Характеристика произведения ванина ванини. Тема Проблематика новеллы Стендаля «Ванина Ванини» Исторические события, положенные в основу произведений Стендаля, период Реставрации во Франции и Италии, италийские походы Наполеона, движение карбонариев

В течение девяти лет (1830-1839) Стендаль создал свои самые совершенные произведения - романы "Красное и черное", "Люсьен Левен" ("Красное и белое"), "Пармский монастырь". Творческий расцвет был подготовлен всей жизнью Анри Бейля. Он добывал строительный материал, изучая эпоху, все лучше узнавая cовpеменников. Он учился по-новому строить, вырабатывая новаторский творческий метод, индивидуальный стиль. Он начал создавать романы - по-новому прекрасные,- когда уже научился и под них подводить тот прочный фундамент, который давно начал складываться в его других работах и статьях,- знание политической действительности.

Стендаль, критикуя в публицистических произведениях существующий социальный строй, всегда отвечал на вопрос: что он дал молодым людям, принадлежащим ко всем классам, ко всем слоям общества?

И создавал свои произведения он для демократических читателей - для юношей, которые ютятся на шестых этажах * .

* (Во Франции нижний этаж дома называется rez-de-chaussee (на уровне земли), второй этаж - первым и т. д. Во времена Стендаля на первых этажах обитала крупная буржуазия, на вторых - люди среднего достатка - врачи, адвокаты, на пятых и шестых - бедные студенты, мелкие служащие. )

Молодежь - "надежда отечества",- писал Стендаль (Corr., II, 245), Она - будущее нации. Какое же наследие получили юноши, родившиеся в годы владычества Наполеона или после реставрации Бурбонов? (С. А., III, 440 и др.). Какие пути к счастью могут они избрать? В чем они видят свой долг? Почему драматичен их жизненный путь? Чему их опыт учит следующие поколения? После "Арманс" Анри Бейль вновь и вновь обращается к этим мотивам и в новеллах, и в незаконченных произведениях, и в своих шедеврах.

Стендаль, начиная с "Арманс", и Бальзак, начиная с "Шагреневой кожи", многократно отвечали на вопрос: какою практическою деятельностью можно заниматься в условиях капиталистического общества, не будучи мещански "благоразумным" стяжателем? Кем может стать молодой человек, не приспособляясь к условиям, жестоко уродующим его в интеллектуальном и нравственном отношениях? Эта тема, одна из магистральных во французской реалистической литературе XIX-XX столетий, впервые смело и гневно, глубоко человечно и беспощадно трезво прозвучала в "Красном и черном".

В то самое время, когда аристократ Октав пренебрегал своим высоким положением в обществе, в 1827 году, бедный и безвестный юноша низкого происхождения - Жюльен Сорель ("Красное и черное") решил во что бы то ни стало возвыситься и поэтому вынужден был приспособляться к господствующим классам, приняв их правила игры.

Читателям, которые обвиняли Жюльена в цинизме, лицемерии, бесчестности, Стендаль отвечал: существующие условия таковы, что у энергичного характера есть одна возможность проявлять себя - в "некотором плутовстве". "Уверяю вас, никто не сколотил большого состояния, не будучи Жюльеном" * .

* (Les plus belles lettres de Stendhal, pp. 79, 75. )

Другой молодой человек, Люсьен Левен (герой одноименного романа) убедится, что практическая деятельность на государственной службе в годы Июльской монархии требует умения и желания быть бессовестным, бессердечным, бесчестным.

Третий молодой человек, итальянец Фабрицио Дель Донго ("Пармский монастырь") откажется от практической деятельности и убьет в себе вместе с огромной своею энергией солнечную жизнерадостность.

"Личная инициатива" в произведениях Стендаля - синоним того, что он называл плутовством. Автор "Красного и черного", должно быть, отчасти и по той причине восхищался всегда "Томом Джонсом", что Филдинг в этом романе именно так осмыслил поэтику плутовского романа. У Стендаля, Бальзака, Домье социально-конкретные, типичные для эпохи образы плутов становятся чрезвычайно емкими по содержанию...

После того как революция пробудила энергию народа, молодые люди смогли проявлять дарования в политической деятельности, или защищая на полях сражений независимость родины, или в области промышленности и техники, или же - в литературе, идеологии (подобно Бейлю и Жозефу Рею).

Наполеон умело использовал эту энергию по-своему: армия завоевателя поглощала молодежь, и воинскую славу поэтизировали как единственно возможный ее идеал.

При Бурбонах и военная карьера становится привилегией дворян. А пробужденная энергия в 20-х годах, когда уже развиваются буржуазные общественные отношения, клокочет. Она, более чем когда бы то ни было, нужна промышленности и торговле: масса эксплуатируемых растет одновременно с богатством предприимчивых людей. Но талантливая молодежь мечтает об ином уделе. "Желание созидать во всех областях столь же повелительно, как жажда свободы", и "неудовлетворенная потребность в деятельности" находит выход в увлечении наукой, литературой, учениями утопических социалистов,- говорит о молодом поколении той эпохи французский литературовед Р. Пикар * . Сыновья врачей, юристов, наполеоновских офицеров, даровитые выходцы из "низов" общества устремляются в Париж, надеясь завоевать успех. Один из них, сын генерала Республики, приехав в столицу с пятьюдесятью тремя франками в кармане и преодолев все препятствия, сделал свое имя - Александр Дюма - знаменитым. Но не всем дано стать писателями или учеными (подобно В. Жакмону). Счастливцы оканчивают Политехническую школу. А путь множества юношей, усыпанный обломками надежд и иллюзий, безрадостен. Они - и прежде всего настроенные республикански,- пополняют ряды бедствующих интеллигентов.

* (R. Picard, Le romantisme social, p. 61. )

Таким людям противостоят знать, "невежественная и ленивая" (Стендаль), коварные иезуиты, ненасытные хищники-буржуа. Реакция и в 20-х и в 30-х годах обороняется от талантливой и энергичной молодежи, препятствуя ее активности, небезопасной для существующего строя. "Наше общество стремится уничтожить все, что возвышается над ограниченностью",- писал Стендаль в 1831 году (Corr., III, 25).

Но все труднее заглушить требования даровитых юношей из народа и мелкобуржуазной среды, невозможно подавить в них чувство собственного достоинства и сознание, что их требования справедливы. Нестерпимое положение молодого поколения и страх господствующего класса перед ним - типические черты и предреволюционной ситуации в конце 20-х годов, и эпохи, наступившей после Июльской революции. В финале "Красного и черного" Жюльен Сорель точно сказал об этих особенностях политической ситуации, породивших драматизм конфликта между личностью и обществом и сделавших столь горестным удел самого Жюльена.

Борьба молодого бунтаря против враждебного ему общества - излюбленная тема французских романтиков в эпоху Реставрации. При этом не только в таких романах, как "Жан Сбогар" Ш. Нодье, но и в "Эриани" В. Гюго условности декораций соответствовала подобная же обрисовка экзотических образов, вырванных из обстоятельств, характерных для современности.

Герои Стендаля живут в конкретной политической обстановке; в столкновении с нею развиваются их характеры. Они неотделимы от эпохи, ее приметы запечатлены в их духовом облике, в индивидуальном своеобразии их чувств и поступков. Каждый из них - неповторимая личность и обобщенный характер, типичный для своего времени. Читатель не сомневается в том, что они реальные люди, всё достоверно и в их необыденных жизненных путях, и в картине общества.

Стендаль воспринял как писатель-историк обстоятельный отчет о деле Антуана Берте, опубликованный в конце декабря 1827 года в "Gazette des Tribunaux" ("Судебной газете") * . Семинарист Берте, сын крестьянина-кузнеца, гувернер в буржуазной семье Мишу, удостоился благосклонности хозяйки дома; затем его уволили. Став гувернером в семье помещика-аристократа, Берте затеял интрижку с его дочерью - и вновь был уволен. Решив, что это произошло по вине г-жи Мишу, самолюбивый и мстительный юноша выстрелил в нее в церкви. Его предали суду в Гренобле и казнили в 1828 году на той самой Гренетской площади, на которую выходил окнами дом деда Анри Бейля.

Этот отчет - один из источников замысла романа о Жюльене Сореле, первоначальный вариант которого ("Жюльен"), написанный, должно быть, в конце 1829 года, не сохранился.

Второй источник замысла "Красного и черного" - судебный отчет о деле Лаффарга, использованный и прокомментированный Стендалем в "Прогулках по Риму". Лаффарг, рабочий-краснодеревец, выходец из мелкобуржуазной среды, очень любил свое ремесло, увлекался философией и литературой, был скромен, но самолюбив и горд. Одной легкомысленной девице взбрело на ум сделать его своим любовником. Потом она грубо порвала с Лаффаргом, а ее мать попросила прокурора оградить дочь от его преследований. Оскорбленный этим предательством и вызовом в полицию, измученный ревностью, молодой рабочий решил: он накажет злодейку, этого требует справедливость. Убив девушку, он неудачно пытался покончить с собою.

Французский литературовед Клод Липранди привел в своей очень обстоятельной монографии об источниках" "Красного и черного" много доказательств того, что образ Жюльева Сореля, несомненно, ближе личности, характеру романтического, нервного и благородного (в изображении газетных репортеров) Лаффарга, нежели довольно мелкому Берте * .

* (Claude Liprandi, Au coeur du "Rouge". L"affaire Laffargue et "Le Rouge et le Noir". )

Но и Лаффарга, так же как Берте, нельзя отождествлять с Жюльеном Сорелем. Стендаль отталкивался и от дела Берте, и от дела Лаффарга, подсказавших ему идею и сюжет романа; они были, так сказать, горючим для его мысли и фантазии, активизируя их.

Отсюда не следует, что можно недооценивать помощь фактического материала, который помог Анри Бейлю привести в движение свой жизненный опыт, творчески реализовать свое знание эпохи и человеческого сердца.

Драматизм дела Лаффарга, атмосфера страсти в нем очень заинтересовали Стендаля и запомнились ему. "Если убивают теперь в народе, то из-за любви, как Отелло",- читаем в главе "Прогулок по Риму", посвященной Лаффаргу * . И теперь в народе обнаружил шекспировские страсти автор "Истории живописи в Италии". И он недаром назвал Отелло: мавр стал генералом, нужным и полезным венецианской знати, но противостоит ей как чужак, пришедший из иного мира,- и таким же был бы удел Жюльена Сореля, даже если бы ничто не помешало его блестящей карьере.

* (А не ради денег, что, как не раз напоминал Стендаль, более свойственно буржуазному XIX веку. )

Сближение народа, страсти и Шекспира, как камертон, предопределило и драматическую напряженность, и антибуржуазность романа. Для Анри Бейля, так же как во время сочинения памфлетов "Расин и Шекспир", имя английского драматурга - синоним естественности, национального, народного искусства, синоним отрицания условностей, рожденных бытием высших классов.

Но творческое воображение не могло опереться на аналогию с Отелло: на ее основе возникла бы лишь самая общая схема, которой не хватало бы конкретности.

Ее внесли размышления Стендаля о Лаффарге как о социальном типе послереволюционной! эпохи.

Они привели писателя к другой аналогии - не литературной, а исторической.

Молодые люди, подобные Лаффаргу,- говорит автор "Прогулок по Риму",- если им и удается получить хорошее воспитание, вынуждены трудиться и бороться с настоящей нуждой, почему и сохраняют способность к сильным чувствам и ужасающую энергию. Вместе с тем у них легко уязвимое самолюбие. А так как из сочетания энергии и самолюбия нередко рождается честолюбие, Стендаль закончил характеристику молодого плебея следующим замечанием: "Вероятно, все великие люди будут отныне выходцами из класса, к которому принадлежит г. Лаффарг. Когда-то Наполеон сочетал в себе те же особенности: хорошее воспитание, пылкое воображение и крайнюю бедность".

В "Воспоминаниях о Наполеоне" Стендаля артиллерийский лейтенант Бонапарт изображен как бедный, гордый и необычайно разносторонне одаренный молодой человек с пламенным сердцем и неистощимой энергией. Отстаивая республиканский строй, он смог проявить талант полководца, ум государственного деятеля. Пылкое воображение увлекло его на путь честолюбия. Он раздавил революцию, чтобы захватить власть в стране. Великий человек стал "гением деспотизма".

Наполеон, так сказать, классический тип безвестного, но выдающегося юноши, одинокого честолюбца, способного преодолеть любые препятствия, чтобы завоевать успех в собственническом обществе - почет, славу, богатство, могущество. Вот почему писатель, рассказывая о Лаффарге, вспомнил о Наполеоне. Какой будет судьба пылкого, энергичного и честолюбивого бедняка в эпоху Реставрации? Удастся ли такому юноше, выходцу из среды, к которой принадлежит Лаффарг, стать "великим человеком"? Какие препятствия придется ему для этого преодолевать в современных условиях? Каким должен быть его характер, чтобы он смог добиться полного успеха?

Рассматривая жизненные пути Берте и Лаффарга в свете своих размышлений об истории Франции, Стендаль обнаружил в фактах уголовной хроники источник грандиозного по размаху художественного и философского обобщения о природе современного общества.

Тогда же, когда писатель воплощал это обобщение в образах, в драматизме политического романа "Красное и черное", он рассказал о пути другого бедного, гордого и пылкого молодого человека XIX столетия.

2

Чтобы верно понять сложный характер Жюльена Сореля, надо увидеть, как он внутренне связан с образом Пьетро Миссирили, героя новеллы "Ванина Ванини", и вместе с тем - противопоставлен ему. В новелле "Ванина Ванини" и в романе "Красное и черное" мы обнаруживаем два варианта разработки одной и той же проблемы.

Эта новелла - произведение "истинного романтизма", который Стендаль, "гусар свободы", не отождествлял с французским романтизмом.

В ней изображена реальная, существующая в жизни романтика возвышенной страсти к свободе. Эта страсть борется в сердце героя -с любовью; сердце героини - во власти любви, гордости и ревности; могучие, неистовые чувства заставляют героя и героиню без колебаний пренебрегать опасностью.

Романтика пылких чувств изображена Стендалем реалистически, с удивительной естественностью. Герой новеллы, карбонарий Пьетро Миссирили - стендалевский романтический характер. Но он воплощен Стендалем-реалистом.

Миссирили неотделим от своего времени. Индивидуальная ситуация, в которой он действует, порождена исторической, политической ситуацией, в условиях которой и сформировался его характер. Индивидуальный конфликт в новелле обусловлен накалом политической борьбы.

О политической ситуации говорит подзаголовок новеллы: "Особые обстоятельства разоблачения последней венты карбонариев в Папской области".

Подзаголовок в стиле не то исторической статьи, не то газетной хроники происшествий как бы подчеркивает неоспоримую реальность необыденного содержания новеллы. И, словно камертон, подзаголовок дает прозе Стендаля ее общую тональность - деловито-суховатую, внешне бесстрастную.

Б. Г. Реизов показал, что, хотя в подзаголовке и в стиле" "Ванины Ванини" имеется установка на документальность, содержание новеллы далеко от "анекдота", на который фантазия Стендаля опиралась, совершенно трансформируя его. "Поэтому вернее было бы говорить не столько об "источниках" "Ванины Ванини", сколько о материалах, которые вдохновили Стендаля и помогли ему в его созидательной работе мысли и воображения" * . Вывод, характеризующий стиль работы Бейля не только над этой новеллой; он верен и по отношению к шедеврам Стендаля - "Красному и черному", "Люсьену Левену", "Пармскому монастырю".

* (Б. Г. Реизов, К вопросу об источниках новеллы Стендаля "Ванина Ванини".- Ученые записки Ленинградского университета, № 299, серия филологических наук, вып. 59, Романская филология Л. 1961, стр. 171. )

"Ванина Ванини" - драма нового, стендалевского типа в форме новеллы-хроники. Действие в ней развивается еще более стремительно, чем в написанных до нее новеллах Мериме. И даже среди большей части произведений Стендаля проза "Ванины Ванини" выделяется лаконичностью и энергией. Это впечатление усилено ее емкостью: автор немногословен, но не упустил ни одного обстоятельства, не пожертвовал ради сжатости ни одним существенным переходом, нюансом в переживаниях и мыслях героев. Читатель уверен и в подлинности драмы, и в том, что он все узнал о ней; дополнительные подробности ослабили бы ее напряженность.

Максим Горький рассказал в заметке о Бальзаке, как высоко оценивал Л. Толстой умение Стендаля, Флобера, Мопассана "концентрировать содержание" * . Это искусство Стендаля вполне проявилось в новелле "Ванина Ванини".

* (М. Горький, Собр. соч. в тридцати томах, т. 24, стр. 140. )

В экспозиции, занимающей всего две страницы, охарактеризованы: политическая ситуация, среда, к которой принадлежит Ванина, событие, ставшее предпосылкой завязки драмы (романтический побег Миссирили из тюремного замка). В экспозиции дана и психологическая мотивировка закономерности завязки, дальнейшего развития драмы и конфликта: Ванина - типичный для произведений Стендаля характер романтической знатной девушки, презирающей изящных, но пустых молодых аристократов и способной признать достойном ее уважения и любви умного, энергичного, смелого человека из народа.

Кульминация в развитии действия (ее значение Стендаль подчеркнул курсивом) занимает всего шестнадцать строк. В них с необычайным лаконизмом сконцентрированы и конфликт, в котором трагически столкнулись Ванина и Миссирили, и главные черты этих образов.

Юный карбонарий Миссирили, бедняк, сын хирурга, и Ванина, выделяющаяся своим умом, независимостью суждений, удивительною красотой и высоким положением в обществе, полюбили друг друга. В чем новизна этих характеров?

Максим Горький назвал "истинной и единственной героиней книги Стендаля" волю к жизни * . Огромная жизненная энергия и целеустремленность героев произведений Анри Бейля всегда выражены в воле к жизни - не такой, какую им навязывают обстоятельства, а иной, прекрасной в их представлении.

* ()

В Миссирили все подчинено его несгибаемой воле: он поможет освободить и объединить Италию. Только так желает он жить - для борьбы и победы. Ему чужда жертвенность. Он страдает вместе со своим униженным народом, и для него долг перед родиной - это долг перед самим собою. Он, гордый патриот и революционер, никогда не покорится! В Ванине, гордой сознанием, что ее личность значительна, все подчинено воле завоевать счастье, какого ей не может дать светское общество.

Это счастье Ванина находит в любви к Миссирили. Она предпочла юного карбонария всем и будет единственной владычицей его сердца, вытеснив из него свою соперницу - Италию.

Но это невозможно. Миссирили "безрассуден". Он, "безумец", предпочитает удел гонимого бунтаря личному счастью: ничто не заставит его изменить священному долгу. Миссирили, так же как Ванина,- целостный характер.

Конфликт неизбежен.

Запомнив обещание, которое дал ей Миссирили (восстание, организуемое им, будет последней попыткой освободить родину), Ванина пересылает папскому легату список членов венты; имя своего возлюбленного она предусмотрительно вычеркивает. Миссирили узнает, что его товарищи арестованы. Его отчаяние и гнев беспредельны. Кто же предатель? Он-то на свободе и подозревать будут его! Следовательно, он должен немедленно отдаться в руки легата. Прощаясь с Ваниной, Миссирили требует: "Погубите, уничтожьте предателя, даже если это мой отец".

"Да, я накажу подлого предателя, но сначала нужно вернуть Пьетро свободу",- восклицает Ванина, охваченная жестоким горем.

Такова корнелевская кульминация романтической драмы Стендаля.

Но только характер Миссирили - на уровне высокой трагедии. С героической честностью и прямотою выносит он суровый приговор себе: он изменил долгу, отдав женщине свое сердце, принадлежащее родине; вот почему провалилось восстание. "Требования долга жестоки, мой друг,- просто, искренне, без малейшей рисовки говорит он,- но если б их можно было исполнить легко, в чем состоял бы героизм?"

Представим себе, что Ванина сдержала слово, данное ею в порыве раскаяния и горя, и наказала предательницу - себя. Тогда и она стала бы вровень с Миссирили. Как потрясала бы трагичность ее судьбы! Это произошло бы, если бы Ванина была столь же преданной интересам родины, как Миссирили, и если бы она не могла простить себе ослепившую ее гордость. Но она в отчаянье лишь потому, что по ее вине Миссирили лишает себя свободы. Ее безрассудная - она сама так думает- страсть к юному карбонарию несравнима с той любовью-преданностью, какую Стендаль изображал в других произведениях как страстное и одухотворенное слияние двух существ. Ванина увлеклась и поступает безрассудно-смело, но не так, как ее возлюбленный. Она остается человеком из другого мира, чуждого и враждебного Миссирили. Любовь к нему - лишь необычайный, романтический и трагический эпизод в однообразном, словно вечное празднество, тепличном существовании знатной девушки.

Стендаль признался в "Воспоминаниях эготиста": он не представляет себе "настоящего человека не наделенным хоть в малой мере мужественной энергией * и стойкостью, глубиною убеждений...". В новелле "Ванина Ванини" писатель создал обобщенный поэтический характер такого настоящего человека - участника тайного революционного общества, мужественного, несгибаемо-стойкого, уверенного, что он избрал верный путь. Очень важно, что Миссирили - не "сверхчеловек", не загадочный, редкостный герой. Скромный, он считает себя одним из многих. Он не приподнят над своими товарищами. Его героический стиль жизни мотивирован и изображен как "бесстрашная последовательность честного человека, настоящего патриота. И честная точность чуждого риторики, хроникального стиля новеллы, железная логика и естественность в развитии ее драматического действия кажутся неотделимыми от облика героя новеллы. Гармоническое соответствие стиля и построения сюжета характерам, сквозному действию главных героев и в дальнейшем останется отличительной особенностью реалистического мастерства Стендаля.

* (Курсив Стендаля. )

Передовой молодой человек XIX столетия Миссирили не ошибся, избрав цель, стремлению к которой стоит посвятить жизнь.

И во Франции были в годы Реставрации карбонарии - "благородные безумцы", избравшие ту же цель, что Миссирили.

Их современник, другой молодой человек XIX столетия, Жюльен Сорель, пойдя по иному пути, трагически ошибся.

3

В "Жизни Анри Брюлара" Стендаль вспомнил: он был счастлив в 1830 году, работая над "Красным и черным". Издатель получал одну за другой отредактированные, дополненные новыми эпизодами и подробностями главы. Страницы, написанные накануне Июльской революции, были набраны и отпечатаны в августе: типографские рабочие, сообщает А. Мартино, в дни восстания сражались на улица".

В "Красном и черном" Стендаль изобразил Францию "такой, какой она является в 1830 году". Подзаголовок романа "Хроника 1830-го года" Стендаль затем заменил другим - "Хроника XIX столетия", который более соответствовал и словам автора (в обращении к читателям) о том, что книга была написана в 1827 году, и хронологии "Красного и черного" (его действие начинается осенью 1826 года и кончается в июле 1831 года, причем в финале, как выяснил А. Мартино, проследивший хронологическую канву романа, в датировке событий имеются неувязки).

"Правда. Горькая правда". Эти слова - эпиграф к первой части "Красного и черного". Стендаль приписал их Дантону: ведь правда - революционная сила.

Роман - зеркало, которое проносят по большой дороге,- читаем в "Красном и черном"; оно отражает и лужи и лазурь неба, и низменное и возвышенное. Слово "зеркало" звучит здесь как синоним реализма (но не натурализма). Творчество Стендаля никогда не было зеркальным копированием действительности или его имитацией.

Стендаль не любил описывать обстановку, костюмы. И не внешнее правдоподобие описаний считал он достижением литературы, точно изображающей жизнь. Но, создавая роман, он всегда опирался на факты, на действительность. Как он это делал?

Клод Липранди в своей первой монографии о "Красном и черном" * справедливо утверждал, что подзаголовок этого романа - "Хроника XIX столетия" - имеет программный характер. Выражая уверенность в том, что в произведении Стендаля содержится множество еще не разгаданных намеков на события эпохи, что за "малейшими подробностями" скрываются реальные факты, К. Липранди привел некоторые из них, расшифрованные им. Его выводы: в ("Красном и черном" изображена история и "такою, какой она могла быть" ("то, что могло бы произойти"), и "такою, какой она была" ** . Это верно. Но К. Липранди не прав и противоречит себе самому, говоря, что "Красное и черное" - "не политический роман" *** и что Стендаль изображал типические черты современности, оставаясь нейтральным, то есть объективистски используя факты, не преображая их.

* (Claude Liprandi, Stendhal, le "bord de l"eau" et la "note secrete", Avignon, 1949. )

** (Claude Liprandi, Stendhal, le "bord de l"eau" et la "note secrete", Avignon, 1949. p. 136. )

*** (Claude Liprandi, Stendhal, le "bord de l"eau" et la "note secrete", p. 188. )

Конкретность, точность воплощения действительности в "Красном и черном" и других произведениях Стендаля не имеет ничего общего с объективизмом. Критически изучая жизнь общества, создавая ее реалистическую обобщенную картину, писатель переплавлял в своей творческой лаборатории реальные факты, выделял в них самое главное, возвышал, типизируя, и подчинял все подробности своему замыслу.

"Доминик - сторонник деталей..." - записал Стендаль (M. I. M., II, 97,). "Маленькие подлинные факты" (как он назвал их) - кирпичики достоверности, из которых писатель-реалист строит, изображает движение жизни. Они связаны с идейным замыслом и помогают развитию действия. После длительной тренировки Бейль научился сразу, "не подготовляя заранее" (M. L., I, 157), находить необходимые характерные детали.

И большие подлинные факты (все, что связано с уже ставшей исторической темой Наполеона, или судебные отчеты в "Gazette des Tribunaux"), и "фактики" нужны были Стендалю как опора для его творческого воображения. Он даже подчеркивал, случалось, на полях рукописи, что такая-то деталь не выдумана им (например, на полях "Пармского монастыря" сделал пометку: мозаичный флорентийский столик, о котором он только что написал, он видел тогда-то, там-то). Такие "подлинные фактики" облегчали Стендалю процесс перевоплощения, помогали добиваться естественности изображения.

Опыт убедил Стендаля и в том, что писателю полезно, вынашивая образы, лепя характеры, представлять себе реальных людей, которых он хорошо знает * . Французские исследователи выяснили, что у персонажей "Красного и черного" были реальные прототипы ** . То же с уверенностью можно оказать о иных эпизодах. Выяснено, что даже дворец маркиза де ла Моль срисован с роскошного дома Талейрана.

* ("Описывая мужчину, женщину, местность, думайте при этом о реальных людях, реальных вещах",- советовал он в 1834 году начинающей писательнице г-же Готье (Corr., III, 115). )

** (Прототипы некоторых героев "Арманс" назвал сам Стендаль. )

Но персонажи романа - не движущиеся портреты. Художественно и исторически конкретный характер Жюльена Сореля несравненно крупнее, глубже, сложнее, содержательнее, типичнее и поэтому - реальнее для нас, чем житейски конкретные люди 20-х годов XIX века - Берте и Лаффарг, какими они предстают в судебных отчетах и других материалах. Дворец маркиза де ла Моль - не фотография дома Талейрана. И Верьер - обобщенный образ провинциального городка. Постоянно беря жизненный материал из обильных запасов памяти и никогда не сковывая фантазию, Стендаль создал типические характеры - новые и по социальному содержанию, и по их художественному своеобразию. При этом в них индивидуальны и социально-характерные черты. Провинциальный обуржуазившийся дворянин де Реналь, парижский аристократ де ла Моль, простой человек Фуке выглядят словно люди из разных миров, хотя все они - французы эпохи Реставрации.

Чтобы обрисовать основную - историческую, предреволюционную - ситуацию "Красного и черного", Стендаль изобразил в главах, посвященных секретной ноте, заговор ультрароялистов: предвидя неизбежность революции, они решают создать отряды белой гвардии и призвать иностранных интервентов для обуздания парижан и всего французского народа. Но, как мы знаем, типичной для эпохи политической ситуацией порожден и центральный в романе частный конфликт между бедняком Жюльеном и общественным строем, враждебным беднякам.

Автор романа не скрывает: он не бесстрастен. Но, любя и ненавидя, он всегда трезво исследует истинные побуждения своих современников. Именно благодаря этой драгоценной особенности реализма Стендаля - справедливости его "поэтического правосудия" - так жизненны и пластичны образы романа и столь неоспорима критика социального строя, содержащаяся в нем.

Герой Сопротивления, поэт Жак Декур утверждал в статье о "Красном и черном", напечатанной после его гибели: Стендаль изобразил развитие характера Жюльена с железной логикой математика, словно решая одну задачу за другой. И весь роман с первой страницы побеждает читателя железной логикой, с какою каждая деталь подготовляет и показывает объективную обусловленность развития драматического действия.

В 1826 году Анри Бейль заметил: роман следует писать так, чтобы вы, читая одну его страницу, "никогда не могли догадаться о содержании следующей" (С. А., III, 155). В 1838 году Стендаль посоветует одному литератору: с шестой - восьмой страницы романа должны начинаться "приключения" (действие). В "Красном и черном" на каждой странице таится непредвиденное читателем, и с первой же страницы все детали знакомят со средой, с персонажами таким образом, что подготовляют действие.

Начав читать роман, мы узнаем: сады богача г-на де Реналя, "где сплошь стена на стене", потеснили лесопилку Сореля, отца Жюльена. Пейзаж не просто описан. Он активно участвует во взаимоотношениях между героями и в экспозиции. Мы видим, как тщеславие чванливого мэра Верьера (одного из тех буржуа, которые чувствуют себя патриотами, когда с гордостью поглядывают на свою мебель; M. I. M., II, 92) и жадность старого крестьянина - главные черты их характеров - проявляются в переговорах при покупке де Реналем земельного участка Сореля.

В эпиграфе к первой главе - образ клетки; писатель не раз упоминает в этой главе о стенах, ограждающих частные владения, о тирании "общественного мнения" провинциальной буржуазии. Мотив стен, ограждений, клетки - ключ к теме бытия собственников и бедняков в провинциальном городке, к теме неподвижности этой жизни, всеобщей разобщенности, недоверчивости, скованности. В этой клетке благоденствует г-н де Реналь, дворянин-ультра, стыдящийся того, что стал промышленником, самодовольный собственник, имеющий отличный дом и прекрасно воспитанную жену. В этой клетке задыхается Жюльен Сорель.

4

На полях "Арманс" Стендаль записал: "роман создается действием" (M. I. M., II, 76). Жюльен много думал о жизни, но не знал ее. Он ежечасно - в доме г-на де Реналя, в семинарии, в Париже - сталкивается с не предвиденными им обстоятельствами, которые вынуждают его к поступкам. Познание жизни Жюльеном действенно. Развитие его характера связано с резкими поворотами в действии.

Автор "Красного и черного" после издания этого произведения не раз выражал сожаление о том, что ненависть к вялому, вычурному "красноречию" Шатобриана побудила его сделать "сухими" некоторые главы романа и предпочесть "резкий" стиль, "слишком сжатые", "отрывистые", "рубленые" фразы (M. I. M., II, 137, 140, 141, "Жизнь Анри Брюлара"), затрудняющие - опасался он - восприятие его произведения. Справедлива ли эта самокритика? Каждая фраза романа о загубленной энергии талантливого бедняка насыщена энергией, которая порождена содержанием книги. Этот лаконичный стиль всецело приспособлен для изображения действия. Не следует преувеличивать значение статистических данных для характеристики стиля; все же не случайно в "Красном и черном" существительные не намного преобладают над глаголами * .

* (В "Отце Горио" Бальзака существительных вдвое больше, нежели глаголов. Как выяснил известный французский лингвист Марсель Коэн, в романтической прозе довольно обычна фраза без глагола. Интересны выводы советской исследовательницы Н. Н. Тетеревниковой из ее наблюдений над стилем "Красного и черного"; он становится "рубленым" и особенно лаконичным "в наиболее драматические моменты действия, как бы двигающие вперед основные события романа, или в моменты наивысшего эмоционального напряжения"; ритм прозы в этом романе "как бы подчиняется ритму самого действия, иногда самой мысли персонажа" (то есть внутреннему действию.- Я. Ф.); особенности стиля Стендаля оправданы ситуацией, внутренне связаны с содержанием (Н. Н. Тетеревникова, О стиле Стендаля (стилистическая роль некоторых форм построения и сочетания предложений).- Ученые записки Ленинградского университета, № 299, серия филологических наук, вып. 59, Романская филология, Л. 1961, стр. 224-237). )

Диалог в "Красном и черном" напряженно действен. И Стендаль широко, виртуозно использовал новаторское открытие - полный драматизма внутренний монолог, чтобы изобразить все нюансы в размышлениях и переживаниях Жюльена, г-жи де Реналь и Матильды де ла Моль - внутреннее действие, продолжением которого являются неотделимые от него поступки.

Психология героев романа сложна, противоречива. Их взаимоотношения неотделимы от душевной борьбы. Именно в работе мысли и в душевных движениях Жюльена воплощены со скульптурной рельефностью и его действенная устремленность к цели, и внутренняя борьба, которую он при этом переживает. Вероятно, об этой важнейшей особенности мастерства Стендаля думал великий художник "диалектики души" Лев Толстой, когда он, перечитывая "Красное и черное", заметил, что, так же как в начале сороковых годов, и теперь в 1883 году не все нравится ему в этом романе, но симпатию его вызывают "смелость, родственность" Стендаля ему, Толстому * .

* (Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч., серия 3, Письма, т. 83. Гослитиздат, М. 1938, стр. 410. )

В глубоко интеллектуальном облике Жюльена - героя, для которого характерна напряженная работа мысли, запечатлена следующая после "Арманс" окончательная победа нового способа изображать людей. "Это празднество ума, оказавшееся возможным благодаря новой технике, было решительным разрывом с романтической традицией, модой",- справедливо заметил Жан Прево в работе "Созидание у Стендаля". Жюльен проницательным взором врага видит мир, в котором он живет, исследует и его и свои переживания, проникает мыслью в прошлое, старается разглядеть свое будущее. Читатель вместе с героем романа осмысливает события, и ему все ясно. "Итак, роман - уже не таинственная история, в которую вносит ясность развязка?" - писал Жан Прево, развивая свою мысль, противопоставляя "Красное и черное" романтической традиции * . Герой, критически взирающий на свою жизнь, впервые появился в произведении автора памфлетов "Расин и Шекспир", чей девиз - "Исследуем". Стендаль осуществлял свою новаторскую программу. Он возвел,- сказал М. Горький,- "весьма обыденное уголовное преступление на степень историко-философского исследования общественного строя буржуазии в начале XIX века" ** , Сам Стендаль также назвал "Красное и черное" "философским повествованием".

* (Jean Prevost, Creation chez Stendhal, Paris, 1951, p. 253. )

** (М. Горький, Собр. соч. в тридцати томах, т. 26, стр. 219. )

В романе, как верно отметил Ж. Прево, сталкиваются две точки зрения: читатель видит все, что происходит в "Красном и черном", и глазами Жюльена, и глазами автора, кругозор которого несравненно шире, который знает то, что неясно его герою, и с вышки своего мировоззрения пристально рассматривает политическую ситуацию, общество и путь Жюльена в нем. Техника "двойного зрения" - изобразительное средство, подчиненное бдительному критицизму и создающее впечатление полной объективности; она участвует и в создании глубины, соответствующей перспективе в живописи.

Напряженная работа мысли и острота переживаний Жюльена Сореля мотивированы тем, что мир собственников и знати предстает перед героем романа как область неведомого, полная опасностей,- словно незнакомая Жюльену страна с головокружительными кручами и глубокими пропастями. Изображение жизненного пути Жюльена Сореля как необыкновенных приключений в сфере мыслей и переживаний оправдано не только психологически, но и социально - плебейским происхождением героя.

5

Итак, во Франции, где господствует реакция, нет простора для талантливых людей из народа. Они задыхаются и гибнут, словно в тюрьме. Тот, кто лишен привилегий и богатства, должен для самообороны и, тем более, чтобы добиться успеха, приспособляться.

Поведение Жюльена Сореля обусловлено политической обстановкой. Ею связаны в единое и неразрывное целое картина нравов, драматизм переживаний, судьба героя романа.

Жюльен Сорель - юноша из народа. К. Липранди выписал из романа слова, характеризующие Жюльена в социальном отношении: "сын крестьянина", "молодой крестьянин", "сын рабочего", "молодой рабочий", "сын плотника", "бедный плотник". В самом деле, сын крестьянина, имеющего лесопилку, должен работать на ней, как и его отец, братья. По своему социальному положению Жюльен - рабочий (но не наемный); он чужой в мире богатых, воспитанных, образованных. Но и в своей семье этот талантливый плебей с "поражающе своеобразным лицом" - словно гадкий утенок: отец и братья ненавидят "щуплого", бесполезного, мечтательного, порывистого, непонятного им юношу. В девятнадцать лет он выглядит как запуганный мальчик. А в нем таится и клокочет огромная энергия - сила ясного ума, гордого характера, несгибаемой воли, "неистовой чувствительности". Его душа и воображение - пламенные, в глазах его - пламя.

Это - не портрет байронического героя, подобного Корсару, Манфреду. Байронизм довольно давно уже освоен великосветскими снобами, стал позой, которая вскоре в парижских дворцах пригодится и Жюльену Сорелю. Романтически предельное, как бы чрезмерное развитие всех черт, качеств, способностей в портрете Жюльена (гармонирующее с самыми резкими поворотами действия и невероятными ситуациями) -бытового и политического происхождения. Стендалю необходимо было, чтобы читатель почувствовал и увидел, какая огромная и драгоценная человеческая энергия, пробужденная в "низших" классах эпохою французских революций, переполняет этого даровитого юношу из народа и, не находя выхода, питает все более разгорающийся в нем "священный огонь" честолюбия. О трагической ненужности этой народной энергии в реакционную эпоху и написан роман Стендаля. Жюльен стоит у подножья социальной лестницы. Он чувствует, что способен на великие деяния, которые возвысили бы его. Но обстоятельства враждебны ему.

Американский литературовед Майкл Гуггенхейм обвинил в статье "Коммунисты и Стендаль" Арагона, Жана Варлоо и некоторых других французских литераторов-коммунистов в том, что они исказили облик Анри Бейля, рисуя его демократом и передовым человеком эпохи. Лишь в их работах этот "мечтатель протягивает руку пролетарию",- иронизирует М. Гуггенхейм. Всю сложность отношения Стендаля к народным массам американский литературовед подменил его "отвращением, к вульгарному" (которое М. Гуггенхейм, как видно, совершенно отождествляет с народным).

Субъективный подход М. Гуггенхейма к литературе столкнулся с научной объективностью партийного подхода - и вот что получилось. Как мог Арагон - восклицает автор статьи - назвать сыном бедного плотника Жюльена Сореля, обладающего тончайшей чувствительностью! "Арагон поторопился забыть обо всем, что сближает героя "Красного и черного" с юным Анри Бейлем (сыном зажиточного буржуа). Если бы в Жюльене было существенно то, что он - сын бедного плотника, он не был бы так близок к Фабрицио или Люсьену Левену, которые принадлежат к лучшим семействам" * .

* (Michael Guggenheim, Les communistes et Stendhal.- "Symposium", vol. XI, № 2, Fall 1957, Syracuse, New York, pp. 258-259. )

Автор "Красного и черного" не раз назвал Жюльена "сыном плотника", "сыном рабочего", "бедным плотником". Как видно, он считал очень существенным, что "безродный" юноша, человек из народа, умнее, чувствительнее, благороднее, талантливее отпрысков аристократии, с которыми он сталкивается в романе. Что же касается "лучших семейств", то придется, забегая вперед, напомнить, что отец Люсьена Левена (в одноименном романе), богатый банкир, изображен как умнейший и обаятельный "плут", а старик Дель Донго в "Пармском монастыре" обрисован как отвратительно вульгарный и низкий человек (причем читателю сообщено, что отец Фабрицио не он, а французский офицер).

Итак, М. Гуггенхейм вступил в полемику не с Арагоном и другими французскими литераторами-коммунистами, а с Анри Бейлем, сыном зажиточного буржуа. Автора статьи подвел его примитивный биографизм, вульгарно-социологический способ анализа литературы.

Жюльен твердо знает: он живет в стане врагов. Поэтому он озлоблен, скрытен и всегда насторожен. Никто не знает, как ненавидит он высокомерных богачей: приходится притворяться. Никто не знает, о чем восторженно мечтает он, перечитывая любимые книги - Руссо и "Мемориал острова святой Елены" Лас-Каза. Его герой, божество, учитель - Наполеон, лейтенант, ставший императором. Если бы Жюльен родился раньше, он, солдат Наполеона, завоевал бы славу на полях сражений. Его стихия - героика подвигов. Он поздно появился на земле - подвиги никому не нужны. И все же, подобный львенку среди волков, одинокий, он верит в свои силы - и больше ни во что. Жюльен - один против всех. И в своем воображении он уже побеждает врагов - как Наполеон!

В 1838 году Стендаль отметил, что необузданное воображение Жюльена - одна из важнейших особенностей его характера: "Десятью годами ранее автор, желая нарисовать чувствительного и честного молодого человека, сделал его, создав Жюльена Сореля, не только честолюбивым, но также с головой, переполненной воображением и иллюзией" (M. L., I, 235-236).

В этом сочетании (обостренная чувствительность и честность, сила воображения, честолюбие и вера в иллюзию) - все неповторимо-индивидуальное своеобразие характера Жюльена, кристаллизации его чувств, его сквозного действия.

Пылкое воображение Жюльена возвышает его над окружающей средой, над ограниченными собственниками и чиновниками, способными мечтать лишь о новом приобретении, новой награде. "Благоразумным" де Реналю, Вально и им подобным Жюльен противостоит как поэтический характер, как "безумец", презирающий низменную прозу их бытия. Характеризуя Жюльена в своей неопубликованной статье, написанной для итальянского журнала "Antologia" ("Антология"), Стендаль высоко оценил изображение "безумств" Жюльена Сореля: они изумляют, но обрисованы с той естественностью, в которой автор романа видит идеал прекрасного в стиле (M. L., II, 351).

Но герой "Красного и черного" - не такой "безумец", как Пьетро Миссирили. И юного карбонария его мечты возвышают над окружающей средой. И он противостоит "благоразумным" аристократам и угнетателям Италии как необычайный, поэтический характер. Но "безумства" Пьетро Миссирили порождены его принципиальностью, честной последовательностью борца за свободу родины.

В Жюльене Сореле воображение подчинено неистовому честолюбию.

Честолюбие само по себе - не отрицательное качество. Французское слово "ambition" означает и "честолюбие" и "жажду славы", "жажду почестей" и "стремление", "устремленность"; честолюбия,- как сказал Ларошфуко,- не бывает при душевной вялости, в нем - "живость и пыл души". Честолюбие заставляет человека развивать свои способности и преодолевать трудности.

За что Жюльен ни возьмется - живость и пыл души его совершают чудеса. Его психофизиологическая организация- замечательный по чувствительности, быстроте и безупречности действия аппарат; об этом позаботился Стендаль-физиолог. Жюльен Сорель подобен кораблю, оснащенному для большого плавания, и огонь честолюбия в иных социальных условиях, предоставляющих простор для творческой энергии народных масс, помог бы ему преодолеть самое трудное плавание.

Но теперь условия благоприятствуют не Жюльену, и честолюбие заставляет его приспособляться к чужим правилам игры: он видит, что для достижения успеха необходимы жестко-эгоистическое поведение, притворство и лицемерие, воинственное недоверие к людям и завоевание превосходства над ними.

Юный плебей - во власти иллюзии: он, один против всех, добьется успеха, как Наполеон! Он, честолюбец, ни перед чем не остановится!

Но природная честность, великодушие, чувствительность, возвышающие Жюльена над окружением, вступают в противоречие с тем, что ему диктует в существующих условиях честолюбие.

На основе этого противоречия и формируется сложность характера, личности молодого "безумца"...

Некоторые романтики, выражая отвращение к низменной прозе пошлого буржуазного строя, славили отчужденность от общества. "Одиночество священно",- воскликнул Виньи. "О трижды священное одиночество!"- вторил ему Мюсее.

"Взаимная и всесторонняя зависимость индивидов, друг для друга безразличных, образует их общественную связь" * , порождаемую капиталистической экономикой. Романтики-индивидуалисты, поэтизируя (взаимное безразличие, воображали, будто призывают таким образом защищать права личности от враждебных ей общественных отношений, восстают против зависимости от них. В действительности индивидуалист лишь пытается вполне приспособиться к этим отношениям. Такой индивидуализм был - и остается - мнимой самообороной личности от общества, самообманом, порожденным иллюзией.

* (К. Маркс, Глава о деньгах, Архив Маркса и Энгельса, т. IV, Партиздат, М. 1935. стр. 87. )

Объективные наблюдатели еще до революции 1830 года видели, что и в самом буржуазном обществе, которое презирали романтики-индивидуалисты, процветал тот же индивидуализм, но в форме волчьей борьбы за успех. Во Франции "chagun pour soi" * - это есть основание мудрости, внушаемое детям". "Сие существование для себя есть первейший источник всех зол, постигших французов",- читаем в письме из Франции, напечатанном в 1829 году в московском "Вестнике естественных наук и медицины" (№ 7).

* (Каждый за себя (франц.). )

И для Жюльена одиночество - иллюзия освобождения из клетки. Но, как мы уже знаем, он мечтает об одиночестве не для самообороны, а для победы. "Каждый за себя" - и его девиз. В горах, стоя на высоком утесе, Жюльен завидует парящему над ним ястребу-перепелятнику - пернатому хищнику. Если юноша станет таким, как ястреб, он действительно возвысится над всеми. "Вот такая была судьба у Наполеона,- быть может, и меня ожидает такая же?" - думает Жюльен.

Мысль о судьбе Наполеона связана в романе с образом ястреба (а не орла или сокола). Образ орла обычно порождает поэтическое представление о величии, образ сокола - об отваге. Бейль в юности называл Бонапарта "Коршуном", но не орлом и не соколом. Тогда он ненавидел Первого Консула - тирана, который был чужд истинному величию, потому что похищал у Франции свободу. Хотя теперь Стендаль-публицист демонстративно противопоставляет "великого императора" новым ничтожным властителям, в художественном произведении его "поэтическое правосудие" подсказывает ему иное: он снова сравнивает знаменитого карьериста, пример которого породил во Франции "безумное и, конечно, злосчастное честолюбие" * , не с "царем пернатых", а просто с хищною птицей.

* ("Прогулки по Риму" (курсив мой.- Я. Ф.). )

Ястреб кажется Жюльену Сорелю воплощением силы и одиночества. Чтобы вырваться из клетки, чтобы победить бесчисленных врагов и завоевать успех, надо стать одиноким и сильным, как хищник. И необходимо быть бдительным, в любую минуту готовым к атаке. Девиз Жюльена: "К оружию!" Читателю он не кажется мальчишеским фанфаронством: Жюльен целеустремлен и всегда очень серьезно относится к своим словам и поступкам. Одиночество и честолюбие лишили его веселья (лишь в обществе любимой женщины, г-жи де Реналь, узнает он, что это такое). Они лишили его и настоящей юности: озабоченно взвешивает он каждое слово, опасаясь невольной непосредственности, вынужденный быть мудрым, как змий. Одиночество и гордость научили Жюльена ценить помощь оружия. И когда ему покажется, что он обязан защитить свою честь, он обратит оружие - против г-жи де Реналь! Но не как хищник, а как Сид, ибо не сомневается, что дороже всего честь. Мы не знаем, читал ли Жюльен трагедию Корнеля; но молодой Анри Бейль восхищался ею.

Сквозное действие честолюбца Жюльена Сореля было типичным для эпохи. Клод Липранди отмечает, что многие памфлетисты, историки, журналисты, политические публицисты с возмущением писали в годы Реставрации о карьеризме, жестокой борьбе за место под солнцем, как о "мерзости века". Герой "Красного и черного",- напоминает К. Липранди,- "характерен для своего времени", "глубоко правдив". И литераторы эпохи Стендаля видели, что образ Жюльена "правдив а современен" * . Но многих смущало то, что автор романа смело, необычайно ясно и рельефно выразил исторический смысл темы, сделав своего героя не отрицательным персонажем, не пронырой-карьеристом, а даровитым и мятежным плебеем, которого социальный строй лишил всех прав и таким образом заставил бороться за них, не считаясь ни с чем.

* (С. Liprandi, Au coeur du "Rouge", pp. 292-293. )

Стендаль сознательно и последовательно противопоставляет выдающиеся дарования и природное благородство Жюльена его "злосчастному" честолюбию. Мы видим, какими объективными обстоятельствами обусловлена кристаллизация воинственного индивидуализма талантливого плебея. Мы убеждаемся и в том, насколько губительным для личности Жюльена оказался путь, на который его толкнуло честолюбие.

6

Жюльен выделяется в Верьере: его необыкновенная память всех изумляет. Поэтому он нужен богачу де Реналю как еще одна утеха тщеславия, для Верьера - немалая, хотя и поменьше, чем стены вокруг принадлежащих мэру садов. Неожиданно для себя юноша поселяется в доме врага: он - гувернер в семье де Реналя...

Горе тому, кто беспечен в стане врагов! Не проявлять мягкосердечия, быть бдительным, осторожным и безжалостным,- приказывает себе ученик Наполеона. Во внутренних монологах он вновь и вновь старается проникнуть в тайные, истинные помыслы всех, с кем его сталкивает жизнь, и постоянно критикует себя, вырабатывая линию своего поведения - самую верную тактику. Он хочет быть всегда устремленным к своей цели - подобным обнаженному клинку. Он победит, если будет насквозь видеть противников, а они никогда не разгадают его. Поэтому следует не доверять ни одному человеку и опасаться любви, притупляющей недоверие. Главным тактическим оружием Жюльена должно стать притворство.

В 1804 году реакционный театральный критик Жофруа с ненавистью обрушился на комедию Мольера "Тартюф". В годы Реставрации "Тартюф" часто издавался, даже массовым тиражом: он и теперь участвовал в борьбе либералов против ультрареакционеров, Конгрегации, коварного лицемерия иезуитов. В тех городах, где миссионеры особенно ретиво возвращали жителей в лоно церкви и зазывали их на путь покаяния и смирения, наиболее быстро раскупали билеты на представления "Тартюфа". Так было в Руане, Лионе, Бресте. В Руане и Бресте власти запретили этот спектакль, и негодование публики было столь велико, что вызваны были солдаты, очистившие театральный зал, оттеснив горожан ружьями с примкнутыми штыками. Ничего подобного не могло произойти даже на "скандальной" премьере "Эрнани". Сатира "Тартюфа" звучала более злободневно (почему ее и запрещали). "Тартюф", в отличие от пьес Мариво, "будет жить и в 1922 году",- писал Стендаль (Corr., II, 280).

Жюльен дважды упоминает о своем втором учителе - Тартюфе. Юноша знает его роль наизусть.

Жюльен, говорит автор романа, благороден и мужествен. А в XIX веке могущественные люди, если не убивают мужественных, бросают их в тюрьму, обрекают на изгнание, подвергают невыносимым унижениям. Жюльен одинок и может рассчитывать только на хитрость. Он понимает, что погибнет, открыв свое лицо, выдав свою тайну - преклонение перед Наполеоном. Следовательно,- думает юноша,- надо бороться с лицемерами их же оружием.

Поведение Тартюфа - "иезуитизм в действии",- записал Бейль, анализируя в 1813 году комедию Мольера * . Современный французский режиссер Роже Планшон, поставив в своем театре эту пьесу, показал, что действия иезуита - циничный авантюризм, маскируемый притворством; эта трактовка близка анализу "Тартюфа" в заметках Анри Бейля. Итак, чтобы победить в борьбе одного против всех, Жюльен Сорель готов не только носить маску, но и душить в себе то, что мешает ему стать лицемером-авантюристом, таким, как его враги (и враги Стендаля) - иезуиты. Жюльен на все готов, чтобы добиться успеха. Если это понадобится, иезуитизм навсегда станет его второй натурой! Он один в стане врагов, он воюет! Но удастся ли ему стать Тартюфом?

Бедняку, простому человеку теперь не бывать офицером. И преуспевают сейчас не военные, а попы и ханжи в "коротких сутанах". Ученики Жозефа де Местра проникли во все поры общества. Если в провинции действуют миссионеры, то в Париже - "светские" проповедники. В одной из статей Стендаля для английского журнала "New Monthly Magazine" имеется лаконичная зарисовка бала в аристократическом доме в 1826 году: "Красивый молодой священник в течение сорока пяти минут нежным и меланхоличным тоном произносит проповедь. Затем он удаляется, и бал начинается". Так бывало не на театральной сцене, не в новом "Тартюфе", а в жизни. Удивительно похож на этого красивого и изысканно меланхоличного священника епископ Агдский, чья молодость поразила Жюльена: ведь он без усилий достиг более высокого "положения в обществе, нежели маршалы Наполеона, опаленные порохом кровопролитных битв! Значит, религия - поприще, на котором Жюльен обязан сделать блистательную карьеру!

Он уже выучил наизусть по-латыни Новый завет и книгу "О папе" де Местра ("столь же мало веря ей", как первой). Кто еще способен на такой подвиг? Доброжелательный и строгий аббат Шелан поможет Жюльену поступить в семинарию.

Но мучительно трудно гордому, умному, страстному юноше носить личину смирения и тупого ханжества - "мундир" безродного честолюбца в эпоху Реставрации. Сможет ли он всегда притворяться и добиваться успеха, ни с чем не считаясь? "О Наполеон, как прекрасно было твое время, когда люди завоевывали себе положение в опасностях битвы! Но пробиваться подлостью, увеличивая страдания бедняков..." На это благородный плебей не способен.

В семинарию Жюльен вступает, как в тюрьму. "Кругом одни лютые враги. И какой же это адский труд...- ежеминутное лицемерие. Да оно затмит все подвиги Геракла!" Он "слабо преуспевал в своих попытках лицемерить мимикой и жестами..." "Он ничего не мог добиться, да еще вдобавок в таком гнусном ремесле". Он беспощадно насилует себя: нелегко стать тартюфом-иезуитом.

Стендаль считал главы, посвященные семинарии - сатирическую картину, производящую впечатление объективнейшего исследования,- наиболее удачными в романе. Эта высокая оценка, вероятно, объясняется не только силою сатиры, но и тем, что писатель удивительно пластично и точно изобразил жизнь Жюльена в семинарии как битву, в которой юноша побеждает самого себя. На такие усилия способен только необыкновенный человек, говорит автор романа. Железная воля Жюльена подавляет его неистовую гордость, замораживает его пылкий дух. Чтобы сделать карьеру, он будет самым безличным из семинаристов, бесстрастным и бездушным, как автомат. Юноша, способный на подвиги, решается на нравственное самоубийство.

Битва Жюльена с самим собою - важнейшая сторона романа.

Герой "Пиковой дамы" Пушкина, Германн - молодой честолюбец "с профилем Наполеона и душой Мефистофеля". И он, как Жюльен, "имел сильные страсти и огненное воображение". Но ему чужда внутренняя борьба. Он расчетлив, жесток и всем существом устремлен к своей цели - завоеванию богатства. Он действительно ни с чем не считается и подобен обнаженному клинку.

Таким же, быть может, стал бы и Жюльен, если бы преградой перед ним не возникал непрестанно он сам - его благородный, пылкий, гордый характер, его честность, потребность отдаваться непосредственному чувству, забывая о необходимости быть расчетливым и лицемерным. Жизнь Жюльена - это история его безуспешных попыток вполне приспособиться к общественным условиям, в которых торжествуют низменные интересы. "Пружина" драматизма в произведениях Стендаля, герои которых молодые честолюбцы,- говорит французский писатель Роже Вайян в книге "Опыт драмы",- целиком состоит в том, что эти герои "вынуждены насиловать свою богатую натуру, чтобы играть гнусную роль, которую они себе навязали" * , Эти слова точно характеризуют драматизм внутреннего действия "Красного и черного", в основе которого душевная борьба Жюльена Сореля. Патетика романа - в перипетиях трагического единоборства Жюльена с самим собою, в противоречии между возвышенным (натурой Жюльена) и низменным (его тактикой, диктуемой общественными отношениями). Самые драматические эпизоды романа (изображенные чаще всего средствами внутреннего монолога и диалога) - те, в которых необходимость быть лицемерным и коварным - нравственно изуродованным, делает Жюльена.несчастным, и те, в которых берет верх натура юноши. А она не раз одерживает победу в ситуациях, важных для развития сюжета...

* (Roger Vailland, Experience du drame, Correa. Paris, 1953, pp.112-113. )

Стендаль, друг Метильды Дембовской, создал самые поэтические во французской реалистической литературе образы женщин чистых и сильных духом, пленяющих глубиной переживаний и тонким умом. Их нравственная красота как бы напоминает читателям: существующие общественные отношения враждебны расцвету личности большинства людей; но настанет время, когда норма в жизни - все подлинно человеческое в людях - восторжествует.

Образ г-жи де Реналь отличается от других поэтических, возвышенных женских характеров в произведениях Стендаля тем, что он в большей мере, нежели они, является бытовым, неотделим от конкретно изображенных обстоятельств провинциальной жизни. И все же он соответствует представлению писателя не о тщеславии "французского характера", а о непосредственности "итальянского" и сродни итальянке Клелии ("Пармский монастырь"). Такие характеры стали возможными во Франции после бурной революционной эпохи, когда чувства людей были раскованы.

Жюльен является в дом своего хозяина - де Реналя. Он враждебно насторожен, взволнован и, чуть ли не впервые, неуверен в себе. Дверь открывает г-жа де Реналь. Она радостно изумлена: красивый, робкий мальчик - тот грозный гувернер, который отныне будет властен над ее детьми! Он сам-перепуганный мальчик и нуждается в ободрении!.. С этой минуты начинается процесс кристаллизации любви чистосердечной, бесхитростной, не знающей жизни женщины к Жюльену.

Госпожа де Реналь - не героиня адюльтера. Она впервые полюбила - по-настоящему и навсегда. Жюльен, а не де Реналь - ее избранник, истинный муж. Общество сочтет ее любовь незаконной. Но в нем господствуют лицемерие и фальшь. Она полюбила вопреки фальшивым условностям и не стыдится своей страсти. В счастье раскрывается сила целостного характера г-жи де Реналь, сердцевина которого - ее способность быть безгранично преданной любимому. Она готова ежеминутно бросать вызов опасностям. Это - отвага преданности. И это - "безумства" женщины, которую ее пламенное чувство вознесло над низменным "благоразумием" расчетливого де Реналя, его соперника в борьбе за успех - Вально и других столпов верьерского общества.

Но перед богом она согрешила, нарушив обет верности де Реналю. И когда заболевает ее младший сын, она знает: бог наказал ее. А ведь и детям своим она предана. Что же принести в жертву - жизнь ребенка или любовь?.. Точность и сила, с какими изображены терзания несчастной (и все же счастливой, любящей) женщины, не виданная до того во французской литературе физическая ощутимость всех нюансов бурных чувств - настоящий триумф новой литературы.

Автор книги "О любви" уже овладел искусством с совершенством, недоступным романистам его эпохи, создавать сильный, прекрасный характер, стержнем которого является внутреннее действие, неотделимое от кристаллизации любви и борьбы этого чувства с враждебными ему обстоятельствами...

Вначале Жюльен подозрительно относится к г-же де Реналь: она - из стана врагов. Юноша принуждает себя обольщать ее только для того, чтобы доказать себе самому, что он не трус. Но потом, в счастье быть любимым прекрасной и благородной женщиной и страстно любить ее, он забывает о тактике. Доверчивый, подобно ей, беззаботный, как ребенок, он впервые узнает "блаженство быть самим собою", общаясь с другим человеком.

Но это опасно: отбросив личину, он безоружен! И вновь другой Жюльен - холодный, озлобленный - напоминает: "К оружию!" Он должен быть коварным, живя в мире, где нет беззаботного счастья...

Гордость и ум Жюльена восстают против необходимости подлаживаться к самодовольному г-ну де Реналю, к преуспевающим мерзавцам, подобным наглому вору Вально. Но именно потому, что ему не удается подавить свою гордость, скрыть силу своего характера, именно потому, что то и дело сверкает его умственное превосходство и в нем одерживают победу благородные порывы, он выделяется и среди провинциальных буржуа, и среди семинаристов, и среди изящных, но пустых аристократов. Он далеко пойдет,- думают о Жюльене г-жа де Реналь, аббат Пирар, маркиз де ла Моль, Матильда.

Жюльен, покидающий дом де Реналя и Верьер - для семинарии, а ее - для Парижа, действительно совершает головокружительно быстрый подъем по общественной лестнице. И сказочному успеху он более обязан своему гордому, смелому характеру, своим дарованиям, нежели тактике, лицемерию.

Но счастье изведал он только в те часы, .когда, любя г-жу де Реналь, был самим собою. Теперь удовлетворен другой Жюльен - честолюбец, ученик Наполеона.

История взаимоотношений между плебеем-завоевателем и аристократкой Матильдой, презирающей, как Ванина Ванини, бесхарактерную светскую молодежь, беспримерна по оригинальности, точности и тонкости рисунка, по естественности, с какой изображены чувства и поступки героев в самых необыкновенных ситуациях.

Жюльен без памяти влюблен в Матильду, но ни на минуту не забывает, что она в ненавистном лагере его классовых врагов. Матильда сознает свое превосходство над окружающей средой и готова на "безумства", чтобы вознестись над ней. Но ее романтика - чисто головная. Она решила, что станет вровень со своим предком, чья жизнь была полна любви и преданности, опасностей и риска * . Так, по-своему, она восприняла поэтизацию далекого исторического прошлого в кругах, близких к Карлу X. Надолго овладеть сердцем рассудочной и своенравной девушки Жюльен может, лишь сломив ее гордыню. Для этого надо скрывать свою нежность, замораживать страсть, расчетливо применять тактику многоопытного денди Коразова. Жюльен насилует себя: снова он должен не быть самим собою. Наконец, высокомерная гордость Матильды надломлена. Она решает бросить вызов обществу и стать женою плебея, уверенная, что только он достоин ее любви.

* (Александр Дюма, идя по следам Стендаля, впоследствии опишет в романе "Королева Марго" приключения и смерть этого предка Матильды, графа де ла Моль. )

Но Жюльен, уже не веря в постоянство Матильды, и теперь вынужден играть роль. А притворяться и быть счастливым - невозможно.

Зато второй Жюльен достиг вершины, о которой он мечтал, стоя на утесе.

7

Мог ли Жюльен Сорель пойти по пути Миссирили, героя новеллы "Ванина Ванини"?

Стендаль говорит о своем герое: "Он был бы достойным собратом тех заговорщиков в желтых перчатках, которые желают перевернуть весь жизненный уклад большой страны и не хотят иметь на своей совести ни малейшей царапины" (Курсив мой.- Я. Ф.).

В Верьере Жюльен встретил лишь одного "порядочного человека": "это был математик по фамилии Гро, слывший якобинцем". Только в беседах с ним юноша откровенно выражал свои мысли. Гро - гренобльский учитель геометрии мальчика Бейля, благородный бедняк, просвещенный человек, безупречный революционер-якобинец. Писатель на всю жизнь сохранил восторженную память о нем. Он доставил себе удовольствие рассказать о Гро в "Жизни Анри Брюлара", упомянуть о нем в "Прогулках" по Риму" и сделать его персонажем "Красного и черного". И во всех трех случаях Стендаль оставил Гро его имя, чтобы увековечить этого положительного героя эпохи, которого ему посчастливилось лично знать.

В Париже Жюльен сближается с эмигрантом графом Альтамирой - итальянским карбонарием, осужденным на смерть. У этого "заговорщика в желтых перчатках" тот же основной прототип, что и у Пьетро Миссирили - любимый старший друг Стендаля, итальянский революционер Доменико Ди Фьоре. Но французские литературоведы не без основания полагают, что Стендаль, создавая образ Альтамиры, вспоминал и о другом своем друге - карбонарии Джузеппе Висмаре. Убедительна и догадка К. Липранди о том, что писатель не мог не знать биографии неаполитанского офицера Антонио Галотти, трижды осужденного реакцией на смерть (о нем тогда писали во всех газетах). Образы, создаваемые Стендалем, никогда не были "копиями".

Испанский карбонарий дон Диего Бустос говорит Жюльену: "Альтамира сообщил мне, что вы - один из наших". Так же, как автор романа, Альтамира думает, что настоящее место Жюльена среди революционеров.

Тема грядущей революции - один из лейтмотивов романа. О неизбежности революции думают и г-жа де Реналь и Матильда, уверенная, что, когда она разразится, Жюльен станет новым Дантоном. Жюльен, беседуя с Альтамирой (выражающим мысли самого Стендаля), чувствует, что его стихия - революция. Его не устрашила бы необходимость проливать кровь во имя торжества справедливости; он, в отличие от Альтамиры, мог бы "казнить троих, чтобы спасти четверых".

Но это - мечты. А жизненный путь Жюльена - иной. И "наш возмутившийся плебей" - не скромный и самоотверженный Миссирили. Размышляя о будущей революции, он мечтает о "славе для себя и свободе для всех". Слава для себя - на первом месте. А в мечтах Миссирили, Альтамиры и самого Стендаля на первом месте - общее благо. Жюльен, более умный, талантливый и сильный, нежели Миссирили, ненавидит неравенство. Но он спустился к Альтамире с утеса, на котором завидовал силе и одиночеству ястреба. Ученик Наполеона, отравленный честолюбием, он знает: "всяк за себя в этой пустыне эгоизма, именуемой жизнью". И, делая карьеру, он приучает себя высокомерно и равнодушно относиться даже к тем, кого глубоко уважает.

Ему, секретарю могущественного маркиза де ла Моль, "показалось забавным", что он может теперь оказывать покровительство. Посмеиваясь, он сделал управляющим лотерейной конторой в Верьере престарелого и выжившего из ума подлеца де Шолена. Едва де Шолен был назначен, Жюльен узнал, что депутация от департамента уже просила предоставить место "знаменитому математику" Гро. Этот благородный человек уделял часть своей небольшой ренты недавно умершему управляющему конторой, обремененному большой семьей. Получив контору, Гро мог бы содержать его семейство. "Чем же они теперь будут жить?" - думает Жюльен - тот, кого Альтамира считает своим единомышленником. "Сердце его сжалось..." Но тут берет слово второй Жюльен - тот, который знает: каждый за себя. "Пустяк,- сказал он себе,- мало ли мне предстоит совершать всяких несправедливостей, если я хочу преуспеть..."

Жюльен Сорель мог бы принять участие в Июльской революции, если бы шел по пути Альтамиры, Миссирили. Но желание преуспеть и обстоятельства толкнули честолюбца на иной путь. За неделю до тех "трех славных дней" июля 1830 года, когда парижане штурмовали монархию Бурбонов, Жюльен Сорель по-своему штурмовал дворец маркиза де ла Моль: проник по приставной лестнице в комнату дочери маркиза и стал ее возлюбленным. После Июльской революции, когда демократы опасались, не будет ли народ обманут буржуазией, у Жюльена были свои заботы: своенравная Матильда охладела к нему, ненавидит его! В августе - сентябре 1830 года Жюльен умно, смело, с удивительным самообладанием и ловкостью выполняет опасное поручение главарей партии ультра, готовых залить кровью Францию. Внутренне чуждый лагерю врагов революции, молодой карьерист, не колеблясь, служит ему и связывает с ним свою судьбу. Приобретение ценное для одряхлевшего класса аристократов. А Жюльену, который считает себя единомышленником Альтамиры, уже должно быть ясно, что он все более запутывается в тенетах обстоятельств и новым Дантоном не станет. Первый Жюльен счастлив, когда тайно мечтает о революции; он - с "безумцами" Альтамирой и Миссирили. Второй Жюльен явно подчинен врагам революции и этих "безумцев". И торжествует явное.

Жюльен Сорель - не Пьетро Миссирили. Гордость талантливого бедняка-честолюбца и гордость бедняка-патриота, революционера - не одно и то же.

Однако послушаем, что говорит о герое романа его автор: "Он был еще очень молод, но, по-моему, в нем было заложено много хорошего"; в то время как очень многие люди, чувствительные в юности, затем становятся хитрыми, Жюльен "постепенно обрел бы с возрастом отзывчивую доброту...". Отзывчивость - главная характерная черта настоящего человека, которому, как якобинцу Гро, дороже всех общее благо.

В каких условиях Жюльен, чей характер формируется до самой развязки романа, мог бы стать таким человеком? Будучи зятем всемогущего маркиза де ла. Моль.- высокомерным выскочкой? Вряд ли.

Уже после Июльской революции, в марте 1831 года Стендаль говорил в одном из писем о новой, грядущей революции, не буржуазной, а народной по содержанию и размаху: она неизбежна, и "двести тысяч Жюльенов Сорелей, живущих во Франции" (Corr., III, 42), талантливых плебеев, которые хорошо помнят о том, как унтер-офицер Ожеро стал генералом республиканской армии, а письмоводители прокуроров - сенаторами и графами Империи - завоюют место в жизни, низвергнув власть бездарных высших классов.

И, участвуя в такой - народной - революции, Жюльен мечтал бы о "славе для себя", а не только о свободе для всех. Но тогда могли бы восторжествовать благородные черты его характера - те, какие воспевал после революции 1830 года поэт "двухсот тысяч Жюльенов Сорелей" - Петрюс Борель. Бели бы всё так же "переворотилось", как в 1793 году, революционная борьба народа, завоевавшего свободу и героически защищающего ее, вероятно, постепенно перевоспитала бы Жюльена.

Но в романе перерождение Жюльена остается чисто умозрительной возможностью. "Безумства" Жюльена Сореля лишь помогают ему приспособиться к общественным отношениям, которые уродуют его натуру...

"Красное" - это не только неосуществимые мечты Жюльена о воинских подвигах, славе, но и гордая, пламенная душа Жюльена, огонь его энергии, его благородная кровь бедняка, пролитая богачами. "Черное" - это не только мрак Реставрации, иезуиты, одеяние Жюльена-семинариста, но и лицемерие, которое юноша хотел сделать своей второй натурой, хотя оно и было чуждо ему, и которое искажало его природу, искалечило его жизнь. "Красное" - это также революционная пылкость мечтаний Жюльена, друга Альтамиры, "черное"- его участие в тайном заговоре партии ультра... *

* (Литературоведы уже давно пытаются расшифровать символику названия "Красное и черное". Вот три толкования из наиболее интересных. Проф. Б. Г. Реизов видит источник названия романа в его "пророческих сценах": в первой, происходящей перед началом карьеры Жюльена, юноша читает на клочке газеты, подобранном в церкви, о казни некоего Жанреля; в это время солнце, пробиваясь сквозь малиновые занавеси на окнах церкви, бросает отсвет, придающий святой воде вид крови (предсказание убийства); во второй сцене - первое появление Матильды в глубоком трауре, в каком она будет после казни Жюльена (пророчество наказания за убийство) (Проф. Б. Реизов, Почему Стендаль назвал свой роман "Красное и черное".- "Новый мир", 1956, № 8, стр. 275-278). По мнению итальянского ученого Луиджи Фосколо Бенедетто, "красное" символизирует состояние духа Жюльена, когда он, стоя на утесе, мечтает стать достойным учеником Наполеона; "черное" символизирует крушение иллюзий Жюльена, находящегося в тюрьме. В первом случае,- пишет Бенедетто,- взору Жюльена как бы представляется наполеоновская Франция, ее победы и слава, во втором - Франция иезуитов и ее мрак (Luigi Foscolo Benedetto, La Chartreuse noire. Comment naquait "La Chartreuse de Parme", Firenze, 1947, pp. 24-25). Акад. В. В. Виноградов ввел и название и содержание романа "Красное и черное" в смысловой ряд, связанный с мотивами "игры" - "случая" - "судьбы", вызов которой бросает "игрок": "Рулеточным или картежным термином в заглавии уже задано понимание художественной действительности в аспекте азартной игры. И Жюльен Сорель, хотевший идти путем Наполеона, проигрывает все ставки в этой игре" (В. В. Виноградов, Стиль "Пиковой дамы".- "Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. АН СССР", 2, изд. АН СССР, М.-Л. 1936, стр. 100-101). Догадка остроумная, но упрощающая характер Жюльена. )

Жюльен отверг возможность жить независимо, вдали от богатых и знатных - он отказался стать компаньоном своего преданного друга Фуше. Не об этом мечтал честолюбец. И он верил в свою звезду. И вот уже он - блестящий офицер, денди и аристократ с головы до ног, богач. Он - господин де ла Верней, жених Матильды де ла Моль. Пусть теперь потягаются с ним, с его жизненной энергией изящные и бесхарактерные светские молодые люди!

Лживое письмо, которое священнослужитель-иезуит продиктовал измученной ревностью г-же де Реналь, низвергает Жюльена с этой вершины. Действие романа устремляется к трагической развязке.

Если бы Жюльен был подобен герою "Пиковой дамы", он, возможно, и решился бы, взяв у отца Матильды деньги, уехать в Америку. Но он - словно одержимый и повинуется только своей неистовой гордости. Его оскорбили! Он отомстит!..

Жюльен-офицер стреляет в церкви в г-жу де Реналь. И сейчас же "прекратилось состояние физического раздражения и полусумасшествия, в котором он был, отправляясь из Парижа в Верьер". После пламенного взрыва энергии - глубокий сон обессилевшего Жюльена-арестанта. Этот эпизод написан Стендалем-физиологом, внимательным читателем Пинеля и Бруссэ, Ми на минуту не забывающим о необычайной чувствительности, восприимчивости, нервности Жюльена, о тонкости, отзывчивости, возбудимости его психофизической организации.

Трудно привыкнуть к мысли, что со всем пережитым покончено. Но так оно и есть. Жюльен горд и поэтому решает: он жизнью должен заплатить за свое преступление. И теперь, когда он желает лишь с достоинством уйти из жизни, второму Жюльену - честолюбцу- не о чем больше мечтать, нечего делать на земле. Для узника нереальным является все, что честолюбец с такими усилиями завоевал и вдруг утратил. В тюрьме молодой человек мужает и в то же время окончательно становится самим собою. Как хорошо, что уже не приходится думать о тактике, хитрить, притворяться!

В начале романа - образ общества-клетки. В последних главах - тюремная камера. Трагическая тема тюрьмы в "Красном и черном", ее мрачная и гордая поэзия связаны с одним из романтических мотивов в творчестве Стендаля. В тюремной камере настоящий человек, которому ненавистны лицемерие и жестокость властителей и их слуг, чувствует себя внутренне несравненно более свободным, нежели те, кто,к ним приспособляется. Он может обрести философскую ясность мысли, презирая мир фальши и угнетения. Философ Вэн, которого Жюльен посетил в лондонской тюрьме,- "единственный веселый человек", встреченный героем романа в Англии.

И Жюльен постепенно обретает философское состояние духа. Все наносное, уродливое слетает с него, как шелуха. Проницательный, как никогда ранее, он обозревает свою жизнь, трезво глядит на себя со стороны, успокаивает почти обезумевшую от горя и ревности Матильду, любовь к которой тоже стала прошлым.

Ежедневно, часами Жюльен разговаривает с самим собою. Он говорит себе: став мужем Матильды де ла Моль, он в случае войны был бы гусарским полковником, а в (мирное время-секретарем посольства, затем - послом в Вене, в Лондоне. Какая прекрасная карьера! Вот о чем мог бы он мечтать, если бы не совершенно неотложное свидание с гильотиной. В том, что Жюльен при мысли об этом в состоянии рассмеяться "от всего сердца",- для Стендаля наибольшее доказательство силы и величия духа сына плотника.

По закону о возмездии за святотатство Жюльена могут сурово наказать: он покушался на убийство в церкви. Что ж, он видел короля, вскоре увидит и палача- опору трона. И он уже узнал своих современников. Мысленно сводит он счеты с обществом, в котором преуспевшие подлецы окружены почетом. Насколько выше знати простой человек Фуке - честный, прямодушный, самоотверженный!.. Теперь Жюльен понимает: даже Наполеон, его кумир, не был честен - унизился на острове святой Елены до чистейшего шарлатанства. Кому же можно довериться? Он жалеет, что пренебрег ради иллюзии счастьем независимо жить в горах вблизи Верьера...

Теперь только Жюльен отдается в самом деле самозабвенно снова вспыхнувшей в его сердце любви к г-же де Реналь. Когда его подруга с ним, он беззаботен, как дитя. "Пускай нас отведут скорей в темницу, там мы, как птицы в клетке, будем петь... так вдвоем и будем жить и радоваться",- говорит Корделии лишенный всего король Лир после того, как враги пленили и ее. "Подумай, ведь я никогда не был так счастлив!"- признается Жюльен г-же де Реналь. Только сейчас постиг он искусство радоваться жизни. Страшна клетка общества: даже в темнице, прощаясь с жизнью, можно найти больше радости, нежели в той, первой клетке!..

Роман Стендаля заканчивается духовным просветлением Жюльена, который теперь действительно возвысился и над врагами, и над самим собою - тем, каким он был вчера,- по-новому глядит на жизнь и видит социальный смысл своей трагической судьбы.

Девятнадцатилетний Жюльен Сорель трепеща вошел в семинарию, как в "земной ад". Ему двадцать три года, когда он больше всего желает быть бесстрашным в день своей казни. Земной ад ужаснее смерти.

Жюльену сообщают: почти никто не хочет его гибели. Он мог бы добиться помилования. Но для этого пришлось бы каяться, просить, унижаться. Нет, лучше уж лишиться головы, нежели склонить ее перед преуспевшим и торжествующим мерзавцем - бароном Вально, председателем суда присяжных! И Жюльен просит, чтобы его похоронили в горах-неподалеку от его утеса, в его пещере, где он мечтал об одиночестве и силе, о подвигах и победе. Там вместе с талантливым плебеем, поверившим Наполеону, будут погребены и его иллюзии.

Даже иезуит Фрилер признает после суда, что смерть Жюльена Сореля будет "своего рода самоубийством". Зато на суде герой "Красного и черного", так долго принуждавший себя лицемерить, бросает в лицо врагам- аристократам и буржуа - всю правду; первый Жюльен - теперь единственный - говорит: его казнят, потому что он - простолюдин, осмелившийся возмутиться против своего низкого жребия; таким образом хотят "наказать и раз навсегда сломить" всех тех "молодых людей низкого происхождения", кому удалось получить хорошее образование и проникнуть в среду, "которую высокомерие богачей именует хорошим обществом".

Мы знаем, какой подтекст был для Стендаля в этих словах: высшие классы страшатся "двухсот тысяч Жюльенов Сорелей"; они опасны, даже когда пытаются приспособиться к существующим общественным условиям. Судьи слушали гордого плебея так, словно он - один из тех, кто дрался на баррикадах в конце июля 1830 года, кто после этого без конца возмущал "чернь" в городах Франции. И казнили Жюльена, желая отомстить многим * .

* (В "Красном и черном" - всего лишь одна дата, связанная с определенным событием: 25 февраля 1830 года, день премьеры "Эрнани". Приблизительно датируя эпизоды романа, в которых действие происходит до этого дня и после него, и о промежутках времени между которыми имеются указания в тексте, А. Мартино сконструировал хронологическую канву "Красного и черного" - с сентября 1826 года по 25 июля 1831 года (день казни Жюльена Сореля). Следовательно, если эта дата приблизительно верна, Жюльен находился под судом во время забастовок и волнений в Париже и промышленных районах Франции, а гильотинировали его ровно через год после Июльской революции. А также - спустя почти восемь с половиной месяцев после издания романа, героем которого Жюльен является! Это дата гибели Жюльена Сореля не только эффектна; необычный, даже для чуждого копированию реалистического романа, скачок в недалекое будущее без натяжки вписывается и в диалектику развития сюжета, в социальный смысл "Красного и черного", и в диалектику реальных событий. Эта дата заостряет объективный жизненный подтекст финала: богатые ненавидят в лице Жюльена всех смелых и непокорных бедняков, способных взбунтоваться пролетариев. )

Восставший плебей не мог стать "модным героем". В гостиных о "Красном и черном" молчали. Дамы и девицы не решались читать это произведение даже тайком: реакционная критика признала правдивость политического романа Стендаля непристойно-циничной * .

* (Одной лишь "бестактной" гневной фразы Жюльена о среде, "которую высокомерие богачей именует (курсив мой.- Я. Ф.) хорошим обществом", было достаточно, чтобы вызвать раздражение и недовольство знакомых Стендаля из этого самого "хорошего общества". Те дамы, которые и раньше говорили, что этот неугомонный Бейль неотесан, провинциален, решили, что Жюльен - его автопортрет. )

Зато молодые обитатели шестых этажей подолгу склонялись над "Красным и черным" в кабинетах для чтения.

Роман "Красное и черное", быть может, самый необыкновенный во французской литературе XIX века, прозвучал как грозное предупреждение: настанет время, когда Жюльены Сорели - молодые плебеи, умеющие пылко мечтать о лучшем будущем и бесстрашно бороться за свое счастье,- сумеют найти верный путь!

Так Стендаль противопоставил несправедливому суду богатых и знатных в "Красном и черном" справедливость своего "поэтического правосудия".

8

Отрывки из первых глав романа опубликовала 4 ноября 1830 года парижская "La Gazette litteraire" ("Литературная газета"), а дней через десять появилось первое двухтомное издание "Красного и черного", датированное 1831 годом (750 экземпляров). Шумная премьера "Эрнани", состоявшаяся в том же 1830 году,- триумф французского романтизма; не всеми замеченное издание политического романа Стендаля - победа французского реализма XIX столетия * .

* (Бальзак в 1830 году печатает "Гобсека", в 1831 - "Шагреневую кожу", в 1832 - "Полковника Шабера", и только в 1834 году пишет "Отца Горио" - произведение, которое может поравняться мощью реализма с "Красным и черным". В 1831 году Домье начинает создавать свои политические литографии. )

В 1830 году власть крупной буржуазии была политически оформлена и, так сказать, освящена институтами Июльской монархии, занявшей место Бурбонов. Напечатанный вслед за этим торжеством капиталистов роман "Красное и черное" прозвучал как осуждение их господства, неоспоримо мотивированное исторически и политически, обстоятельствами драмы и ее социальным смыслом, неотразимой логикой в развитии сюжета и характеров, злободневностью этой современной хроники. Удивительно проницательным и смелым, человечным и поэтому требовательным к обществу, к человеку вошел в жизнь людей французский реализм XIX столетия. И опыт десятилетий подтвердил: эта литература нужна поколениям - одному за другим.

Однако не так: думали многие современники Стендаля, включая просвещенных литераторов. Например, Жюль Жанен немедленно после появления "Красного и черного" причислил этот роман к мрачным проявлениям субъективизма, подчиненного ипохондрии и злобе. В статье, опубликованной газетой "Journal des Debats" в декабре 1830 года, Ж. Жанен сообщил читателям, что Стендаль в "Красном и черном" обливает "своим ядом" "все, что ему попадается,- молодость, красоту, иллюзии... цветы"; мир, изображенный Стендалем, настолько уродлив, что жить в нем было бы невозможно.

В этой рецензии Ж. Жанен продолжил литературную полемику, которую начал годом раньше в романе "Мертвый осел, или Гильотинированная женщина" (1829). Отталкиваясь от Стерна и пародируя сентиментальность, иронически и непринужденно-свободно повествуя, Ж. Жанен разработал и некоторые темы, типичные для физиологических очерков и некоторые из мотивов, какие станут чисто мелодраматическими в "Тайнах Парижа" Эжена Сю. Словно перелистывая альбом с зарисовками и крохотными миниатюрами, Ж. Жанен живо и занятно рассказал о тех, кто существует как бы вне общества (о "девушке для радости", чья история - сюжетный стержень книги, о потомственном попрошайке, арестованном, потому что у него нет патента на нищенство, о содержательницах притона, почтенных матерях семейства, подсчитывающих доходы и т. ц.). В 1829 году это должно было прозвучать свежо и остро (чем, вероятно, и объясняется одобрительный отзыв Пушкина о романе Жанена).

Вместе с тем калейдоскопичность и тон легкой болтовни придают "Мертвому ослу" характер полуфельетона-полусказки о невидимой жизни большого города, и чувства, поступки персонажей, даже гибель героини на эшафоте, не требуют от читателя серьезного к ним отношения - так же как вставные "анекдоты" и притчи. Роман Жанена - литературное произведение, претендующее только на занимательность и пародийное.

С пародийностью связана и полемика. Возникнув в предисловии и перейдя в текст романа, она представляет собою вставленный в него программный фельетон-памфлет. Он атакует писателей, которые пренебрегают воображением и одержимы "страстью быть правдивыми", изображая увиденное, а видят лишь то, что вызывает отвращение. Откровенно пародируя и неистовых романтиков, и физиологический очерк, и подлинный драматизм, стремление к глубокой реалистичности, сглаживая таким образом различия между ними, Жанен с усмешкой демонстрирует картины парижской живодерни и морга (вот вам драматизм!), нагромождает "страшные" мотивы (убийство, казнь и т. п.). Пародируются обычно штампы. Жанен хотел создать впечатление, что правда жизни, драматизм, как таковые,- это литературные штампы, не более.

Правдивость всегда враждебна воображению,- многократно восклицает Жанен,- это и есть склонность выискивать "ужасы", выдумывать их, "извращать все на свете без жалости и милосердия - превращать красоту в уродство, добродетель - в порок, день - в ночь...". Эти слова будто взяты из рецензии Жанена на "Красное и черное". Не удивительно: ведь девиз автора этого романа - "Правда, горькая правда", его воображение дружит с исследованием, и он всерьез, глубоко и смело изобразил драматизм, найденный им в реальной жизни общества.

Полюбившаяся Стендалю с юности Италия воспринималась им как страна сильных страстей и прекрасного искусства. Характеры итальянцев всегда особенно интересовали Стендаля.
Пребывание в Италии оставило глубокий след в творчестве Стендаля. Он с увлечением изучал итальянское искусство, живопись, музыку. Все больше возрастала в нем любовь к Италии. Эта страна вдохновила его на целый ряд произведений. Таковы прежде всего работа по истории искусства «История живописи в Италии», «Рим, Флоренция, Неаполь», «Прогулки по Риму», новеллы «Итальянские хроники»; наконец, Италия дала ему сюжет одного из крупнейших его романов - «Пармская обитель».
«Итальянские хроники» воспроизводят разные формы страстей. Выходят в Свет четыре повести – «Виттория Аккорамбони», «Герцогиня ди Паллиано», «Ченчи», «Аббатиса из Кастро». Все они представляют собой художественную обработку найденных писателем в архивах старинных рукописей, повествующих о кровавых трагических событиях эпохи Возрождения. Вместе с « Ваниной Ванини» они и составляют знаменитый цикл «Итальянских хроник» Стендаля.
Италии писатель обязан рождением замысла нового романа: в 1839 г за 52 дня Стендаль пишет «Пармскую Обитель». Все романы Стендаля, кроме последнего, не богаты интригой: можно ли назвать сложным сюжет « Красного и черного», например? Событием здесь становится рождение мысли, возникновение чувства. В последнем же романе Стендаль показывает себя непревзойдённым мастером сюжетостроения: здесь и предательство отца, и тайна рождения сына, и таинственное предсказание, и убийства, и заключения в тюрьму, и побег из неё, и тайные свидания, и ещё многое другое.

Важнейшей задачей современной литературы Стендаль считал психологический анализ. В одном из аспектов – в плане специфики национальной психологии – он разрабатывает характеры и событийную коллизию в новелле «Ванина Ванини» (1829) с примечательным подзаголовком: «Некоторые подробности относительно последней венты карбонариев, раскрытой в Папской области».
Создававшаяся почти одновременно с «Красным и черным» новелла «Ванина Ванини» в своей поэтике отличается от романа. Углубленный психологизм, проявляющийся в пространных внутренних монологах героя, замедляющих темп внешнего действия в романе, был по сути противопоказан итальянской новелле, самой ее жанровой природе и персонажам. Предельный лаконизм авторских описаний, стремительный поток событий, бурная реакция героев с их южным темпераментом – все это создает особый динамизм и драматизм повествования.
Герои новеллы – итальянский карбонарий Пьетро Миссирилли и римская аристократка Ванина Ванини, встретившиеся в силу обстоятельств и полюбившие друг друга, обнаруживают в сложной драматической ситуации совершенно разные и даже противоположные стороны итальянского национального характера.
Пьетро Миссирилли – итальянский юноша, бедняк, унаследовавший лучшие черты своего народа, пробужденного Французской революцией, горд, смел и независим. Ненависть к тирании и мракобесию, боль за отечество, страдающее под тяжким игом иноземцев и местных феодалов, приводят его в одну из вент карбонариев. Став ее вдохновителем и вождем, Пьетро видит свое предназначение и счастье в борьбе за свободу родины. (Его прототипом является друг Стендаля, герой освободительного движения в Италии Джузеппе Висмара.). Преданность опасному, но благому для Италии делу, патриотизм, честность и самоотверженность, присущие Миссирилли, позволяют определить его характер как героический.
Юному карбонарию в новелле противопоставлена Ванина Ванини – натура сильная, яркая, цельная. Римскую аристократку, не знающую себе равных по красоте и знатности, случай сводит с Пьетро, раненным во время побега из тюрьмы, куда после неудавшегося восстания он был брошен властями. В нем Ванина обнаруживает те качества, которыми обделена молодежь ее среды, не способная ни на подвиги, ни на сильные движения души.
В новелле "Ванина Ванини" сочетаются романтические и реалистические черты:
1. Романтическая завязка новеллы противопоставлено реалистическому началу новеллы: "Это случилось весенним вечером 182...года".
2. Образ главного героя Пьетро Миссирилли романтичен по своей сути. Он готов пожертвовать своей жизнью ради Родины.
Деятельность карбонариев относится к реалистическим чертам новеллы. Сведения о них даны с реалистической позиции. Типический характер карбонариев лишен типических обстоятельств. Он не показан в деятельности.
Образ Пьетро соединяет в себе романтические и реалистич. черты. Это образ цельной личности. Он является борцом за народное благо, за освобождение Родины.
3. Несмотря на социальное неравенство героев показана любовная коллизия (романтич и реалистич.)
4. К романтической черте мы можем отнести переодевание Ванины в мужские костюмы ради спасения Пьетро и ради своих эгоистических интересов.
5. Реалистич. черта-характеры героев детерминированы воспитанием и средой.
6. Попытки Ванины спасти Пьетро реалистические по содержанию, но романтические по форме.
7. Также можно отметить, что финал новеллы по содержанию является реалистическим.

Создавая практически романтический ореол вокруг главного героя Пьетро, Стендаль как реалист строго детерминирует черты его личности: страстность обусловлена тем, что он итальянец, национальностью героя объясняет автор и то, что после поражения он становится религиозным и считает свою любовь к Ванине грехом, за который он этим поражением наказан. Социальная детерминированность характера и убеждает героя – любимого и любящего – предпочесть родину любимой женщине. Дочь патриция Ванина выше всего ценит любовь. Она умна, выше своей среды по духовным запросам. «Несветскость» героини и объясняет оригинальность её характера. Однако, её незаурядности хватает лишь на то, чтобы во имя своей любви послать на смерть 19 карбонариев. Каждый из героев новеллы Стендаля по-своему понимает счастье и по-своему отправляется на охоту за ним.
Реалистически детерминируя яркие, как у романтиков, характеры, Стендаль строит такой же сложны сюжет, используя неожиданности, исключительные события: побег из крепости, появление таинственной незнакомки. Однако «зерно» сюжета – борьба венты карбонариев и её гибель – подсказано писателю самой историей Италии 19 века. Так в новелле переплетаются тенденции реализма и романтизма, но главенствующим остаётся реалистический пинцип социально-временной детерминированности. В этом произведении Стендаль показывает себя мастером новеллы: он краток в создании портретов (о красоте Ванины мы догадываемся по тому, что она привлекала всеобщее внимание на балу, где были самые красивые женщины, а южная яркость её передана указанием на сверкающие глаза и волосы, чёрные, как вороново крыло). Стендаль уверенно создаёт новеллистическую интригу, полную внезапных поворотов, а неожиданный новеллистический финал, когда карбонарий хочет убить Ванину за предательство, которым она гордится, и её замужество умещаются в несколько строк и
становятся той обязательной неожиданностью, подготовленной в психологической новелле внутренней логикой характеров.

Перед нами образец психологического реализма Стендаля. Его увлекает процесс изображения чувств. Герои счастливы до тех пор, пока их любовь лишена малейшего эгоизма.
«Ванина Ванини» диалектически связана с «Красным и черным» Мотив любви аристократки и плебея обыгран в новелле в аспекте вариаций итальянского национального характера.

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Стендаль
Ванина Ванини

Ф.Стендаль (Анри Бейль)

Ванина Ванини

Перевод с французского Н. Немчиновой.

Ванина Ванини

или Подробности о последней венте карбонариев,

раскрытой в Папской области

Это случилось весенним вечером 182... года. Весь Рим был охвачен волнением: пресловутый банкир герцог де Б. давал бал в новом своем дворце на Венецианской площади. В убранстве этого дворца сочеталось все великолепие искусства Италии и все ухищрения лондонской и парижской роскоши. Съехалось множество гостей. Английские аристократки – чопорные белокурые красавицы сочли за честь появиться на балу у банкира. Они слетелись целым роем. Красивейшие женщины Рима соперничали с ними прелестью.

В залу вошла под руку с отцом молодая девушка: сверкающие глаза и волосы, черные, как вороново крыло, изобличали в ней римлянку; все взгляды устремились на нее. В каждом ее движении сквозила необычайная гордость.

Гостей-иностранцев поражала пышность этого бала. "Никакие празднества монархов Европы не могут с ним сравниться", – говорили они.

У монархов Европы нет дворцов, созданных итальянским зодчеством; они вынуждены приглашать своих придворных дам, между тем как герцог де Б. приглашал только красивых женщин. В этот вечер его выбор оказался особенно удачен: мужчины были ослеплены. Собралось столько пленительных женщин, что трудно было решить, кому отдать пальму первенства. Но после недолгих колебаний царицей бала единодушно провозгласили княжну Ванину Ванини, черноволосую девушку с огненным взором. Тотчас же иностранцы и молодые римляне, покинув гостиные, столпились в бальной зале.

Отец девушки, князь Аздрубале Ванини, пожелал, чтобы она прежде всего протанцевала с двумя-тремя немецкими владетельными принцами. Затем она приняла приглашение нескольких англичан, весьма красивых и весьма знатных, но их накрахмаленный вид наскучил ей. Больше удовольствия ей, казалось, доставляло мучить молодого Ливио Савелли, по-видимому, страстно в нее влюбленного. Ливио был одним из самых блестящих молодых людей в римском обществе и тоже носил княжеский титул; но, если б ему дали почитать какой-нибудь роман, он на двадцатой странице отбросил бы книгу, заявив, что у него разболелась голова; в глазах Ванины это было большим недостатком.

Около полуночи на балу распространилась новость, которая вызвала много разговоров. В этот самый вечер из крепости Святого Ангела [Крепость Святого Ангела – старинная тюрьма в Риме.] бежал, перерядившись, содержавшийся в заключении молодой карбонарий; уже достигнув последних ворот тюрьмы, он в пылу романической отваги напал с кинжалом на солдат охраны, но его самого тоже ранили. Сбиры [Сбиры – полицейские стражники.] гонятся за ним по кровавым следам и надеются поймать его.

Пока все толковали об этом побеге, дон Ливио Савелли, восхищенный прелестью и успехом Ванины, почти обезумев от любви, воскликнул, провожая ее к креслу после танцев:

– Но скажите, бога ради, кто мог бы понравиться вам?

– Молодой карбонарий, бежавший сегодня из крепости. По крайней мере он что-то совершил, а не только дал себе труд родиться.

Князь Аздрубале подошел к дочери. Этот богач уже двадцать лет не требовал отчета от своего управителя, а тот давал ему в долг под весьма высокие проценты его же собственные деньги. Встретив князя на улице, вы приняли бы его за старого актера; вы даже не заметили бы, что пальцы у него унизаны массивными перстнями с очень крупными бриллиантами. Оба его сына вступили в орден иезуитов [Иезуиты – могущественный католический монашеский орден, основанный в XII веке.], затем сошли с ума и умерли. Он забыл их, а на свою единственную дочь Ванину гневался за то, что она не выходит замуж. Девушке уже девятнадцать лет, а она отвергает самые блестящие партии. В чем тут причина? Причина была та же самая, которая побудила Суллу [Сулла (138–78 гг. до нашей эры) – римский военачальник, противник народной партии.] отречься от власти: презрение к римлянам.

Наутро после бала Ванина заметила, что ее отец, человек на редкость беззаботный, никогда в жизни не бравший в руки ключа, чрезвычайно старательно запер дверь на узкую лесенку, которая вела в комнаты, расположенные на четвертом этаже дворца. Окна этих комнат выходили на террасу, заставленную апельсиновыми деревцами в кадках.

Ванина отправилась в город с визитами; когда она возвращалась, парадный подъезд был загроможден сооружениями для иллюминации, и карета въехала через задний двор. Ванина подняла глаза и, к удивлению своему, увидела, что в одной из комнат, которые так тщательно запер ее отец, отворено окно. Отделавшись от своей компаньонки, она поднялась на чердак и, поискав, нашла там забранное решеткой окошечко напротив террасы с апельсиновыми деревьями. Раскрытое окно, заинтриговавшее ее, было в двух шагах. В комнате, очевидно, кто-то поселился. Но кто?

На следующий день Ванине удалось достать ключ от дверцы, которая вела на террасу с апельсиновыми деревьями. Крадучись, она подошла к окну – оно все еще было открыто. Ванина спряталась за решетчатым ставнем. У задней стены комнаты она увидела кровать. Кто-то лежал на ней. Ванина смутилась, хотела убежать, но вдруг заметила женское платье, брошенное на стул. Присмотревшись, она различила на подушке белокурую голову; лицо показалось ей совсем юным. Теперь она уже не сомневалась, что это женщина. Платье, брошенное на стул, было все в крови; кровь запеклась и на женских туфлях, стоявших на столе. Незнакомка пошевелилась, и тогда Ванина заметила, что она ранена: грудь ей стягивала полотняная повязка, на которой расплылось кровавое пятно; повязку придерживали какие-то тесемки – видно было, что она сделана отнюдь не руками хирурга.

Ванина стала замечать, что теперь ее отец ежедневно около четырех часов дня запирается в своих комнатах, а затем идет навещать незнакомку; он оставался у нее очень недолго, а возвратившись, тотчас же садился в карету и отправлялся к графине Вителлески. Как только он уезжал, Ванина поднималась на маленькую террасу и наблюдала за незнакомкой. Она чувствовала глубокую жалость и симпатию к столь юной, столь несчастной женщине и пыталась разгадать ее историю. Окровавленное платье, брошенное на стул, казалось, было изодрано ударами кинжала. Ванина могла сосчитать на нем дыры.

Однажды она более отчетливо разглядела незнакомку: та лежала неподвижно, устремив в небо голубые глаза, словно молилась, и вдруг ее прекрасные глаза наполнились слезами. В эту минуту княжна едва удержалась, чтобы не заговорить с нею.

На следующий день Ванина решилась спрятаться на террасе перед появлением отца. Она видела, как дон Аздрубале вошел к незнакомке; он нес в руке корзиночку с провизией. Князь явно был встревожен, говорил мало и так тихо, что Ванина ничего не расслышала, хотя он не притворил застекленную дверь. Он вскоре ушел.

"Должно быть, у этой бедняжки очень опасные враги, – подумала Ванина, раз мой отец, человек такой беспечный, не смеет никому довериться и ежедневно сам поднимается сюда по крутой лестнице в сто двадцать ступеней".

Однажды вечером, когда Ванина, осторожно приблизившись, заглянула в окно, взгляд ее встретился со взглядом незнакомки, и все открылось. Ванина бросилась на колени и воскликнула:

– Я люблю вас, я ваш друг!

Незнакомка жестом попросила ее войти.

– Простите меня, простите, пожалуйста, – твердила Ванина. – Наверно, мое глупое любопытство кажется вам оскорбительным. Клянусь, я все сохраню втайне, а если вы пожелаете, я больше никогда не приду.

– Для кого не было бы счастьем видеть вас! – сказала незнакомка. – Вы живете здесь, в этом дворце?

– Конечно, – ответила Ванина. – Но вы, по-видимому, не знаете меня: я Ванина, дочь князя Аздрубале.

Незнакомка удивленно взглянула на нее, и, густо покраснев, добавила:

– Позвольте мне надеяться, что вы будете приходить каждый день, но я не хотела бы, чтобы князь знал об этом.

Сердце у Ванины сильно билось. Все манеры незнакомки казались ей исполненными достоинства. Эта несчастная молодая женщина, вероятно, оскорбила какое-то могущественное лицо, а может быть, в порыве ревности убила своего возлюбленного. Ванина и мысли не допускала, чтобы причина ее несчастий могла быть заурядной. Незнакомка сказала, что она ранена в плечо и в грудь и ей очень больно. Часто у нее идет горлом кровь.

– И к вам не пригласили хирурга? – воскликнула Ванина.

– Вы же знаете, что в Риме, – сказала незнакомка, – хирурги обязаны немедленно сообщать в полицию о всех раненых, которых они лечат. Князь так милостив, что сам перевязывает мне раны вот этим полотном.

Незнакомка с благородной сдержанностью избегала сетовать на свои несчастья. Ванина была без ума от нее. Только одно очень удивляло княжну: она не раз замечала, что во время серьезного разговора незнакомка сдерживала внезапное желание засмеяться.

– Мне хотелось бы знать ваше имя, – сказала княжна.

– Меня зовут Клементина.

– Так вот, дорогая Клементина, завтра в пять часов я приду навестить вас.

На следующий день Ванина увидела, что ее новой подруге стало хуже.

– Я позову к вам хирурга, – сказала Ванина, целуя ее.

– Нет, лучше умереть! – возразила незнакомка. – Я ни за что не соглашусь повредить своим благодетелям.

– Подождите! Хирург монсиньора Савелли-Катанцара, губернатора Рима, сын одного из наших слуг, – торопливо заговорила Ванина. – Он привязан к нам, а благодаря своему положению может никого не бояться. Напрасно мой отец не доверяет его преданности. Я сейчас пошлю за ним.

– Не надо, не надо! – воскликнула незнакомка с волнением, удивившим Ванину. – Приходите навещать меня, а если бог призовет меня к себе, я буду счастлива умереть на ваших руках.

На другой день незнакомке стало совсем плохо.

– Если вы любите меня, – сказала ей Ванина на прощание, – согласитесь принять хирурга.

– Если он придет, счастье мое рухнет.

– Я пошлю за хирургом, – настаивала Ванина.

Незнакомка, не отвечая, удержала ее и приникла губами к ее руке. Наступило долгое молчание; у незнакомки слезы навернулись на глаза. Наконец она выпустила руку Ванины и с таким видом, будто шла на смерть, сказала:

– Я должна вам сознаться: позавчера я солгала, назвав себя Клементиной. Я – несчастный карбонарий...

Ванина удивленно взглянула на нее, отодвинулась и встала со стула.

– Чувствую, – продолжал карбонарий, – что этим признанием я лишил себя единственной отрады, которая еще привязывает меня к жизни. Но я не хочу обманывать вас, это недостойно меня. Мое имя – Пьетро Миссирилли, мне девятнадцать лет; мой отец – бедный хирург в Сант-Анджело-ин-Вадо; я карбонарий. Нашу венту раскрыли. Меня в оковах привезли из Романьи в Рим, бросили в темный каземат, днем и ночью освещенный лишь маленькой лампочкой; там я провел тринадцать месяцев. Одной сострадательной душе явилась мысль спасти меня. Меня переодели в женское платье. Когда я вышел из тюрьмы и уже достиг последних ворот, один из караульных гнусно поносил карбонариев; я дал ему пощечину. Уверяю вас, я это сделал не из бесцельной удали – я просто забылся. Из-за этой моей опрометчивости за мной погнались по улицам Рима, и вот, в ночной темноте, раненный штыками, теряя силы от потери крови, я бросился в открытую дверь чьего– то дома. Слышу, солдаты бегут по лестнице за мной. Я прыгнул из окна в сад и упал в нескольких шагах от какой-то женщины, которая прогуливалась по аллее.

– Графиня Вителлески? Приятельница моего отца? – сказала Ванина.

– Как! Разве она вам говорила? – воскликнул Миссирилли. – Кто бы ни была эта дама, она спасла мне жизнь; имени ее никогда не надо произносить. Когда солдаты ворвались к ней, чтобы схватить меня, ваш отец уже увозил меня в своей карете... Мне плохо, очень плохо: вот уже несколько дней штыковая рана в плече не дает мне дышать. Я скоро умру и умру в отчаянии, оттого что больше не увижу вас...

Ванина слушала его нетерпеливо и поспешила уйти; Миссирилли не увидел в ее прекрасных глазах ни тени сострадания, а только оскорбленную гордость.

Ночью к нему явился хирург; он пришел один. Миссирилли был в отчаянии: он боялся, что больше никогда не увидит Ванину. Он стал расспрашивать хирурга; тот пустил ему кровь, но на вопросы ничего не отвечал. То же молчание и в следующие дни. Пьетро не сводил глаз с застекленной двери, в которую обычно входила с террасы Ванина. Он чувствовал себя глубоко несчастным. Однажды, около полуночи, ему показалось, что кто-то стоит в темноте на террасе. Неужели Ванина?

Ванина приходила каждую ночь и, приникнув к застекленной двери, смотрела на него.

"Если я заговорю с ним, – думала она, – я погибла! Нет, я больше никогда не должна его видеть".

Но, вопреки своему решению, Ванина невольно вспоминала, какую дружбу она чувствовала к этому юноше, когда так простодушно считала его женщиной. И после столь задушевной близости позабыть его? В минуты благоразумия Ванину пугало, что все для нее как-то странно изменилось с тех пор, как Миссирилли открыл свое имя, – все, о чем она прежде думала, все, что постоянно видела вокруг, отошло куда– то, заволоклось туманом.

Не прошло и недели, как Ванина, бледная, дрожащая, вошла вместе с хирургом в комнату карбонария. Она явилась сказать, что надо уговорить князя, чтобы он передал уход за больным кому-нибудь из слуг. Она пробыла только минуту, но несколько дней спустя опять пришла вместе с хирургом – из чувства человеколюбия. Однажды вечером, хотя Миссирилли стало уже гораздо лучше и у Ванины больше не было оснований бояться за его жизнь, она дерзнула прийти одна. Увидев ее, Миссирилли почувствовал себя на верху блаженства, но постарался скрыть свою любовь: прежде всего он не желал уронить свое достоинство, как и подобает мужчине. Ванина вошла к нему в комнату, сгорая от стыда, боясь услышать любовные речи, и, была очень опечалена, что он встретил ее словами дружбы, благородной, преданной дружбы, но без единой искры нежности.

Когда она собралась уходить, Пьетро даже не пытался удержать ее.

Через несколько дней она пришла опять. Встреча была точно такая же: те же почтительные уверения в преданности и вечной признательности. Ванина теперь совсем не стремилась охладить восторги юного карбонария: напротив, она боялась, что он не разделяет ее любви. Девушка, прежде столь гордая, с горечью почувствовала, как велико ее безумство. Она старалась казаться веселой, даже равнодушной, стала бывать реже, но никак не могла решиться совсем отказаться от посещений больного.

Миссирилли горел любовью, но, помня о своем низком происхождении и оберегая свое достоинство, решил, что позволит себе заговорить о любви лишь в том случае, если целую неделю не увидит Ванины. Гордая княжна оборонялась стойко.

"Ну что ж! – сказала она себе. – Я навещаю его, мне это приятно, но я никогда не признаюсь ему в своих чувствах".

Она подолгу засиживалась у больного, а он разговаривал с нею так, словно их слушали двадцать человек. Однажды вечером, после того как Ванина весь день ненавидела его и давала себе обещание держаться с ним еще холоднее, еще суровее, чем обычно, она вдруг сказала ему, что любит его. Вскоре они всецело отдались своему чувству.

Итак, безумство Ванины оказалось безмерным, но, надо признаться, она была совершенно счастлива. Миссирилли уже не старался оберегать свое мужское достоинство: он любил, как любят первой любовью в девятнадцать лет, как любят в Италии. С чистосердечием беззаветной страсти он даже признался гордой княжне, какую тактику применил, чтобы добиться ее взаимности. Он был счастлив и сам дивился, что можно быть таким счастливым.

Четыре месяца пролетели незаметно. И вот настал день, когда хирург возвратил больному свободу.

"Что мне теперь делать? – думал Миссирилли. – По-прежнему скрываться у одной из красивейших в Риме женщин? А подлые тираны, державшие меня тринадцать месяцев в темнице, где я не видел солнечного света, подумают, что они сломили меня. Италия, ты поистине несчастна, если твои сыны способны так легко покинуть тебя!"

Ванина не сомневалась, что для Пьетро будет величайшим счастьем навсегда остаться с нею: он и в самом деле казался вполне счастливым. Но злая шутка генерала Бонапарта горьким упреком звучала в душе этого юноши и влияла на его отношение к женщинам. В 1796 году, когда генерал Бонапарт покидал Брешию [Брешия – город в Ломбардии (Сев. Италия).], городские власти, провожавшие его до заставы, сказали ему, что жители Брешии чтят свободу больше, чем все остальные итальянцы.

"Да, – ответил он, – они любят разглагольствовать о ней со своими возлюбленными".

Пьетро несколько смущенно сказал Ванине:

– Сегодня, как только стемнеет, мне надо выбраться отсюда.

– Постарайся, пожалуйста, вернуться до рассвета. Я буду ждать тебя.

– На рассвете я уже буду в нескольких милях от Рима.

– Вот как! – холодно сказала Ванина. – А куда же вы пойдете?

– В Романью, отомстить за себя.

– Я богата, – продолжала Ванина самым спокойным тоном. – Надеюсь, вы примете от меня оружие и деньги.

Миссирилли несколько мгновений пристально смотрел ей в глаза и вдруг сжал ее в объятиях.

– Моя душа, жизнь моя! Ты все заставишь меня позабыть, даже мой долг, сказал он. – Но ведь у тебя такое благородное сердце, ты должна понять меня.

Ванина пролила много слез, и было решено, что он уйдет из Рима только через день.

– Пьетро, – сказала она на следующий день, – вы часто говорили мне, что человек с именем – ну, например, римский князь – и к тому же располагающий большим состоянием мог бы оказать делу свободы большие услуги, если когда-либо Австрия вступит в серьезную войну вдали от наших границ.

– Разумеется, – удивленно сказал Пьетро.

– Ну так вот! Вы отважный человек, вам недостает только высокого положения; я вам предлагаю свою руку и двести тысяч ливров дохода. Согласия отца я добьюсь.

Пьетро бросился к ее ногам. Ванина вся сияла от радости.

– Я люблю вас страстно, – сказал он, – но я бедняк и я слуга своей родины. Чем несчастнее Италия, тем больше должен я хранить верность ей. Чтобы добиться согласия дона Аздрубале, мне пришлось бы несколько лет играть жалкую роль. Ванина, я отказываюсь от тебя!

Миссирилли спешил связать себя этими словами: мужество его ослабевало.

– На свею беду, – воскликнул он, – я люблю тебя больше жизни, и покинуть Рим для меня страшнее пытки! Ах, зачем Италия еще не избавлена от варваров! С какой радостью я уехал бы с тобою в Америку.

Ванина вся похолодела. Ее руку отвергли! Гордость ее была уязвлена. Но через минуту она бросилась в объятия Миссирилли.

– Никогда еще ты не был мне так дорог! – воскликнула она. – Да, я твоя навеки... Милый мой деревенский лекарь, ты велик, как наши древние римляне!

– Все заботы о будущем, все унылые советы благоразумия позабылись. Это было мгновение чистой любви. И, когда они уже были в состоянии говорить рассудительно, Ванина сказала:

– Я приеду в Романью почти одновременно с тобою. Я прикажу прописать мне лечение на водах в Поретто [Поретто – курорт близ Форли, в Романье.]. Остановлюсь я в нашем замке Сан-Николо, близ Форли [Форли – города провинций того же названия, в области Романья.]...

– И там жизнь моя соединится с твоею! – воскликнул Миссирилли.

– Отныне мой удел на все дерзать, – со вздохом сказала Ванина. – Я погублю свою честь ради тебя, но все равно... Будешь ли ты любить опозоренную девушку?

– Разве ты не жена мне? – воскликнул Миссирилли. – Обожаемая жена! Я вечно буду тебя любить и сумею постоять за тебя.

Ванине нужно, было ехать в гости. Едва Миссирилли остался один, как его поведение показалось ему варварским. "Что такое родина? – спрашивал он себя. – Ведь эта не какое-нибудь живое существо, к которому мы обязаны питать признательность за благодеяния и которое станет несчастным и будет проклинать нас, если мы изменим ему. Нет, родина и свобода – это как мой плащ: полезная одежда, которую я должен купить, если только не получил ее в наследство от отца. В сущности, я люблю родину и свободу потому, что они мне полезны. А если они мне не нужны, если они для меня как теплый плащ в летнюю жару, зачем мне покупать их, да еще за столь дорогую цену? Ванина так хороша и так необычайна! За ней будут ухаживать, она позабудет меня. У какой женщины бывает только один возлюбленный? Как гражданин, я презираю всех этих римских князей, но у них столько преимуществ передо мною! Они, должно быть, неотразимы! Да, если я уйду, она позабудет меня, и я навсегда ее потеряю".

Ночью Ванина пришла навестить его. Пьетро рассказал ей о своих колебаниях и о том, как под влиянием любви к ней в душе его возник странный спор о великом слове "родина". Ванина ликовала.

"Если ему придется выбирать между мной и родиной, – думала она, – он отдаст предпочтение мне".

На соседней колокольне пробило три часа. Настала минута последнего прощания. Пьетро вырвался из объятий своей подруги.

Он уже стал спускаться по лестнице, как вдруг Ванина, сдерживая слезы, – сказала ему с улыбкой:

– Послушай, если бы во время твоей болезни о тебе заботилась какая-нибудь деревенская женщина, разве ты ничем не отблагодарил бы ее? Разве не постарался бы заплатить ей? Будущее так неверно! Ты уходишь, в пути вокруг тебя будет столько врагов! Подари мне три дня, заплати мне за мои заботы, как, будто я бедная крестьянка.

Миссирилли остался.

Наконец он покинул Рим и благодаря паспорту, купленному в иностранном посольстве, достиг родительского дома. Это была для семьи великая радость: его уже считали умершим.

Друзья хотели отпраздновать его благополучное возвращение, убив двух-трех карабинеров (так в Папской области называются жандармы).

– Не будем без крайней нужды убивать итальянцев, умеющих владеть оружием, – возразил им Миссирилли. – Наша родина не остров, как счастливица Англия; чтобы сопротивляться вторжению европейских монархов, нам понадобятся солдаты.

Спустя некоторое время Миссирилли, спасаясь от погони, убил двух карабинеров из пистолетов, подаренных ему Ваниной.

За его голову назначили награду.

Ванина все не приезжала в Романью. Миссирилли решил, что он забыт. Самолюбие его было задето; он часто думал теперь о том, что разница в общественном положении воздвигла преграду между ним и его возлюбленной. Однажды, в минуту горьких сожалений о былом счастье, ему пришло в голову вернуться в Рим, узнать, – что делает Ванина. Эта сумасбродная мысль едва не взяла верх над сознанием долга, но вдруг как-то в сумерки церковный колокол зазвонил в горах к вечерне, и так странно, будто на звонаря напала рассеянность. Это был сигнал к собранию венты, в которую Миссирилли вступил, лишь только вернулся в Романью. В ту же ночь все карбонарии встретились в лесу, в обители двух отшельников. Оба они спали крепким сном под действием опиума и даже не подозревали, для каких целей воспользовались их хижиной. Миссирилли пришел очень грустный, и тут ему сказали, что глава венты арестован и что своим новым главой карбонарии решили избрать его, Пьетро, двадцатилетнего юношу, хотя среди них были пятидесятилетние старики – люди, участвовавшие в заговорах со времен похода Мюрата в 1815 году. Принимая эту нежданную честь, Пьетро почувствовал, как забилось у него сердце. Лишь только он остался один, он принял решение не думать больше о молодой римлянке, так скоро забывшей его, и все свои помыслы отдать долгу освобождения Италии от варваров .

Два дня спустя Миссирилли в списке прибывших и выехавших лиц, который ему доставляли как главе венты, прочел, чту княжна Ванина прибыла в свой замок Сан– Николо. Имя это внесло в его душу радость и смятение. Напрасно он ради преданности родине подавил желание в тот же вечер помчаться в замок Сан-Николо – мысли о Ванине, которой он пренебрег, не давали ему сосредоточиться на своих обязанностях. На следующий день они встретились; Ванина любила его все так же. Задержалась она в Риме оттого, что отец, желая выдать ее замуж, не отпускал ее. Она привезла с собой две тысячи цехинов [Цехин – старинная золотая венецианская монета.].

Эта неожиданная поддержка очень помогла Миссирилли достойно выполнить его новые почетные обязанности. На острове Корфу [Корфу – остров в Средиземном море, недалеко от Италии.] заказали кинжалы, подкупили личного секретаря легата [Легат – папский представитель, наделенный большими полномочиями.], руководившего преследованиями карбонариев, и таким путем достали список священников, состоявших шпионами правительства.

Как раз в это время подготовлялся заговор – один из наименее (?) безрассудных, когда-либо возникавших в многострадальной Италии. Я не буду входить в излишние подробности, скажу только, что если б он увенчался успехом, Миссирилли досталась бы немалая доля славы. Благодаря ему несколько тысяч повстанцев поднялись бы по данному сигналу с оружием в руках и ждали бы прибытия предводителей. Приближалась решительная минута, и вдруг, как это всегда бывает, заговор провалился из-за ареста руководителей.

Лишь только Ванина приехала в Романью, ей показалось, что любовь к родине затмила в сердце Миссирилли всякую иную страсть. Гордость молодой римлянки была возмущена. Напрасно она старалась образумить себя – мрачная тоска томила ее, и она ловила себя на том, что проклинает свободу. Однажды, приехав в Форли повидаться с Миссирилли, она не могла совладать с собой, хотя до тех пор гордость всегда помогала ей скрывать свое горе.

– Вы и в самом деле любите меня, как муж, – сказала она. – Я не этого ждала.

Она разразилась слезами, но плакала она только от стыда, что унизилась до упреков. Миссирилли утешал ее; однако видно было, что он занят своими заботами. И вдруг Ванине пришла в голову мысль бросить его и вернуться в Рим. Она с жестокой радостью подумала, что это будет ей наказанием за слабость: к чему было жаловаться! В минуту молчания намерение ее окрепло, Ванина сочла бы себя недостойной Миссирилли, если б не бросила его. Она с наслаждением думала о его горестном удивлении, когда он будет напрасно ждать, искать ее тут. Но вскоре ее глубоко взволновала мысль, что она не сумела сохранить любовь этого человека, ради которого совершила столько безумств. Прервав молчание, она заговорила с ним. Она всеми силами добивалась хоть одного слова любви. Пьетро отвечал ей ласково, нежно, но так рассеянно... Зато какое глубокое чувство прозвучало в его голосе, когда, коснувшись своих политических замыслов, он скорбно воскликнул:

– Ах, если нас опять постигнет неудача, если и этот заговор раскроют, я уеду из Италии!

Ванина замерла: с каждой минутой ее все сильнее терзал страх, что она видит любимого в последний раз. Слова его заронили роковую искру в ее мысли.

"Карбонарии получили от меня несколько тысяч цехинов. Никто не может сомневаться в моем сочувствии заговору..." Прервав свое раздумье, она сказала Пьетро:

– Прошу тебя, поедем со мной а Сан-Николо, только на одни сутки! Сегодня вечером тебе нет необходимости присутствовать на собрании венты. А завтра утром мы уже будем в Сан-Николо, будем бродить по полям; ты отдохнешь, успокоишься, а тебе так нужны все твои силы и самообладание: ведь близятся великие события.

Пьетро согласился.

Ванина ушла от него, чтобы приготовиться к путешествию, и, как обычно, заперла на ключ ту комнату, где прятала его. Она поспешила к бывшей своей горничной, которая вышла замуж и теперь держала лавочку в Форли. Прибежав к этой женщине, Ванина торопливо написала на полях Часослова [Часослов – церковная книга, в которой, кроме молитв, есть и церковные песнопения.], оказавшегося в комнате, несколько строк, точно указав место, где должна была собраться ночью вента карбонариев. Она закончила донос следующими словами: "Вента состоит из девятнадцати человек. Вот их имена и адреса". Составив полный список, где отсутствовало только имя Миссирилли, она сказала этой женщине, пользовавшейся ее доверием:

– Отнеси книгу кардиналу-легату [Кардинал – высшее после папы духовное звание у католиков. Кардинал-легат – представитель папы, наделенный особыми полномочиями.]. Пусть он прочтет то, что написано на полях, и вернет ее тебе. Вот возьми десять цехинов. Если когда-нибудь легат произнесет твое имя, тебе не миновать смерти; но если ты заставишь его прочесть исписанную страницу, ты спасешь мне жизнь.

Все удалось превосходно. Легат так перепугался, что утратил всю свою вельможную важность. Он разрешил простолюдинке, желавшей поговорить с ним по секретному делу, не снимать маску, но приказал связать ей руки. В таком виде лавочница и появилась перед этим высоким сановником; он не решился выйти из-за огромного стола, покрытого зеленым сукном.

Легат прочел исписанную страницу, держа Часослов очень далеко от себя, из опасения, что книга пропитана каким-нибудь ядом. Затем он возвратил Часослов лавочнице и даже не послал шпионов по ее следам. Не прошло и сорока минут с тех пор как Ванина ушла из дому, а она уже повидалась с возвратившейся горничной и побежала к Миссирилли, твердо веря, что отныне он всецело принадлежит ей. Она сказала ему, что в городе необыкновенное движение, везде ходят патрули, даже по таким улицам, где их никогда не видели.

Миссирилли согласился. Они вышли пешком из города; неподалеку от заставы Ванину поджидала карета, где сидела ее компаньонка, молчаливая и щедро оплачиваемая наперсница. По приезде в Сан-Николо Ванина в смятении от своего чудовищного поступка с нежностью льнула к Пьетро. Но когда она говорила ему слова любви, ей казалось, что она разыгрывает комедию. Накануне, совершая предательство, она забыла об угрызениях совести. Обнимая возлюбленного, она думала: "Стоит теперь кому-нибудь сказать Пьетро одно слово, одно только слово – и он навеки возненавидит меня...".

Глубокой ночью в спальню вошел один из слуг Ванины. Человек этот был карбонарий, о чем она и не подозревала. Значит, у Миссирилли были тайны от нее даже в этом? Она содрогнулась. Слуга пришел предупредить Миссирилли, что в эту ночь в Форли оцепили дома девятнадцати карбонариев, a их самих арестовали, когда они возвращались с собрания венты. На них напали врасплох, но все же девяти карбонариям удалось бежать. Десять остальных карабинеры отвели в крепость. Войдя на тюремный двор, один из арестованных бросился в глубокий колодец и разбился насмерть. Ванина переменилась в лице; к счастью для нее, Пьетро этого не заметил: он мог бы прочесть в ее глазах совершенное ею преступление...

Важнейшей задачей современной литературы Стендаль считал психологический анализ. В одном из аспектов – в плане специфики национальной психологии – он разрабатывает характеры и событийную коллизию в новелле «Ванина Ванини» (1829).

В «Ванине Ванини» Стендаль обращается к итальянской тематике, которая всегда была его увлечением и своего рода отдушиной. С романом «Арманс» эту новеллу связывает проблема национального характера, контрастирующего с французским. Но если в «Арманс» это был в общем-то малознакомый писателю русский характер, то теперь он обращается к итальянскому, более для него понятному и к тому же имеющему уже определенную традицию изображения во французской литературе. Непосредственной предшественницей Стендаля в трактовке этой проблемы была Жермена де Сталь, идеи которой глубоко импонируют ему. Вместе с тем понятие «итальянский характер» у Стендаля неоднозначно.

В сознании Стендаля это понятие имело, вполне точный историко-философский смысл. Сопоставляя исторические пути Франции и Италии, он считал, что раннее образование французского абсолютистского государства, сопровождавшееся возникновением «света» с его тиранией общепринятого этикета, подорвало в образованном французе непосредственность, личную инициативу, способность всецело отдаться душевному порыву. Эта духовная скованность особенно усилилась после утверждения во Франции буржуазной нравственности с ее торгашеской расчетливостью и культом прописной пошлости. Иное дело – итальянцы. Историческая трагедия Италии, остававшейся раздробленной вплоть до XIX века, привела к тому, что итальянец не был стеснен в своих поступках твердой политической властью, а отсутствие развитой гражданской жизни в стране направило весь нерастраченный душевный пыл в сторону частных отношений. Итальянский характер проявляет себя прежде всего в могучей, сметающей все на своем пути любовной страсти. Но XIX век внес значительные коррективы в характер передового итальянца: гром пушек, стрелявших в Париже по Бастилии, вступление войск Французской республики в Италию разбудили дремавшее дотоле национальное самосознание итальянского народа.

В карбонарских вентах создается новый тип людей, душа которых охвачена патриотической страстью. А поскольку национально-освободительное движение Италии еще не заражено торгашеским духом буржуазной цивилизации, в недрах движения карбонариев вызревают цельные характеры – энергичные, но лишенные тщеславия, страстные, но не разделяющие личное и общественное благо. Так Стендаль, современник великого исторического перелома, когда революционность буржуазной демократии уже дала трещину, а революционность пролетарская еще не сложилась, искал выход из своих скептических сомнений в обращении к героическим характерам Италии, переживавшей исторически более ранний по сравнению с Францией этап революционного движения.

В 1829 году, в самый разгар работы над романом «Красное и черное», Стендаль опубликовал новеллу «Ванина Ванини» с примечательным подзаголовком: «Некоторые подробности относительно последней венты карбонариев, раскрытой в Папской области».

Создававшаяся почти одновременно с «Красным и черным» новелла «Ванина Ванини» в своей поэтике отличается от романа. Углубленный психологизм, проявляющийся в пространных внутренних монологах героя, замедляющих темп внешнего действия в романе, был по сути противопоказан итальянской новелле, самой ее жанровой природе и персонажам. Предельный лаконизм авторских описаний, стремительный поток событий, бурная реакция героев с их южным темпераментом – все это создает особый динамизм и драматизм повествования.

Герои новеллы – итальянский карбонарий Пьетро Миссирилли и римская аристократка Ванина Ванини, встретившиеся в силу обстоятельств и полюбившие друг друга, обнаруживают в сложной драматической ситуации совершенно разные и даже противоположные стороны итальянского национального характера.

Пьетро Миссирилли – итальянский юноша, бедняк, унаследовавший лучшие черты своего народа, пробужденного Французской революцией, горд, смел и независим. Ненависть к тирании и мракобесию, боль за отечество, страдающее под тяжким игом иноземцев и местных феодалов, приводят его в одну из вент карбонариев. Став ее вдохновителем и вождем, Пьетро видит свое предназначение и счастье в борьбе за свободу родины. (Его прототипом является друг Стендаля, герой освободительного движения в Италии Джузеппе Висмара.). Преданность опасному, но благому для Италии делу, патриотизм, честность и самоотверженность, присущие Миссирилли, позволяют определить его характер как героический.

Юному карбонарию в новелле противопоставлена Ванина Ванини – натура сильная, яркая, цельная. Римскую аристократку, не знающую себе равных по красоте и знатности, случай сводит с Пьетро, раненным во время побега из тюрьмы, куда после неудавшегося восстания он был брошен властями. В нем Ванина обнаруживает те качества, которыми обделена молодежь ее среды, не способная ни на подвиги, ни на сильные движения души.

В увлечении Ванины карбонарием отразилась характерная особенность эпохи 1820-х годов – стремление к переменам в обществе, которых ждали с надеждой и тревогой. В эпоху Реставрации в Италии, остававшейся раздробленной и зависимой от Австрии страной, назревали события, которые должны были покончить с этим состоянием и привести к свободе и обновлению. «Новое» для Ванины воплощается в необычном для ее среды типе человека – карбонарии, герое, который в отличие от окружающих ее аристократов, по словам героини, «по крайней мере что-то совершил, а не только дал себе труд родиться».

Однако любовь молодых людей обречена. Перед Пьетро с неотвратимостью встает дилемма: личное счастье в браке с Ваниной или верность гражданскому долгу, требующему разлуки с нею и полной самоотдачи в революционной борьбе. Герой без колебаний выбирает второе. Иначе решает для себя эту дилемму Ванина: она не желает расставаться с любимым даже во имя свободы родины. Вместе с тем eй абсолютно чуждо все, что составляет смысл жизни Миссирилли. Она не видит преступления в предательстве и, потеряв своего героя, испытывает не угрызения совести, а всего лишь досаду и унижение от того, что чувствует себя отвергнутой. Миссирилли же, сделав свой самоубийственный выбор между любовью и долгом, предпочитает тюрьму, кандалы и смерть личному счастью, обеспеченному ценой подлости. Для него невыносима мысль о том, что друзья сочтут его предателем. Однако Ванине остаются непонятными и мотивы финального поступка Миссирилли, и представления о чести этого простолюдина.

Ванина – натура не менее цельная, чем Пьетро, но эгоистическая: движимая страстью, она стремится сохранить для себя возлюбленного и ради своей любви совершает предательство. Однако ей не удается возобладать над «соперницей», которой для ее любимого оказывается Италия. Только при слове «родина» блеснули глаза Пьетро, с горечью замечает Ванина во время кульминационного объяснения с героем. Он ни за что не примирится с предательством. «Погубите, уничтожьте предателя, даже если это мой отец», – говорит он, прежде чем добровольно присоединиться к другим карбонариям, заточенным в тюрьму по доносу Ванины.

«Ванина Ванини» диалектически связана с «Красным и черным» Мотив любви аристократки и плебея обыгран в новелле в аспекте вариаций итальянского национального характера.Вернувшись к этому мотиву романе «Красное и черное», Стендаль придаст ему более острое – социальное – звучание.

Кроме того, герой новеллы близок к герою романа Жюльену Сорелю, но в жизни избирает противоположный путь. Пьетро Миссирилли – во многом итальянский двойник Жюльена Сореля: пылкое мужество, плебейская гордость, верность долгу перед самим собой, высокое чувство чести – все это сближает обоих молодых героев. Но Жюльен – герой безвременья, его понятия о счастье сложились в атмосфере стяжательства, карьеризма, и в этом его трагедия. Таким образом, то, что остается лишь в потенции у героя романа «Красное и черное» Жюльена Сореля, реализуется в революционном действии у Пьетро Миссирилли. Итальянский современник Сореля – борец патриотического движения, полностью раскрывшего все лучшие задатки его незаурядной натуры. Пьетро не знакомы внутренняя раздвоенность, сомнения и нравственные колебания: это» монолитная, героическая фигура революционера, человека действия – образ во многом исключительный не только для Стендаля, но и для всей литературы критического реализма во Франции.

Роман Стендаля «Красное и черное».

В 1830 году Стендаль заканчивает роман «Красное и черное», ознаменовавший наступление зрелости писателя.

Творческая история «Красного и черного» изучена в деталях. Известно, что фабула романа основана на реальных событиях, связанных с судебным делом некоего Антуана Берте. Стендаль узнал о них, просматривая хроники газеты Гренобля за декабрь 1827 года. Как выяснилось, приговоренный к казни молодой человек, сын крестьянина, решивший сделать карьеру, стал гувернером в семье местного богача Мишу, но, уличенный в любовной связи с матерью своих воспитанников, потерял место. Неудачи ждали его и позднее. Он был изгнан из духовной семинарии, а потом со службы в парижском аристократическом особняке де Кардоне, где был скомпрометирован отношениями с дочерью хозяина и особенно письмом госпожи Мишу. В отчаянии Берте возвращается в Гренобль и стреляет в госпожу Мишу, а затем пытается кончить жизнь самоубийством.

Кроме того, автор очевидно, знал и о другом преступлении, совершенном неким Лафаргом в 1829 году. Некоторые психологические повороты навеяны личными воспоминаниями писателя: создавая вымышленное повествование, Стендаль как бы сам проверял его точность документами и собственным опытом.

Но частное наблюдение для писателя – всего лишь отправная точка: отдельные события проливали свет на эпоху в целом, лично пережитое помогало понять душу современника. «Красное и черное» невозможно свести лишь к историческим или автобиографическим фактам, из которых оно выросло.

Реальные источники лишь пробудили творческую фантазию художника, под их влиянием задумавшего создать роман о трагической участи талантливого плебея во Франции эпохи Реставрации. По справедливому выражению Горького М., Стендаль «поднял весьма обыденное уголовное преступление на степень историко-философского исследования общественного строя буржуазии в начале XIX века». Действительно происходившие истории Стендалем явно переосмысливаются. Так, вместо мелкого честолюбца, каким был Берте, появляется героическая и трагическая личность Жюльена Сореля. Не меньшую метаморфозу претерпевают факты и в сюжете романа, воссоздающего типические черты целой эпохи в главных закономерностях ее исторического развития. Реальные события дают Стендалю повод для размышлений о подобного рода случаях как о социальном явлении: молодые люди низкого происхождения зачастую становятся преступниками потому, что незаурядные способности, энергия, страсти и образование, полученное вопреки традициям среды, неизбежно приводят их к конфликту с обществом и в то же время обрекают на участь жертв.

В стремлении охватить все сферы современной общественной жизни Стендаль сродни его младшему современнику Бальзаку, но реализует он эту задачу по-своему. Созданный им тип романа отличается нехарактерной для Бальзака хроникально-линейной композицией, организуемой биографией героя. В этом Стендаль тяготеет к традиции романистов XVIII века, в частности, высоко почитаемого им Филдинга. Однако в отличие от него, автор «Красного и черного» строит сюжет не на авантюрно-приключенческой основе, а на истории духовной жизни героя, становлении его характера, представленного в сложном и драматическом взаимодействии с социальной средой. Сюжет движет не интрига, а действие, перенесенное в душу и разум Жюльена Сореля, каждый раз строго анализирующего ситуацию и себя в ней, прежде чем решиться на поступок, определяющий дальнейшее развитие событий. Отсюда особая значимость внутренних монологов, как бы включающих читателя в ход мыслей и чувств героя.

Логика и ясность, необходимые художнику, задумавшему с математической точностью запечатлеть сложнейшие отношения личности и эпохи, – определяющие принципы стендалевского повествования. В фабуле романа нет ни загадок, проясняющихся лишь под занавес, ни побочных отклонений, ни обращений к прошлому или событий, одновременно происходивших в разных местах: она безостановочна, прямолинейна, динамична – как хроника или мемуары, не допускает никаких смещения хронологии. Жюльен все время в фокусе пристального писательского наблюдения. Непрерывная цепь, составленная из сцен-эпизодов, дающих скупые, словно карандашные, зарисовки нравов или лаконичные портреты окружающих и пространных анализов внутреннего состояния, мыслей героя, образует сквозную линию повествования, которое ни на миг не задерживается, ни на шаг не уклоняется в сторону.

Эта кажущаяся элементарность архитектоники таит в себе огромные возможности художественного анализа. Автор строит свое произведение так, что читатель ни на минуту не перестающий страстно разделять муки, надежды, горечь главного героя, оказывается вовлеченным в захватывающий процесс открытия самых сокровенных глубин незаурядной личности, жизненная трагедия которой – трагедия века. «Точное и проникновенное изображение человеческого сердца» и определяет поэтику «Красного и черного» как ярчайшего образца социально-психологического романа в XIX века.

Законченный накануне Июльской революции, роман, по словам Стендаля, «весь трепещет политическим волнением». Это уже не зарисовки светского салона, как «Арманс», а «хроника XIX века» со всем вытекающим из этого подзаголовка стремлением к универсальной панораме эпохи. Подзаголовок романа, подчеркивая жизненную достоверность изображаемого, свидетельствует и о расширении объекта исследования писателя. Если в «Арманс» присутствовали только «сцены из жизни парижского салона», то театром действия в новом романе является Франция, представленная в ее основных социальных силах: придворная аристократия (особняк де Ла Моля), провинциальное дворянство (дом де Реналей), высшие и средние слои духовенства (епископ Агдский, преподобные отцы Безансонской духовной семинарии, аббат Шелан), буржуазия (Вально), мелкие предприниматели (друг героя Фуке) и крестьяне (семейство Сорелей).

Изучая взаимодействие этих сил, Стендаль создает поразительную по исторической точности картину общественной жизни Франции времен Реставрации. С крахом наполеоновской империи власть вновь оказалась у аристократии и духовенства. Однако наиболее проницательные из них понимают шаткость своих позиций и возможность новых революционных событий. Чтобы предотвратить их, маркиз де Ла Моль и другие аристократы заранее готовятся к обороне, рассчитывая призвать на помощь, как в 1815 году, войска иностранных держав. В постоянном страхе перед началом революционных событий пребывает и де Реналь, мэр Верьера, готовый на любые затраты во имя того, чтобы слуги его «не зарезали, если повторится террор 1793 года». Лишь буржуазия в «Красном и черном» не знает опасений и страхов. Понимая все возрастающую силу денег, она всемерно обогащается. Так действует и Вально – главный соперник де Ренеля в Верьере. Алчный и ловкий, не стесняющийся в средствах достижения цели вплоть до ограбления «подведомственных» ему бедняков из дома презрения, невежественный и грубый Вально не останавливается не перед чем ради продвижения к власти.

Миру корысти и наживы противостоит талантливый человек из народа Жюльен Сорель. Провинциальный городок, семинария, парижский свет – три этапа биографии героя, подчеркнутые композицией романа, и вместе с тем изображение трех основных социальных пластов французского общества – буржуазии, духовенства, аристократии. Приведя Жюльена Сореля, плебея, сына крестьянина, в столкновение с этими тремя устоями, подпирающими здание Реставрации, Стендаль создал книгу, драматизм которой – не просто драматизм одной человеческой судьбы, а драматизм самой истории.

Обитатели провинциального городка Верьера, откуда происходит Сорель, поклоняются одному всемогущему идолу – доходу. Это магическое слово пользуется безграничной властью над умами: верьерец презирает красоту, не приносящую прибыли, он уважает человека ровно настолько, насколько тот богаче его самого. Нажиться – иногда путями праведными, чаще неправедными – спешат все: от тюремщика, выклянчивающего «на чай», до священника, обирающего прихожан, от судей и адвокатов, подличающих ради ордена или теплого местечка для родственников, до служащих префектур, спекулирующих застроенными участками. Отбросив аристократическую спесь, провинциальные дворяне извлекают доходы из источников, бывших до того «привилегией» буржуа. Верьерский мэр господин де Реналь, хотя при случае он и не прочь прихвастнуть своим древним родом, владеет гвоздильным заводом, лично ведет дела с крестьянами, как заправский делец, скупает земли и дома. Узнав об измене жены, он не столько печется о фамильной чести, сколько о деньгах, которые та принесла ему в приданое. Впрочем, на смену этому омещанившемуся аристократу уже идет буржуа новой формации – наглый выскочка Вально, оборотистый, начисто лишенный самолюбия, совершенно беззастенчивый в выборе путей обогащения – будь то обкрадывание бедняков из дома призрения или ловкий шантаж. Царство алчных хапуг, запродавших свои души иезуитам, пресмыкающихся перед королевской властью до тех пор, пока она их подкармливает подачками, – такова буржуазная провинция в глазах Стендаля.

Семинария в Безансоне – школа, где готовятся духовные наставники этого общества. Здесь шпионаж считается доблестью, лицемерие – мудростью, смирение – высшей добродетелью. За отказ от самостоятельного мышления и холопское преклонение перед авторитетами будущих кюре ждет награда – богатый приход с доброй десятиной, с пожертвованиями битой птицей и горшками масла, которыми завалит своего духовника благонамеренная паства. Обещая небесное спасение и райское блаженство на земле, иезуиты готовят слепых в своем послушании служителей церкви, призванных стать опорой трона и алтаря.

После выучки в семинарских классах Сорель волею случая проникает в высшее парижское общество. В аристократических салонах не принято на людях считать выручку и рассуждать о сытном обеде, но и здесь царит дух рабского послушания, неукоснительного соблюдения издавна заведенных, но утративших свой смысл обычаев. B глазах завсегдатаев особняка де Ла Моля вольномыслие опасно, сила характера – опасна, пренебрежение светскими приличиями – опасно, критическое суждение о церкви и короле – опасно; опасно все, что покушается на существующий порядок, традиции, освещенные авторитетом давности.

Молодые аристократы, вымуштрованные этой тиранией ходячих мнений, остроумны, вежливы, элегантны, но зато в высшей степени пусты, стерты, как медные пятаки, неспособны к сильным чувствам и решительным поступкам. Правда, когда речь заходит о сохранении привилегий касты, среди аристократических посредственностей находятся люди, злоба и страх которых перед «плебеями» могут быть опасны для всей нации. На собрании ультрароялистов-заговорщиков, свидетелем которого оказывается Сорель, разрабатываются планы иностранного вторжения во Францию, финансируемого иностранными банками и поддерживаемого изнутри дворянством и церковью. Цель этого вторжения – окончательно заткнуть рот оппозиционной прессе, искоренить остатки «якобинства» в сознании французов, сделать всю Францию благомыслящей и покорной. В эпизоде заговора Стендаль, до того проведя читателя через провинцию, семинарию, высший свет, наконец, обнажает самые скрытые пружины, движущие политическими механизмами Реставрации. Корыстное пресмыкательство перед иезуитами и разнузданное стяжательство в провинции, воспитание армии священников в духе воинствующего мракобесия как залог прочности режима, вторжение извне как самое убедительное средство расправы с инакомыслящими – такова картина современности, вырисовывающаяся в «Красном и черном».

И как бы оттеняя черные фигуры на этой картине еще рельефнее, Стендаль бросает на нее красные отсветы воспоминаний, то и дело всплывающих в мыслях и разговорах героев о былых, героических временах в истории Франции – об эпохах Революции и Империи. Для Стендаля, как и для его героя, прошлое – поэтический миф, в котором вся нация, затравленная белым террором дворянских банд и доносами иезуитов, видит доказательство собственного величия и грядущего возрождения. Так обозначаются масштабы историко-философского замысла Стендаля: почти полувековые судьбы Франции, запечатленные в многотомной «Человеческой комедии» Бальзака как развивающийся процесс, получают в контрастном сопоставлении эпох, проходящем через «Красное и черное», предельно сжатое выражение, порой достигающее остроты художественного памфлета.

Сын плотника, Жюльен Сорель принадлежит к той же породе, что и титаны действия и мысли, свершившие революцию конца XVIII века. Талантливый плебей вобрал в себя важнейшие черты своего народа, разбуженного к жизни Великой французской революцией: безудержную отвагу и энергию, честность и твердость: духа, неколебимость в продвижении к цели» Он всегда и везде (будь то особняк де Реналя или дом Вально, парижский дворец де Ла Моля или зал заседаний верьерского суда) остается человеком своего класса, представителем низшего, ущемленного в законных правах сословия. Отсюда потенциальная революционность стендалевского героя, сотворенного, по словам автора, из того же материала, что и титаны 93-го года. Не случайно сын маркиза де Ла Моля замечает: «Остерегайтесь этого энергичного молодого человека! Если будет опять революция, он всех нас отправит на гильотину». Так думают о герое те, кого он считает своими классовыми врагами, – аристократы. Не случайна и его близость с отважным итальянским карбонарием Альтамирой и его другом испанским революционером Диего Бустосом. Характерно, что сам Жюльен ощущает себя духовным сыном Революции и в беседе с Альтамирой признается, что именно революция является его настоящей стихией. «Уж не новый ли это Дантон?» – думает о Жюльене Матильда де Ла Моль, пытаясь определить, какую роль может сыграть в грядущей революции ее возлюбленный.

В обществе, в котором живет Жюльен, он не находит себе места. Он чужд и той среде, в которой родился (отец и братья презирают его за неспособность к физическому труду и любовь к книгам), он с трудом выносит жизнь среди «узколобых ханжей» в семинарии, в высших кругах он – «плебей». Сам Жюльен убежден, что должен занять в обществе место, определяемое не рождением, а «талантами»: способностями, умом, образованием, силой стремлений. «Дорогу талантам! – провозгласил в свое время Наполеон, которому Жюльен поклоняется и портрет которого тайно хранит.

Но Жюльен – «человек 93 года» – опоздал родиться. Прошла пора, когда успех завоевывался личной храбростью, напористостью, умом. Цвет времени переменился: сегодня, чтобы. выиграть в жизненной игре, нужно ставить не на «красное», а на «черное». Реставрация предлагает Сорелю для борьбы за счастье только то оружие, которое в ходу в эпоху безвременья: лицемерие, религиозное ханжество, расчетливое благочестие. И юноша, одержимый мечтой о славе, воспитанный на героических воспоминаниях о революции и наполеоновских походах, старается примениться к своему веку, надев «мундир по времени» – сутану священника Он подлаживается к миру провинциальных мещан, в семинарии скрывает свои мысли за притворной маской смиренного послушания, угождает своим аристократическим покровителям в Париже. Он отворачивается от друзей и служит людям, которых презирает; безбожник, он прикидывается святошей поклонник Дантона – пытается проникнуть в круг аристократов; будучи наделен острым умом – поддакивает глупцам; замышляет обратить любовь в инструмент для честолюбивых замыслов. Поняв, что «каждый за себя в этой пустыне эгоизма, именуемой жизнью», он ринулся в схватку в надежде победить навязанным ему оружием.

Социальный разлад между возмутившимся плебеем и обществом неограничивается областью социальных отношений; он находит свое продолжение в душе Сореля, становясь психологической раздвоенностью разума и чувства, холодного расчета и порыва страсти. Логические умозаключения, выводимые из наблюдений над эпохой, убеждают Жюльена в том, что счастье – это богатство и власть, а они достижимы лишь с помощью лицемерия. Небольшой опыт любви опрокидывает все эти искусные хитросплетения логики. Свои отношения с госпожой де Реналь герой строит сначала по образцу книжного Дон Жуана и достигает успеха только тогда, когда невольно поступает вопреки усвоенному фатовству. Стать возлюбленным высокопоставленной жены мэра – для него прежде всего «дело чести», но первое ночное свидание приносит ему лишь сознание преодоленной трудности и никакого радостного упоения. И только позже, забыв о тщеславных помыслах, отбросив роль соблазнителя и всецело отдавшись потоку очищенного от честолюбивой накипи чувства, Жюльен узнает подлинное счастье. Подобное же открытие ждет героя и в связи с Матильдой.

Так проступает, наружу двойное движение образа у Стендаля: человек идет по жизни в поисках счастья; его проницательный ум исследует мир, повсюду срывая покровы лжи; его внутренний взор обращен в глубины собственной души, где кипит непрерывная борьба природной чистоты, благородных задатков простолюдина против миражей, навеянных воображением честолюбца.

Противоречивое соединение в натуре Жюльена начала плебейского, революционного, независимого и благородного с честолюбивыми устремлениями, влекущими на путь лицемерия, мести и преступления, и составляет основу сложного характера героя. Противоборство этих антагонистических начал определяет внутренний драматизм Жюльена, «вынужденного насиловать свою благородную натуру, чтобы играть гнусную роль, которую сам себе навязал» (Роже Вайян).

Путь наверх, который проходит в романе Жюльен Сорель, – это путь утраты им лучших человеческих качеств. Но это и путь постижения подлинной сущности мира власть имущих. Начавшись в Верьере с открытия моральной нечистоплотности, ничтожества, корыстолюбия и жестокости провинциальных столпов общества, он завершается в придворных сферах Парижа, где Жюльен обнаруживает, по существу, те же пороки, лишь искусно прикрытые и облагороженные роскошью, титулами, великосветским лоском. К моменту, когда герой уже достиг цели, став виконтом де Ля Верней и зятем могущественного маркиза, становится совершенно очевидно, что игра не стоила свеч. Перспектива такого счастья не может удовлетворить стендалевского героя. Причина этому – живая душа, сохранившаяся в Жюльене вопреки всем насилиям, над нею сотворенным.

Естественно, что плебейская сторона натуры Жюльена Сореля не может мирно ужиться с его намерением сделать карьеру лицемерного святоши. Для него становится чудовищной пыткой семинарские упражнения в аскетическом благочестии. Ему приходится напрягать все свои духовные силы, чтобы не выдать насмешливого презрения к аристократическим манекенам в салоне маркиза де Ла Моль. «В этом странном существе почти ежедневно бушевала буря», – замечает Стендаль, и вся история его героя – непрестанные скачки урагана страстей, который разбивается о неумолимое «надо», диктуемое честолюбием Сореля. Именно этот непрестанный бунт плебейской натуры против предписаний времени не позволяет Сорелю стать заурядным карьеристом, обрести внутренний мир на путях буржуазного делячества за счет отказа от лучшего, что в нем заложено.

Однако для того чтобы это было до конца осознано героем, понадобилось очень сильное потрясение, способное выбить его из колеи, ставшей уже привычной. Пережить это потрясение и суждено было Жюльену в момент рокового выстрела в Луизу де Реналь. В полном смятении чувств, вызванных ее письмом к маркизу де Ла Моль, компрометирующим Жюльена, он, почти не помня себя, стрелял в женщину, которую самозабвенно любил, – единственную из всех, щедро и безоглядно дарившую ему когда-то настоящее счастье, а теперь обманувшую святую веру в нее, предавшую, осмелившуюся помешать его карьере.

Роковой выстрел в госпожу де Реналь – этот стихийный порыв человека, вдруг обнаружившего, что единственное чистое существо, которому он поклонялся, запятнало себя клеветой, – круто обрывает медленный, подспудный путь познания, героем мира и самого себя. Резкий поворот судьбы заставляет Жюльена перед лицом смерти пересмотреть все нравственные ценности, отбросить ложь, .которую раньше принимал за истину, дать волю чувствам, которые до сих пор подавлял. «Оттого я теперь мудр, что раньше был безумен», – этот эпиграф одной из заключительных глав как бы подчеркивает, что Жюльен вступил в полосу философского прозрения, завершающего все его жизненные искания.

«Красное и черное» – не столько история карьериста, сколько рассказ о невозможности так искалечить свою натуру, чтобы стать своим среди накопителей и салонных ничтожеств. Между Сорелем.и бальзаковскими честолюбцами – целая пропасть. Встав на путь приспособленчества, Жюльен не сделался приспособленцем, избрав средства «погони за счастьем», господствующие в обществе, он не принял морали этого общества. Само лицемерие Жюльена – гордый вызов обществу, сопровождаемый отказом признать право этого общества на уважение и тем более его претензии диктовать человеку нравственные принципы поведения. В сознании Сореля складывается свой собственный, независимый от господствующей морали кодекс чести, и только ему он повинуется неукоснительно. Этот кодекс запрещает строить свое счастье на горе ближнего, подобно негодяю Вально, он требует ясной мысли, несовместимой с ослеплением лживыми религиозными предрассудками и преклонением перед чинами, но главное, он предписывает человеку смелость, энергию в достижений целей, ненависть ко всякой трусости и моральной дряблости как в окружающих, так и в самом себе.

В истории своего героя романист видит прежде всего разрыв плебеем социальных и нравственных оков, обрекающих его на прозябание. Сам Сорель, подводя итоги своей жизни в речи на суде, с полным правом расценивает приговор как классовую месть правящих верхов, которые в его лице карают всех мятежных молодых людей из народа.

И поэтому «Красное и черное» – прежде всего трагедия несовместимости в пору безвременья мечты о личном счастье со служением благородным идеалам гражданственности, трагедия героического характера, который не состоялся по вине эпохи.

Вместе с тем последние страницы романа запечатлевают итог философских раздумий самого Стендаля. Стремление к счастью заложено в самой природе человека; направляемое логикой, это стремление создает предпосылки для гармонического общественного устройства – учили духовные наставники Стендаля, идеологи буржуазной революции. Стендаль проверил это убеждение исторической практикой пореволюционного общества, обернувшегося злой карикатурой на великодушные обещания просветителей. И устами своего героя заявил, что счастье личности несовместимо с нравами буржуазного мира, в котором царят несправедливые законы, и нет ничего более далекого друг от друга, чем гуманизм и повседневная практика буржуа.

В свете духовного обновления, которое переживает герой в тюрьме, до конца проясняются отношения Жюльена с обеими любящими его женщинами. Матильда – натура сильная, гордая, рассудочная. Она безумно скучает в кругу бесцветных светских «мужей», безмерно далеких от своих предков, рыцарей феодальной вольницы XVI века. И любовь Матильды к Жюльену вырастает из тщеславного желания совершить нечто из ряда вон выходящее, испытать страсть, которая бы вознесла ее до уровня аристократок эпохи религиозных войн, опоэтизированных девичьим воображением. В этом чувстве ей дороже всего героическая поза, опьяняющее сознание своей непохожести на других, гордое любование собственной исключительностью. Вот почему история Жюльена и Матильды носит отпечаток любви-вражды двух честолюбцев, основанной не столько на искренней страсти, сколько на чисто рассудочном стремлении возвыситься в собственных глазах и в глазах окружающих. Освобождение Сореля от честолюбивого дурмана совершенно естественно означает конец этой «головной», по выражению Стендаля, любви.

И тогда в Жюльене вновь пробуждается прежнее чувство, никогда не затухавшее, но едва теплившееся где-то в глубине сердца, под грудой наносных, иссушающих ум и душу устремлений завоевать никому не нужное преклонение глупцов и ничтожеств. Ибо любовь трогательной в своей простоте, обаятельной, глубоко страдающей в пошлом окружении, доверчивой и мягкой госпожи де Реналь – подлинная страсть, доступная лишь натурам бескорыстным, чистым. И в этой «восставшей из пепла» любви измученный Жюльен, наконец, обретает счастье, которого он так мучительно и долго искал.

Последние дни Жюльена в тюрьме – пора тихой, умиротворенной радости, когда он, устав от жизненных схваток, напряженно вслушивается в почти неведомую ему до сих пор тишину, снизошедшую на его израненную душу, и доверчиво отдается мирному потоку времени, каждый день, каждый миг которого приносит упоительное наслаждение покоем.

Однако так трудно давшееся Жюльену счастье – всего лишь его иллюзия, добытая слишком дорогой ценой отречения от общества, от жизни вообще. Выплеснув в речи на суде все свое мятежное презрение к буржуа, Сорель затем отрекся от бунта, самоустранился. Обретенная им в тюрьме свобода – свобода умереть, по существу – тупик. Только так мог он решить роковой вопрос: жить, совершая подлости, или уйти из мира, сохранив свою чистоту. Иного решения у него не было, ибо он оказался в ловушке безвременья. Стендаль слишком чуткий и проницательный ум, чтобы не замечать, как тень гильотины, мрачным пятном легшая на всю предсмертную идиллию его героя, отрицает возможность достигнуть счастья на путях, которыми он ведет Жюльена.

Мысль писателя тревожно бьется в замкнутом круге и, не в силах разорвать его, застывает в немом, скептическом укоре своему веку, отчаявшись открыть ту истину, которая бы стала более верным ориентиром для личности, чем мудрость побежденного, провозглашающая счастье в «незлобивости и простоте».

Два тома «Красного и черного» появились на прилавках парижских книготорговцев в ноябре 1830 года. Надежды Стендаля на успех не оправдались: издание расходилось туго, в высказываниях критиков и даже друзей ощущалась сдержанность и какое-то замешательство, редкие доброжелательные отзывы свидетельствовали, что книга явно не понята. Тогдашней читающей публике, воспитанной на поэзии и прозе романтиков, она казалась слишком «трудной», необычной. В ней не было ни щедрой живописности историко-этнографических и археологических картин «в духе Вальтера Скотта», ни атмосферы загадочности и туманных словоизлияний, принятых в лирических исповедях романтиков, ни мелодраматических эффектов и головокружительных поворотов интриги, ошеломлявших в произведениях «готического жанра». В то же время именно эта «нетрадиционность» произведения свидетельствовала о новаторстве Стендаля -романиста, прокладывавшего новые пути развития литературы. Изображение анализирующего интеллекта, который не знает никаких преград в своем стремлении овладеть истиной, понять общество через пристальное и детальное постижение духовной жизни личности, знаменует собой разрыв с романтической неопределенностью и приблизительностью в изображении «тайн сердца» и составляет ценнейший вклад Стендаля в сокровищницу реалистической литературы. «Красное и черное» стоит у истоков новейшего социально-психологического романа, подобно тому как первые реалистические повести Бальзака открывают историю социально-бытовой и нравоописательной прозы XIX века во Франции

Италия XIX века. Аристократка Ванина Ванини влюбляется в пылкого молодого революционера, сбежавшего из тюрьмы. Их чувства взаимны, но Пьетро приходится сделать выбор между любовью и долгом Родине...

Весенним вечером 182... года банкир, герцог де Б. давал бал, на который были приглашены красивейшие женщины Рима. Царицей бала провозгласили Ванину Ванини, черноволосую девушку с огненным взором. Весь вечер за ней ухаживал молодой князь Ливио Савелли. Около полуночи на балу распространилась новость, что из крепости Святого Ангела сбежал молодой карбонарий.

Князь Аздрубале Ванини был богат. Оба его сына вступили в орден иезуитов, сошли с ума и умерли. Князь забыл их, а на свою единственную дочь Ванину гневался за то, что она отвергает самые блестящие партии.

Утром после бала Ванина заметила, что её отец запер дверь на лесенку, которая вела в комнаты на четвёртом этаже дворца, окна которых выходили на террасу. Ванина нашла на чердаке окошко напротив террасы, и увидела в одной из комнат раненую незнакомку. Князь Аздрубале навещал её каждый день, а потом уезжал к графине Вителлески.

Ванине удалось достать ключ от дверцы, которая вела на террасу. В отсутствие отца она стала посещать незнакомку, которая назвалась Клементиной. Она была тяжело ранена в плечо и грудь, с каждым днём ей становилось всё хуже, и Ванина решила послать за хирургом, преданным семье Ванини. Клементина не хотела этого. Наконец, ей пришлось признаться, что она не женщина, а сбежавший из тюрьмы карбонарий Пьетро Миссирилли. Он бежал, переодетый в женское платье, его ранили, и он спрятался в саду графини Вителлески, откуда был тайно переправлен в дом Ванини.

Узнав про обман, Ванина позвала врача. Сама она вошла в комнату Пьетро только через неделю. Миссирилли скрывал свои чувства за маской преданной дружбы, и Ванина боялась, что он не разделяет её любви. Однажды вечером она сказала, что любит его, и они отдались своему чувству.

Прошло четыре месяца. Раны Пьетро зажили, и он решил отправиться в Романью, чтобы отомстить за себя. В отчаянии Ванина предложила Пьетро жениться на ней, но он отказался, считая, что его жизнь принадлежит родине. Тогда Ванина решила ехать в Романью вслед за возлюбленным и там соединиться с ним навечно. Она надеялась, что между ней и родиной он выберет её.

В Романье на собрании венты Пьетро избрали её главой. Два дня спустя Ванина прибыла в свой замок Сан-Николо. Она привезла с собой 2000 цехинов, на которые Пьетро купил оружие. В это время подготавливался заговор, благодаря которому Пьетро был бы увенчан славой. Ванина чувствовала, что Пьетро отдаляется от неё. Чтобы удержать любимого, она выдала заговор кардиналу-легату и уговорила Пьетро уехать на несколько дней в Сан-Ноколо. Через несколько дней Миссирилли узнал об аресте десяти карбонариев и сам сдался в руки легата.

Тем временем князь Ванини обещал руку дочери князю Ливио Савелли. Ванина согласилась - князь Ливио был племянником монсеньора Катанцара, римского губернатора и министра полиции, используя его, Ванина надеялась спасти Пьетро. С помощью Ливио она узнала, что Пьетро содержится в крепости Святого Ангела. Она добилась повышения в должности своего духовника, аббата Кари, который был экономом в этой крепости.

Состоялся суд. Карбонариев приговорили к смертной казни, которую потом заменили тюремным заключением. Только для Миссирилли приговор остался неизменным. Узнав об этом, Ванина ночью проникла в дом Катанцара и с помощью угроз, лести и кокетства уговорила его оставить Пьетро в живых. Папа и сам не хотел обагрять руки кровью и подписал указ.

Вскоре Ванина узнала, что карбонариев перевозят в крепость Сан-Леоне, и решила увидеться с Миссирилли на этапе в Чита-Кастеллана. Преданный ей аббат Кари устроил свидание в тюремной часовне. На свидании Пьетро вернул Ванине её слово. Он мог принадлежать только родине. В исступлении Ванина призналась Пьетро, что это она выдала заговор легату. Петро бросился к ней, чтобы убить цепями, в которые был закован, но его удержал тюремщик. Совершенно уничтоженная, Ванина вернулась в Рим.