осквернил уста я ложию - Не обманешь - не продашь!» - И опять на церковь божию Долго крестится торгаш. - «Кабы в строку приходилися Все-то речи продавца, Все давно бы провалилися До единого купца - Сквозь сырую землю-матушку Провалились бы… эх-эх!» - «Понагрел ты Калистратушку.» - «Ну, его нагреть не грех, Сам снимает крест с убогого». - «Рыжий, клином борода». - «Нашим делом нынче многого Не добыть - не те года! Подошла война проклятая, Да и больно уж лиха, Где бы свадебка богатая - Цоп в солдаты жениха! Царь дурит - народу горюшко! Точит русскую казну, Красит кровью Чёрно морюшко, Корабли валит ко дну. Перевод свинцу да олову, Да удалым молодцам. Весь народ повесил голову, Стон стоит по деревням. Ой! бабьё неугомонное, Полно взапуски реветь! Причитанье похоронное Над живым-то рано петь! Не уймешь их! Как отпетого Парня в город отвезут. Бабы сохнут с горя с этого, Мужики в кабак идут. Ты попомни целовальника, Что сказал - подлец седой! «Выше нет меня начальника, Весь народ - работник мой! Лето, осень убиваются, А спроси-ка, на кого Православные стараются? Им не нужно ничего! Все бессребренники, сватушка, Сам не сею и не жну, Что родит земля им, матушка, Всё несут в мою казну!» «Пропилися, подоконники, Где уж баб им наряжать! В город едут, балахонники, Ходят лапти занимать! Ой, ты зелие кабашное, Да китайские чаи, Да курение табашное! Бродим сами не свои. С этим пьянством да курением Сломишь голову как раз. Перед светопреставлением, Знать, война-то началась. Грянут, грянут гласы трубные! Станут мёртвые вставать! За дела-то душегубные Как придётся отвечать? Вот и мы гневим всевышнего…» - «Полно, дядя! Страшно мне! Уж не взять рублишка лишнего На чужой-то стороне?..»IV
Ай, барыня! барыня! (Песня) «Эй вы, купчики-голубчики, К нам ступайте ночевать!» Ночевали наши купчики, Утром тронулись опять. Полегоньку подвигаются, Накопляют барыши, Чем попало развлекаются По дороге торгаши. По реке идут - с бурлаками Разговоры заведут: «Кто вас спутал?» - и собаками Их бурлаки назовут. Поделом вам, пересмешники, Лыком шитые купцы!.. Потянулись огурешники: «Эй! просыпал огурцы!» Ванька вдруг как захихикает И на стадо показал: Старичонко в стаде прыгает За савраской, - длинен, вял, И на цыпочки становится, И лукошечком манит - Нет! проклятый конь не ловится! Вот подходит, вот стоит. Сунул голову в лукошечко, - Старичок за холку хвать! «Эй! ещё, ещё немножечко!» - Нет! урвался конь опять И, подбросив ноги задние, Брызнул грязью в старика. «Знамо в стаде-то поваднее, Чем в косуле мужика: Эх ты, пареный да вяленый! Где тебе его поймать? Потерял сапог-то валяный, Надо новый покупать?» Им обозники военные Попадались иногда: «Погляди-тко, турки пленные, Эка пёстрая орда!» Ванька искоса поглядывал На турецких усачей И в свиное ухо складывал Полы свиточки своей: «Эй вы, нехристи, табашники, Карачун приходит вам!..» Попадались им собашники: Псы носились по кустам, А охотничек покрикивал, В роги звонкие трубил, Чтобы серый зайка спрыгивал, В чисто поле выходил. Остановятся с ребятами: «Чьи такие господа?» - «Кашпирята с Зюзенятами …» - - «Заяц! вон гляди туда!» Всполошилися борзители: - «Ай! ату его! ату!» Ну собачки! Ну губители! Подхватили на лету… Посидели на пригорочке, Закусили как-нибудь (Не разъешься чёрствой корочки) И опять пустились в путь. «Счастье, Тихоныч, неровное, Нынче выручка плоха». - «Встрелось нам лицо духовное - Хуже не было б греха. Хоть душа-то христианская, Согрешил - поджал я хвост». - «Вот усадьбишка дворянская, Завернём?..» - «Ты, Ваня, прост! Нынче баре деревенские Не живут по деревням, И такие моды женские Завелись.. куда уж нам! Хоть бы наша: баба старая, Угреватая лицом, Безволосая, поджарая, А оделась - стог стогом! Говорить с тобой гнушается: Ты мужик, так ты нечист! А тобой-то кто прельщается? Долог хвост, да не пушист! Ой! ты, барыня спесивая, Ты стыдись глядеть на свет! У тебя коса фальшивая, Ни зубов, ни груди нет, Всё подклеено, подвязано! Город есть такой: Париж, Про него недаром сказано: Как заедешь - угоришь. По всему по свету славится, Мастер по миру пустить; Коли нос тебе не нравится, Могут новый наклеить! Вот от этих-то мошейников, Что в том городе живут, Ничего у коробейников Нынче баре не берут. Чёрт побрал бы моду новую! А бывало в старину Приведут меня в столовую, Все товары разверну; Выдет барыня красивая, С настоящею косой, Вожеватая, учтивая, Детки выбегут гурьбой, Девки горничные, нянюшки, Слуги высыплют к дверям. На рубашечки для Ванюшки И на платья дочерям Всё сама руками белыми Отбирает не спеша, И берёт кусками целыми - Вот так барыня-душа! «Что возьмёшь за серьги с бусами? Что за алую парчу?» Я тряхну кудрями русыми, Заломлю - чего хочу! Навалит покупки кучею, Разочтётся - бог с тобой!.. А то раз попал я к случаю За рекой за Костромой. Именины были званые - Расходился баринок! Слышу, кличут гости пьяные: «Подходи сюда, дружок!» Подбегаю к ним скорёхонько. «Что возьмёшь за короб весь?» Усмехнулся я легохонько: «Дорог будет, ваша честь». Слово за слово, приятели Посмеялись меж собой Да три сотни и отпятили, Не глядя, за короб мой. Уж тогда товары вынули Да в девичий хоровод Середи двора и кинули: «Подбирай, честной народ!» Закипела свалка знатная. Вот так были господа: Угодил домой обратно я На девятый день тогда!» -V
- Много ли вёрст до Гогулина? - Да обходами три, а прямо-то шесть) (Крестьянская шутка) Хорошо было детинушке Сыпать ласковы слова, Да трудненько Катеринушке Парня ждать до Покрова. Часто в ночку одинокую Девка часу не спала, А как жала рожь высокую, Слёзы в три ручья лила! Извелась бы неутешная, Кабы время горевать, Да пора страдная, спешная - Надо десять дел кончать. Как ни часто приходилося Молодице невтерпёж, Под косой трава валилася, Под серпом горела рожь. Изо всей-то силы-моченьки Молотила по утрам, Лён стлала до тёмной ноченьки По росистым по лугам. Стелет лён, а неотвязная Дума на сердце лежит: «Как другая девка красная Молодца приворожит? Как изменит? как засватает На чужой на стороне?» И у девки сердце падает: «Ты женись, женись на мне! Ни тебе, ни свёкру-батюшке Николи не согрублю, От свекрови, твоей матушки, Слово всякое стерплю. Не дворянка, не купчиха я, Да и нравом-то смирна, Буду я невестка тихая, Работящая жена. Ты не нудь себя работою, Силы мне не занимать, Я за милого с охотою Буду пашенку пахать. Ты живи себе гуляючи За работницей женой, По базарам разъезжаючи, Веселися, песни пой! А вернёшься с торгу пьяненький - Накормлю и уложу! «Спи пригожий, спи, румяненький!» - Больше слова не скажу. Видит бог, не осердилась бы: Обрядила бы коня Да к тебе и подвалилась бы: «Поцелуй, дружок, меня!..» Думы девичьи заветные, Где вас все-то угадать? Легче камни самоцветные На дне моря сосчитать. Уж овечка опушается, Чуя близость холодов, Катя пуще разгорается… Вот и праздничек Покров! «Ой, пуста, пуста коробушка, Полон денег кошелёк. Жди-пожди, душа-зазнобушка, Не обманет мил-дружок!» Весел Ванька. Припеваючи, Прямиком домой идёт. Старый Тихоныч, зеваючи, То и дело крестит рот. В эту ночку не уснулося Ни минуточки ему. Как мошна-то пораздулася, Так бог знает почему Всё такие мысли страшные Забираются в башку. Прощелыги ли кабашные Подзывают к кабаку, Попадутся ли солдатики - Коробейник сам не свой: «Проходите с богом, братики!» - И ударится рысцой. Словно пятки-то иголками Понатыканы - бежит. В Кострому идут просёлками, По болоту путь лежит, То кочажником, то бродами. «Эх пословица-то есть: Коли три версты обходами, Прямиками будет шесть! Да в Трубе, в селе, мошейники Сбили с толку, мужики: «Вы подите, коробейники, В Кострому-то напрямки: Верных сорок с половиною По нагорной стороне, А болотной-то тропиною Двадцать восемь». Вот оне! Чёрт попутал - мы поверили, А кто вёрсты тут считал?» - «Бабы их клюкою меряли, - Ванька с важностью сказал. - Не ругайся! Сам я слыхивал, Тут дорога попрямей». - «Дьявол, что ли, понапихивал Этих кочек да корней? Доведись пора вечерняя, Не дойдёшь - сойдёшь с ума! Хороша наша губерния, Славен город Кострома, Да леса, леса дремучие, Да болота к ней ведут, Да пески, пески сыпучие…» - «Стой-ка, дядя, чу, идут!»VI
Только молодец и жив бывал. (Старинная былина) Не тростник высок колышется, Не дубровушки шумят, Молодецкий посвист слышится, Под ногой сучки трещат. Показался пёс в ошейничке, Вот и добрый молодец: «Путь-дорога, коробейнички!» - «Путь-дороженька, стрелец!» - «Что ты смотришь?» - «Не прохаживал Ты, как давеча в Трубе Про дорогу я расспрашивал?» - «Нет, почудилось тебе. Трои сутки не был дома я, Жить ли дома леснику?» - «А кажись, лицо знакомое», - Шепчет Ванька старику. «Что вы шепчетесь?» - «Да каемся, Лучше б нам горой идти. Так ли, малый, пробираемся В Кострому?» - «Нам по пути, Я из Шуньи». - «А далёко ли До деревни, до твоей?» - «Вёрст двенадцать. А по многу ли Поделили барышей?» - «Коли знать всю правду хочется, Весь товар несём назад». Лесничок как расхохочется! «Ты, я вижу, прокурат! Кабы весь, небось не скоро бы Шёл ты, старый воробей!» - И лесник приподнял коробы На плечах у торгашей. «Ой! легохоньки коробушки, Всё повыпродали, знать? Наклевалися воробушки, Полетели отдыхать!» - «Что, дойдём в село до ноченьки?» - «Надо, парень, добрести, Сам устал я, нету моченьки - Тяжело ружьё нести. Наше дело подневольное, День и ночь броди в лесу». И с плеча ружьё двуствольное Снял - и держит на весу. «Эх вы, стволики-голубчики! Больно вы уж тяжелы». Покосились наши купчики На тяжёлые стволы: Сколько ниток понамотано! В палец щели у замков. «Неужели, парень, бьёт оно?» - «Бьёт на семьдесят шагов». Деревенский, видно, плотничек Строил ложу - тяп да ляп! Да и сам Христов охотничек Ростом мал и с виду слаб. Выше пояса замочена Одежонка лесника, Борода густая склочена, Лычко вместо пояска. А туда же пёс в ошейнике, По прозванию Упырь. Посмеялись коробейники: «Эх ты, горе-богатырь!..» Час идут, другой. «Далёко ли?» - «Близко». - «Что ты?» У реки Курапаточки закокали. И детина взвёл курки. «Ай, курочки! важно щёлкнули, Хоть медведя уложу! Что вы, други, приумолкнули? Запоём для куражу!» Коробейникам не пелося: Уж темнели небеса, Над болотом засинелася, Понависнула роса. «День-деньской и так умелешься, Сам бы лучше ты запел… Что ты?.. эй! в кого ты целишься?» - «Так, я пробую прицел…» Дождик, что ли собирается, Ходят по небу бычки , Вечер пуще надвигается, Прытче идут мужики. Пёс бежит сторонкой, нюхает, Поминутно слышит дичь. Чу! как ухалица ухает, Чу! ребёнком стонет сыч. Поглядел старик украдкою: Парня словно дрожь берёт. «Аль спознался с лихорадкою?» - «Да уж три недели бьёт - Полечи!» - А сам прищурился, Словно в Ваньку норовит. Старый Тихоныч нахмурился: «Что за шутки! - говорит. - Чем шутить такие шуточки, Лучше песни петь и впрямь. Погодите полминуточки - Затяну лихую вам! Знал я старца еле зрячего, Он весь век с сумой ходил И про странника бродячего Песню длинную сложил. Ней от старости, ней с голоду Он в канавке кончил век, А живал богато смолоду, Был хороший человек, Вспоминают обыватели. Да его попутал бог: По ошибке заседатели Упекли его в острог: Нужно было из Спиридова Вызвать Тита Кузьмича, Описались - из Давыдова Взяли Титушку-ткача! Ждёт сердечный: «Завтра, нонче ли Ворочусь на вольный свет?» Наконец и дело кончили, А ему решенья нет. «Эй, хозяйка! нету моченьки. Ты иди к судьям опять! Изойдут слезами оченьки, Как полотна буду ткать?» Да не то у Степанидушки Завелося на уме: С той поры её у Титушки Не видали уж в тюрьме. Захворала ли, покинула, - Тит не ведал ничего. Лет двенадцать этак минуло - Призывают в суд его. Пред зерцалом, в облачении Молодой судья сидел. Прочитал ему решение, Расписаться повелел И на все четыре стороны Отпустил - ступай к жене! «А за что вы, чёрны вороны, Очи выклевали мне?» Тут и сам судья покаялся: «Ты прости, прости любя! Вправду ты задаром маялся, Позабыли про тебя!» Тит - домой. Поля не ораны, Дом растаскан на клочки, Продала косули, бороны, И одёжу, и станки, С барином слюбилась жёнушка, Убежала в Кострому. Тут родимая сторонушка Опостылела ему. Плюнул! Долго не разгадывал, Без дороги в путь пошёл. Шёл - да песню эту складывал, Сам с собою речи вёл. И говаривал старинушка: «Вся-то песня - два словца, А запой её, детинушка, Не дотянешь до конца! Эту песенку мудрёную Тот до слова допоёт, Кто всю землю, Русь крещёную, Из конца в конец пройдёт». Сам её Христов угодничек Не допел - спит вечным сном. Ну! подтягивай, охотничек! Да иди ты передом!Песня убогого странника
Я лугами иду - ветер свищет в лугах: Холодно, странничек, холодно, Холодно, родименькой, холодно! Я лесами иду - звери воют в лесах: Голодно, странничек, голодно, Голодно, родименькой, голодно! Я хлебами иду - что вы тощи, хлеба? С холоду, странничек, с холоду, С холоду, родименькой, с холоду! Я стадами иду: что скотинка слаба? С голоду, странничек, с голоду, С голоду, родименькой, с голоду! Я в деревню: мужик! ты тепло ли живёшь? Холодно, странничек, холодно, Холодно, родименькой, холодно! Я в другую: мужик! хорошо ли ешь, пьёшь? Голодно, странничек, голодно, Голодно, родименькой, голодно! Уж я в третью: мужик! что ты бабу бьёшь? С холоду, странничек, с холоду, С холоду, родименькой, с холоду! Я в четверту: мужик! что в кабак ты идёшь? С голоду, странничек, с голоду, С голоду, родименькой, с голоду! Я опять во луга - ветер свищет в лугах: Холодно, странничек, холодно, Холодно, родименькой, холодно! Я опять во леса - звери воют в лесах: Голодно, странничек, голодно, Голодно, родименькой, голодно! Я опять во хлеба, - Я опять во стада», - и т. д. Пел старик, а сам поглядывал: Поминутно лесничок То к плечу ружьё прикладывал, То потрогивал курок. На беду, ни с кем не встретишься! «Полно петь… Эй, молодец! Что отстал?.. В кого ты метишься? Что ты делаешь, подлец!» - «Трусы, трусы вы великие!» - И лесник захохотал (А глаза такие дикие!). «Стыдно! - Тихоныч сказал. - Как не грех тебе захожего Человека так пугать? А ещё хотел я дёшево Миткалю тебе продать!» Молодец не унимается, Штуки делает ружьём, Воем, лаем отзывается Хохот глупого кругом. «Эй, уймись! Чего дурачишься? - Молвил Ванька. - Я молчу, А заеду, так наплачешься, Разом скулы сворочу! Коли ты уж с нами встретился, Должен честью проводить». А лесник опять наметился. «Не шути!» - «Чаво шутить!» - Коробейники отпрянули, Бог помилуй - смерть пришла! Почитай что разом грянули Два ружейные ствола. Без словечка Ванька валится, С криком падает старик… В кабаке бурлит, бахвалится Тем же вечером лесник: «Пейте, пейте, православные! Я, ребятушки, богат; Два бекаса ныне славные Мне попали под заряд! Много серебра и золотца, Много всякого добра Бог послал!» Глядят, у молодца Точно - куча серебра. Подзадорили детинушку - Он почти всю правду бух! На беду его - скотинушку Тем болотом гнал пастух: Слышал выстрелы ружейные, Слышал крики… «Стой! винись!..» И мирские и питейные Тотчас власти собрались. Молодцу скрутили рученьки: «Ты вяжи меня, вяжи, Да не тронь мои онученьки!» - «Их-то нам и покажи!» - Поглядели: под онучами Денег с тысячу рублей - Серебро, бумажки кучами. Утром позвали судей, Судьи тотчас всё доведали (Только денег не нашли!), Погребенью мёртвых предали, Лесника в острог свезли…«Коробейники» анализ произведения — тема, идея, жанр, сюжет, композиция, герои, проблематика и другие вопросы раскрыты в этой статье.
История создания
Поэма «Коробейники » была написана в 1861 г. и напечатана в журнале «Современник» № 10. В 1862 г. поэма была издана в серии «Красные книжки», предназначенной специально для народа и продававшейся по 3 копейки.
Сюжет поэмы Некрасов задумал во время охоты с крестьянином Гаврилой Захаровым, которому и посвятил поэму, назвав его другом-приятелем. Спутник рассказал Некрасову о том, как охотник убил из двустволки сразу двух бекасов, а потом и об убийстве двух коробейников в Мисковской волости.
Литературное направление, жанр
Поэма «Коробейники» реалистическая. Революционеры-демократы восприняли её как агитационную поэму, которая поможет сближению с народом. «Коробейники» - народная поэма, она написана для народа и о народе, его глазами видит Русь читатель. Это эпическая поэма-путешествие.
Тема, основная мысль и композиция
Тема поэмы - преступление в народной среде.
Основная мысль соответствует взглядам революционных демократов, которые считали, что характер и поступки человека зависят от его социального положения, а преступления в народе связаны с его тяжёлой жизнью, неудовлетворительным бытом.
Поэма состоит из шести глав, эпиграфы из народных песен проясняют смысл каждой.
В первой главе Катя поступила так, как поётся в песне, взяв у коробейника Вани только бирюзовый перстенёк на память. Начало первой главы стало песней.
Эпиграф ко второй главе - один из припевов офеней (торговцев). Благодаря тому, что женщина, начав покупать, не может остановиться, коробейники удачно продали товар.
Смысл эпиграфа третьей главы метафорический: народ должен испить свою чашу до дна. Тихоныч рассказывает о горькой судьбе народа: парней забирают на войну, бабы воют, мужики пьют, царь раскрадывает казну, начальники отбирают всё, заработанное народом.
В четвёртой главе Тихоныч жалуется на то, что нынче даже старые барыни, у которых фальшивая коса, не покупают у коробейников товаров, потому что сейчас мода на всё парижское. Эта глава - путешествие по всему пространству России, встречи коробейников с разными представителями народа: бурлаками, огородниками, пастухом, пленными турками, господскими псарями.
Пятая глава о том, что иногда обходной путь ближе прямого. Она рассказывает о судьбе бедной Кати, которая ждёт Ваню и топит тоску в тяжёлой работе, и о коробейниках, которые решают идти напрямую через болото, чтобы сократить путь домой.
Эпиграф к последней главе - формула из эпической песни, которая означает смерть добра молодца. В этой главе погибают не только коробейники, которых из двустволки убивает лесник-разбойник, чтобы забрать около 1000 рублей. Сам лесник губит свою душу, да и жизнь, попадая в острог. Некрасов проявляет к губителю сочувствие. Зато зло смеётся над начальниками, укравшими 1000 рублей ещё до прихода судей.
Последняя глава имеет вставной эпизод, рассказанный Тихонычем, о ткаче Тите, которого по ошибке посадили в острог на 12 лет. Выйдя из острога и узнав об измене жены, он сочинил песню, лирический элемент поэмы, которую поёт Тихоныч в лесу, чтобы взбодриться.
Песня убогого странника - это сердце поэмы, в ней Некрасов объясняет истинную (с его точки зрения) причину страданий русского народа (да и всего русского пространства, вместе с лесами, зверя ми и полями) - холод и голод. Две эти беды оправдывают всякий поступок.
Герои и образы
Все образы в поэме типичны, поэтому лишены внешних примет. Портретная характеристика жалкого, никчёмного человека дана только одному отрицательному герою - леснику-убийце. Ваня - молодой коробейник, верный своему слову, мечтающий вернуться с прибылью и жениться на зазнобе. Тихоныч - пожилой бывалый коробейник, который руководствуется формулой «не обманешь - не продашь». Но это самый большой его грех. Он мудр и предусмотрителен, знает множество историй.
Катерина - обычная крестьянская девушка, мечтающая выйти замуж и быть счастливой. Судьба её после смерти Вани неизвестна. Так Некрасов показывает, насколько пренебрегало женской судьбой общественное сознание.
Честный ткач Тит из рассказа коробейника - это человек, чью жизнь сломала ошибка. Извинения судьи не смогли ничего исправить.
Главный разбойник в поэме - убийца. Но хуже его те, кто довели его до убийства. Отрицательные образы в романе - царь, который кровью гасит чёрное море, пускает корабли ко дну, точит русскую казну (метафоры), целовальник, грабящий народ, заседатели, которые по ошибке упекли в острог Титыча, власти, отпустившие убийцу, скупые старые барыни, у которых «всё подклеено, подвязано» (метафора).
Положительных героев автор характеризует с помощью постоянных фольклорных эпитетов или устойчивых фольклорных выражений (пословиц, афоризмов). Речь героев и самой поэмы близка к народной. Много просторечных слов и форм, есть диалектные слова.
Размер и рифмовка
Поэма написана дольником. Этот близкий к тоническому стих Некрасов использует для подражания народному песенному. Дактилическая рифма чередуется с мужской. Рифмовка перекрёстная.
