Июльская гроза. Что способствует развитию артроза

Прозаседавшиеся (1922)

Многие сатирические произведения Владимира Маяковского были направлены на борьбу с бюро­кратизмом. В первые годы советской власти резко разросся бюрократический аппарат, появились учреждения, погрязшие в заседаниях, имитирующие кипучую деятельность и далёкие от истинных нужд народа. Поэт, конечно, не мог пропустить такой жи­вотрепещущей темы.

В стихотворении «Прозаседавшиеся» главный пер­сонаж, от чьего лица ведётся рассказ, - обычный че­ловек, который тщетно обивает пороги государствен­ного учреждения в надежде получить аудиенцию у «товарища Иван Ваныча», но никак не может застать его на месте - неуловимый Иван Ваныч постоянно находится на каких-то заседаниях.

Сатирический эффект нарастает постепенно. В начале стихотворения читатель узнаёт, что каждое утро наш герой видит, как «расходится народ в учрежденья». Настораживает пока только перечень этих учреждений: «глав», «ком», «полит», «про­свет» (Маяковский разбил реально существующий Главкомполитпросвет на четыре организации).

Сатирическое звучание второго предложения уже не вызывает сомнения: «Обдают дождём дела бу­мажные…». Для Маяковского бюрократизм, прежде всего, означал слепую власть бумажки, циркуляра, инструкции, которые только мешают живому делу. А образ «бумажного дождя» будет продолжен поэтом в целом ряде последующих произведений. В этом же стихотворении Маяковского интересует другое - за­седательский раж бюрократов.

Снова и снова взбирался на «верхний этаж семи­этажного дома» несчастный проситель, но так и не смог застать Ивана Ваныча, и каждый раз слышал один и тот же ответ: «На заседании». Но главное даже не в бесконечных заседаниях, а в том, чем на таких заседаниях занимаются в служебное время чиновники.

Сначала было заседание «объединения Тео и Гу­кона». Автор придумал это объединение, соединив Театральное объединение с Главным управлением конезаводов, чтобы показать абсурдность проис­ходящего. Что у этих объединений может быть общего, о чём они могут совещаться? Только для сатирического эффекта можно придумать такое. Но Маяковский опирался на реальный факт: в 1921 году бывший заведующий Тео режиссёр С. Н. Кель был назначен на работу в Гукон начальником отдела коннозаводства.

Количество заседаний в стихотворении, конечно, преувеличено, а вот вопросы, которые обсуждаются на подобных заседаниях - явное преуменьшение («покупка склянки чернил», к примеру). И преувели­чение, и преуменьшение - распространённые сред­ства выразительности в творчестве Маяковского.

Сатирическое звучание усиливается, когда, уже «на ночь глядя», проситель приходит в учреждение и узнаёт, что таинственный Иван Ваныч на этот раз «на заседании а-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома». В этой абракадабре автор явно высмеивает любовь к слож­ным аббревиатурам, характерным для двадцатых годов XX века.

Все четыре эпизода поисков Иван Ваныча - это только лишь своеобразный подступ к центральному событию произведения. Бедняга-посетитель, «дикие проклятья дорогой изрыгая», врывается, доведённый до белого каления, на заседание и видит: «сидят людей половины». Это кульминация знаменитого стихотворения «Прозаседавшиеся». Сатирический эффект усиливается и тем, что «взъярённому» ге­рою, пришедшему в ужас от «страшной картины», противостоит «спокойнейший голосок» секретаря, который объясняет: для того, чтобы успеть на двад­цать заседаний в день, «Поневоле приходится раз­двояться. / До пояса здесь, / а остальное / там». Но как ни фантастична и как ни смешна эта сцена, она лишь фиксирует грустную реальность - бюрокра­тическую действительность. Излюбленный приём Маяковского - реализация метафор. В этом стихо­творении мы видим реализацию фразеологического оборота: «Не могу разорваться напополам».

В стихотворении нет конкретного образа бюрокра­та - Иван Ваныч абсолютно безлик, но есть обобщён­ный портрет бесконечно и бессмысленно заседающих чиновников. А главная мысль сатирического про­изведения сформулирована автором как афоризм: «О, хотя бы / ещё / одно заседание / относительно искоренения всех заседаний!». В этой фразе явно звучит авторская ирония. И, к сожалению, мечта поэта пока не сбылась.

Как обычно в своём творчестве, в этом стихотво­рении Маяковский использует новые рифмы и рит­мы. Они нужны ему для наиболее выразительного эффекта. Поэт пытался отобразить стремительно меняющуюся жизнь, которая не вмещалась в при­вычные схемы и образы. Он считал, что использова­ние обыкновенных художественных средств обедняет произведение и недостаточно хорошо подчёркивает те явления, которые ему хотелось показать своим читателям.

Стихотворение «Прозаседавшиеся» создано на основе приёма «абсурдного гиперболизма» (термин введён в литературу Маяковским) - это беспощадная ирония, переходящая в открытое преувеличение. С помощью собственных выразительных средств поэт-сатирик достигает эффекта, выбивая читателей и слушателей из привычного ассоциативного ряда и заставляя воспринимать давно знакомые явления в совершенно неожиданном ракурсе.

Лирика Владимира Маяковского – особенно в ранний период его творчества – отличается острой политической и социальной направленностью. Так, в стихотворении «Прозаседавшиеся» (1922) поэт яростно обличает устройство института коммунистической власти.

Сюжет довольно прост и компактен по времени и пространству. Ранним утром лирический герой отправляется в государственное учреждение с целью попасть на приём к одному из чиновников. Целый день он проводит в ожидании, периодически справляясь, нельзя ли увидеть того, кто ему нужен. Ответ всегда один – меняется только название комитета, на заседание которого отправился чиновник на этот раз.

Разъяренный лирический герой сам врывается на очередное собрание, чтобы обнаружить в зале половины людей – «оне на двух заседаниях сразу », потому и разделены. В финале стихотворения герой озвучивает мысль столь же абсурдную, как и кульминация стихотворения: «О, хотя бы//еще//одно заседание//относительно искоренения всех заседаний ».

Для создания атмосферы того пространства, в котором разворачивается действие, Маяковский активно использует канцеляризмы и черты канцелярского стиля в синтаксисе. Текст стихотворения пестрит названиями различных комитетов, некоторые из них выдуманы самим поэтом.

«Прозаседавшиеся» - яркое гротескное стихотворение; а гротески такого социально типа всегда требуют обобщения. Максимальной абстракции достигает авторская мысль в строфе «Снова взбираюсь, глядя на ночь… ».

Известно, что произведение было высоко оценено Лениным. Он отмечал, что поэту удалось чутко уловить атмосферу канцеляризма, бюрократии и определенной бессмысленности и беспорядочности в функционировании государственных учреждений в годы становления коммунизма.

Анализ стихотворения «Прозаседавшиеся». Анализ стихотворения Маяковского "Прозаседавшиеся"

Владимир Маяковский, как известно, безоговорочно принял революцию и приветствовал зарождающийся социалистический строй. Однако, наблюдая действительность, он с огорчением отмечал «болезни» новой формации. Одной из них был тотальный советский бюрократизм, какого не ожидал от новой власти Маяковский. Стихотворение «Прозаседавшиеся» - это его ответ на сложившуюся ситуацию.

Лик бюрократии

Слово «бюрократия» произошло от слияния двух существительных – французского «канцелярия» и греческого «власть». Это явление существует везде, где есть государственное управление. Бюрократизмом (или канцелярщиной) называют безмерно усложненное движение бумаг по инстанциям и письменным столам чиновников.

Помогает увидеть личину «бумажной власти» через призму лирического восприятия, которое делает картину чрезвычайно выразительной. В какой-то степени неприязнь поэта к канцелярской атрибутике может быть объяснена личной драмой: его отец умер от заражения крови, которое последовало за тем, как он уколол иглой палец, сшивая бумаги. И конечно, поэта самого коснулась циркулярная волокита, когда он хлопотал о публикации своей пьесы «Мистерия-буфф». Остались записки, в которых Маяковский рассказал, как столкнулся с «бюрократизмом, смешанным с издевательством».

Анализ стихотворения «Прозаседавшиеся»: сюжет

Герой произведения с раннего утра («чуть ночь превратится в рассвет») пытается попасть на прием к начальнику «Иван Ванычу», это, конечно, обобщенный образ всех чиновников. Это далеко не первая попытка: «хожу со времени она» (это книжное славянское выражение, обозначающее «когда-то очень и очень давно»). Но начальник постоянно где-то заседает. На глазах лирического героя происходит бюрократическая круговерть: изо дня в день служащих настигает «дождь» «бумажных дел» (здесь автор использует гиперболу), и они беспрестанно ходят по заседаниям. Поэт сатирически осмысливает тематику этих заседаний, обсуждаемые вопросы которых смехотворны: «покупка склянки чернил Губкооперативом» или просто несуразны: «объединение Тео и Гукона» (ТЕО - это аббревиатура названия «Театральный отдел Наркомпроса», а ГУКОН - Главное управление коннозаводства Наркомзема). Под сатирическое перо Маяковского попадают излюбленные советские сокращения, которые он рифмует в остроумной строке: «На заседании А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома».

Идея и настроение

Анализ стихотворения Маяковского «Прозаседавшиеся» особенно интересен с точки зрения развития авторского настроения. Сначала оно сдержанное, герой почтительно осведомляется у секретаря относительно чиновника: «Не могут ли аудиенцию дать?» Однако ему отказано. А после того как «исколесишь сто лестниц», тебе уже «свет не мил». Автор прямо не называет свое состояние, но используемая лексика однозначно рисует портрет измученного, несчастного просителя.

После очередной безуспешной попытки пробиться к чиновнику (уже «глядя на ночь») настроение лирического героя решительно меняется, он «взъяренный» «врывается лавиной» в кабинет заседающих, еще и «дикие проклятья дорогой изрыгая». Эпитеты, как видим, весьма экспрессивны! И вот перед героем ужасная сцена: «сидят людей половины». Не смея верить глазам, он, как всякий нормальный человек, напуган и встревожен: «Мечусь, оря», у него «от страшной картины свихнулся разум». Но особенно зловещей кажется невозмутимость секретаря, который обыденно констатирует: «Он на двух заседаниях сразу». Чему удивляться? Совещаний так много, что приходится между ними разрываться: «. до пояса здесь, а остальное там!» Гипербола перерастает в гротеск и превращает повествование в фантасмагорию. Завершает стихотворение несбыточная мечта лирического героя о том, чтобы совещатели собрались на заседание «Относительно искоренения все заседаний». Поэт иронично изрекает ее в намеренно канцелярском стиле.

Жанровый анализ стихотворения Маяковского «Прозаседавшиеся»

Несомненно, что стихотворение выдержано в жанре сатирического фельетона. Оно, как подобает фельетону, остро высмеивает пороки социума, обладает публицистичностью и художественными достоинствами. Автор не скупится на гиперболизацию и гротеск, емкие метафоры и хлесткие эпитеты. Многие выражения, как и само название стихотворения, стали нарицательными уже при жизни поэта и плотно вошли в сокровищницу разговорного языка. С фельетонным жанром связаны здесь и языковые новаторские изыскания поэта, как о том свидетельствует анализ стиха «Прозаседавшиеся».

Маяковский – поэт-футурист

Творчество поэта пришлось на времена, когда ломался не только государственный строй, но и язык. Люди искусства искали новые выразительные средства, бросая вызов традиции. Стремление к новизне кристаллизовалось в художественном направлении начала ХХ века – футуризме, к которому увлеченно примкнул Маяковский. Анализ стихотворения «Прозаседавшиеся» поэтому ценен и с точки зрения эффектных неологизмов, придуманных поэтом. По утверждению исследователей, в произведениях Владимира Маяковского присутствует более 2800 новых лексических конструкций. До него в русской речи никто не слышал эпитета «взъяренный», как и инфинитива «раздвояться» или деепричастия «оря». А слово, стоящее в титуле произведения, - новшество, не знающее себе равных. Существительное «прозаседавшиеся» - это производное от глагола «прозаседаться», которого тоже нет в русском языке. Однако коннотация слова тесно связана, например, с глаголом «проиграться» и имеет оттенок катастрофической чрезмерности, безнадежности.

Композиционная завершенность стихотворения

Произведение написано в кольцевой композиции. Мы наблюдаем суточный цикл: с утра одного дня до утра другого. Настроение лирического героя, как демонстрирует анализ стиха «Прозаседавшиеся», соответствует этому циклу, волнение, усиливающееся в мытарствах героя и достигающее кульминации в сцене, где он видит половинки людей, постепенно утихает и трансформируется в рефлексию.

Анализ стихотворения В.В. Маяковского "Прозаседавшиеся"

Сатирическое стихотворение «Прозаседавшиеся» было написано в 1922 году. Его тема - изобра­жение и гневное обличение волокиты и бюрократизма. Главный герой произведения - проситель, тщетно обивающий пороги учреждения в надежде получить «аудиенцию» у неуловимого «товари­ща Ивана Ваныча », который без конца заседает. Издеваясь над мнимо важными делами, решением которых занимаются Иван Ваныч и его подчиненные, Маяковский прибегает к гиперболе: одно из бесчисленных заседаний посвящено вопросу о «покупке склянки чернил губкооперативом».

В конце концов поэт доводит гиперболу до гротеска: перед просителем, ворвавшимся на засе­дание, предстает страшная картина: он видит там сидящие «людей половины» и решает, что произошло ужасное злодеяние. Так поэт передал в буквальном смысле привычный фразеоло­гический оборот «не разорваться же мне надвое». Стихотворение заканчивается призывом про­вести «заседание относительно искоренения всех заседаний». Благодаря этому произведению Маяковского слово «прозаседавшиеся» стало нарицательным обозначением бессмысленной засе­дательской суеты.

Анализ стихотворения Маяковского «Прозаседавшиеся»

В.В. Маяковский был прекрасным поэтом-сатириком. К числу его сатирических произведений относится стихотворение «Прозаседавшиеся» (1922), обличающее бюрократизм. Уже в самом названии стихотворения заложен его глубокий смысл.

Стихотворение начинается с картины того, как «чуть ночь превратится в рассвет» «расходится народ в учрежденья». Сатирическая тематика этого произведения заявляется уже в первой строфе: «кто в глав, кто в ком, кто в полит, кто в просвет….» Так, прямо скажем, без тени уважения называет Маяковский первую часть длинных названий различных учреждений.

Далее идет рассказ о том, как он ходит «со времени она» и пытается попасть на аудиенцию, но попытки его тщетны. Герою отвечали, что «Товарищ Иван Ваныч ушли заседать», или, что «все до 22-х лет на заседании комсомола», или сообщают, что товарищ Иван Ваныч на «заседании А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома».

Дикие проклятья дорогой изрыгая

Сидят людей половины…

Здесь Маяковский прибегает к гротеску, показывая, что «сидят людей половины». Бюрократизм достиг таких «высот», что люди, чтобы им успеть « в день заседаний на двадцать» должны были раздвоиться.

Из стихотворения видно, что людей перестала интересовать суть заседания; главное, человеческое, поглотила бюрократия. Используемый поэтом гротеск - разделение человека на две части, говорит о раздвоении личности, утрате духовных начал.

Гротеск «Прозаседавшихся» убийственный, обнажающий абсурдность поведения людей, тратящих все время и энергию на бесконечные пустые заседания, например на заседание по поводу «покупки склянки чернил Губкооперативом.

Заканчиваются «Прозаседавшиеся» мечтой поэта:

относительно искоренения всех

«Прозаседавшиеся» В.Маяковский

«Прозаседавшиеся» Владимир Маяковский

Чуть ночь превратится в рассвет,
вижу каждый день я:
кто в глав,
кто в ком,
кто в полит,
кто в просвет,
расходится народ в учрежденья.
Обдают дождем дела бумажные,

чуть войдешь в здание:
отобрав с полсотни -
самые важные!-
служащие расходятся на заседания.

Заявишься:
«Не могут ли аудиенцию дать?
Хожу со времени она».-
«Товарищ Иван Ваныч ушли заседать -
объединение Тео и Гукона».

Исколесишь сто лестниц.
Свет не мил.
Опять:
«Через час велели прийти вам.
Заседают:
покупка склянки чернил
Губкооперативом».

Через час:
ни секретаря,
ни секретарши нет -
голо!
Все до 22-х лет
на заседании комсомола.

Снова взбираюсь, глядя на ночь,
на верхний этаж семиэтажного дома.
«Пришел товарищ Иван Ваныч?» -
«На заседании
А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома».

Взъяренный,
на заседание
врываюсь лавиной,
дикие проклятья дорогой изрыгая.
И вижу:
сидят людей половины.
О дьявольщина!
Где же половина другая?
«Зарезали!
Убили!»
Мечусь, оря.
От страшной картины свихнулся разум.
И слышу
спокойнейший голосок секретаря:
«Оне на двух заседаниях сразу.

В день
заседаний на двадцать
надо поспеть нам.
Поневоле приходится раздвояться.
До пояса здесь,
а остальное
там».

С волнением не уснешь.
Утро раннее.
Мечтой встречаю рассвет ранний:
«О, хотя бы
еще
одно заседание
относительно искоренения всех заседаний!»

Анализ стихотворения Маяковского «Прозаседавшиеся»

Владимир Маяковский большинству читателей известен, в первую очередь, как автор гражданской лирики. Тем не менее, в его творчестве достаточно сатирических произведений, которые жестко и метко высмеивают общественные устои. До революции Маяковский постоянно критиковал самодержавие, однако после смены общественно-политического строя у него появилось гораздо боль поводов для неприкрытой иронии. Одним из них стал бюрократизм, который при советской власти был возведен в абсолют. Именно этому нелицеприятному явлению поэт в 1922 году посвятил свое знаменитое стихотворение «Прозаседавшиеся».

Начинается это произведение вполне буднично и обычно, показывая деловую активность различных слоев населения . представители которых спешат по своим делам. Их ждет масса работы, однако вскоре выясняется, что вся она связана с никому не нужной бумажной волокитой. Однако настоящим бичом общества являются всевозможные заседания, которые отнимают массу времени не только у их участников, но и рядовых граждан, вынужденных обратиться в то или иное учреждение для решения действительно важных вопросов.

«Исколесишь сто лестниц. Свет не мил», - именно такие ощущения вызывает у Маяковского необходимость искать очередного чиновника, который оказывается настолько неуловимым, что застать на месте в рабочее время его попросту не представляется возможным. Выслушивая очередные отговорки секретаря и ссылки на то, что требуемая персона ушла на очередное заседание, поэт, а в месте с ним тысячи советских граждан вынуждены вновь бегать по коридорам учреждения в надежде все же разыскать пропажу. И когда рабочий день уже близится к завершению, оказывается, что поинтересоваться дислокацией до сих пор не вернувшегося чиновника уже просто не у кого. «Через час: ни секретаря, ни секретарши нет - голо!», - с сарказмом отмечает поэт, сообщая читателю, что даже люди, призванные отвечать на вопросы многочисленных посетителей, вынуждены уйти на заседание.

Очередная попытка встретиться с чиновником вновь заканчивается неудачей, после чего Маяковский решает разыскать его во что бы то ни стало и врывается в зал, где проходит еще одно заседание, «дикие проклятья на ходу изрыгая». Картина, которая предстает перед поэтом, описана автором с особым сарказмом, приправленными мистическим ужасом . так как в помещении он видит только половинки людей, точнее, их верхние части до пояса. Умышленный гиперболический прием, использованный автором, признан подчеркнуть, что даже рабочего дня чиновникам не хватает на то, чтобы поспеть на все запланированные заседания, которых в день проводится не менее двадцати. Некоторые мероприятия и вовсе совпадают по времени, поэтому их участники вынуждены в буквальном смысле слова раздваиваться, что вызывает у поэта уже не сарказм, а горькую усмешку. Понимая всю беспочвенность и ненужность культивируемых общественных дебатов, автор, между тем, отдает себе отчет, что эта относительно новая система будет искореняться десятилетиями. В результате же страдают самые обычные люди, которые вынуждены тратить на решение банальных вопросов колоссальное количество времени.

В последние строчки этого стихотворения Маяковский вложил всю свою иронию . Кошмарное видения с раздвоением чиновников мучило его всю ночь, и в итоге рассвет поэт встретил с единственной мечтой – «о, хотя бы еще одно заседание относительно искоренения всех заседаний!».

Следует отметить, что элементы преувеличения, использованные Маяковским при написании стихотворения «Прозаседавшиеся», незначительны. Поэту действительно приходилось неделями бегать по различным главкам, чтобы решить простейшие бытовые и творческие вопросы. И именно подобные «походы», часто заканчивавшиеся фиаско, послужили поводом для того, чтобы накопившееся раздражение выплеснулось в сатирическое произведение, ставшее литературным памятником советской эпохи.

«Прозаседавшиеся», анализ стихотворения Маяковского

В современной литературе много писателей-сатириков. Едва ли не каждый третий стремится клеймить и обличать. Но были времена, когда «истину царям с улыбкой говорить» было опасно. По-настоящему сатирическим признано творчество М. Е. Салтыкова-Щедрина и Н. В. Гоголя. Сатира как особый вид литературы призвана обличать пороки общества или видных представителей этого самого общества.

Поэт-футурист Владимир Маяковский тоже любил сатиру. Он называл ее «оружия любимейшего род». Ему, «агитатору, горлану, бунтарю», она действительно была по плечу. Поэт, конечно, больше славил Отечество, «которое есть», и «трижды – которое будет». Он верил в «коммунистическое далеко», а все, что мешает победному движению в будущее, должно быть устранено, сброшено под откос истории.

Очень много сатиры было создано им во время Гражданской войны – знаменитые «Окна РОСТа», в которых он высмеивал буржуев, белогвардейцев и обывателей. После Октябрьской революции и установления новой власти появилась новая беда: «вылезло из-за спины РСФСР мурло мещанина». Маяковский не стеснялся в выборе средств, используя даже брань.

Большой цикл его произведений посвящен борьбе с бюрократизмом. Одно из первых стихотворений – «Прозаседавшиеся» . анализ которого и будет представлен. По жанру это фельетон в стихотворной форме, потому что в нем изображено обобщающее явление - привычка много и долго заседать. Отсюда и название – «Прозаседавшиеся». Это авторский неологизм, ведь глагола «прозаседаться» в русском языке нет, но читатель легко найдет аналогию со словами «проиграться», «промотаться», обозначающими высшую степень действий, которые не приводят ни к чему хорошему. Таким образом, название стихотворения определяет не только тему, но и отношение к ней автора.

В стихотворении есть сюжет . герой пытается попасть на прием к Иван Ванычу (обобщенное имя неизвестного начальника), но тот вместе со своими сотрудниками непрерывно заседает. Мытарства героя длятся целые сутки: с момента, когда «чуть ночь превратится в рассвет» до времени, в которое герой встречает «рассвет ранний» . Конечно, главным сатирическим средством становится гипербола – преувеличение. Так, «дел бумажных» так много, что они «обдают дождем» . и даже самых важных – «с полсотни» .

Поэтому так много заседаний и приходится проводить, при этом причины их либо пустячны (например, «покупка склянки чернил Губкооперативом» ), либо нелепы, абсурдны – «объединение Тео с Гуконом» . то есть Театрального отдела Главполитпросвета с Главным управлением коннозаводства. Если эти организации существовали на самом деле, то для передачи многообразия малопонятных наименований учреждений автор использует иронические обозначения:

Кто в глав,
кто в ком,
кто в полит,
кто в просвет, расходится народ в учрежденья.

И уж совсем саркастично звучит невразумительное сокращение, включающее чуть ли не весь алфавит: «А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-ком» . Таким образом, высмеивая бессмысленные сокращения, Маяковский использует каламбур, то есть игру слов.

Последняя сцена выглядит гротескно: здесь преувеличение достигает фантастических размеров: герой видит, как «сидят людей половины» . ведь

Поневоле приходится раздвояться!
До пояса здесь,
А остальное
Там.

Конечно, этот образ возник на основе известного разговорного выражения: «Мне что ли надвое разорваться?» По сути, Маяковский использует это выражение в буквальном смысле, добиваясь сатирического эффекта. Такое переосмысление известных пословиц и поговорок характерно для творчества Маяковского.

Очень важны для оценки событий и перемены в настроении лирического героя. Если вначале он говорит сдержанно, с некоторой долей иронии: «Не могут ли аудиенцию дать?» . так как ходит уже «со времени она» . то потом у него сдают нервы и он, «взъяренный, на заседание врывается лавиной, дикие проклятья дорогой изрыгая» . А от вида разорвавшихся прозаседавшихся у него «свихнулся разум» . и теперь он мечтает, казалось бы, о несбыточном:

О, хотя бы
еще
одно заседание
относительно искоренения всех заседаний!

Здесь Маяковский пародирует канцелярский стиль. Мечта героя, таким образом, тоже гиперболична, но читателю становится понятно, что нужно навсегда прекратить эту заседательскую волокиту.

Послушать стихотворение Маяковского Прозаседавшиеся

Владимир Маяковский известный советский и российский поэт 20 столетия. Направлением его яркого творчества был футуризм, который захватывал в это время много юных поэтов. Маяковский был известен своей гражданской лирикой в первую очередь. Он называл себя "пролетарским поэтом". Участвовал в различных мероприятиях, писал для пропаганды и прочие хотелки советской власти. Однако называть его идейным слугой режима было бы неправильно. Маяковского как футуриста захватили идеи коммунизма как полной перестройки в обществе, вызовы всему миру. Именно дерзость, смелость идеи он полюбил. Но даже Маяковский видел минусы новой власти, и описывал их в своих сатиристических произведениях, одним из которых является “Прозаседавшиеся”.

Темой тут является отвратительная бюрократия которую возвели в абсолют новые власти. Также поэт нападает на классическое мещанство которое и сидело в кабинетах бюрократии. Главный герой стиха хочет попасть на прием к некому Иван Ванычу. Сначала правда Маяковский начинает со вступления, описание начала обычного дня в городе. Герой хочет попасть на прием к начальнику, Иван Ванычу, но ему отказывает потому что начальник на заседании. Однако и после наш герой никого не мог найти, несколько раз ходил он и вечно все работники были на каких-то заседаниях, а после даже секретарок не было.

Герой проходил все эти круги ада и не выдержав ворвался все таки в какой-то кабинет, где проходило заседание и увидел там только половинки людей, ибо они одновременно на двух заседаниях. Маяковский умышленно использует гиперболу, для того чтобы показать что большинство этих заседаний никому не нужны, и бюрократия со своей серьёзностью только дразнит людей и смешит. А ведь все эти заведения призваны чтобы служить людям, улучшать качество, однако сами уже про это давно забыли. Стоит сказать что проблема высмеяна и показано в этом стихе до сих пор актуальна. Бесчеловечная система советской власти давно упала, однако пережитки в виде бюрократии до сих пор имеются. Владимир Маяковский поднял эту тему не просто так. Ему не приходилось сильно преувеличивать, он на себе познал что такое бюрократия.

Анализ стихотворения Прозаседавшиеся по плану

Возможно вам будет интересно

• Анализ стихотворения Сторона ль моя сторонка Есенина

  Сторона ль моя, сторонка – стихотворение написанное Есениным в 1914 году. В нем проявляется характерные для творчества автора сочетание патриархального уклада с природой родного края.

• Анализ стихотворения Есенина Не жалею, не зову, не плачу...

  Поэт, в своих работах, не любил поднимать философские темы, утверждая, что жизнь и смерть – это не главное, что должно быть в литературе. Но, все-таки и он прибегнул однажды к этому вопросу, создав достаточно тонкое и неземное стихотворение

• Анализ стихотворения Блока На лугу 2, 5 класс

  Стихотворение Блока «На лугу» было написано в 1912 году. Это стихотворение было предназначено для детей, так как стих написан на понятном, доступном для детей языке. На первом месте в стихотворении Блока – луг

• Анализ стихотворения Пушкина Демон 9, 10 класс

  Название «Демон» ассоциируется в основном со стихотворением Лермонтова. И всё же произведение Пушкина также ценно, глубоко и эмоционально. Это стихотворение поражает ритмом (написано четырехстопным ямбом), зарядом энергии

• Анализ стихотворения Айя-София Мандельштама

  Произведение из первого сборника поэта посвящено одному из шедевров мировой архитектуры – главной мечети Стамбула, прежде бывшей храмом святой Софии.

Долго шла девятилетняя Наташа со своим меньшим братом Антошкой из колхоза «Общая жизнь» в деревню Панютино, а дорога была длиною всего четыре километра, но велик мир в детстве... Наташа попеременно то несла брата на руках, когда он жалостно поглядывал на нее от усталости, то ставила обратно на землю, чтобы он шел своими ножками, потому что брат был кормлёный, тяжелый, ему уже сравнялось четыре года, и она умаривалась от него. По обочинам жаркой, июльской дороги росла высокая рожь, уже склонившая голову назад к земле, точно колосья почувствовали утомление от долгого лета и от солнца и стали теперь стариками. Наташа с испугом вглядывалась в эту рожь, не покажется ли кто-нибудь из ее чащи, где обязательно кто-нибудь живет и таится, и думала, куда ей тогда спрятать брата, чтобы хоть он один остался живым. Если ему надеть свой платок на голову, чтобы Антошка был похож на девочку — девочек меньше трогают, — тогда бы лучше было; или спрятать его в песчаной пещере в овраге, но оврага тут нигде не встречалось, он был около их колхозной деревни. И старшая сестра повязала брату платок на голову, а сама пошла простоволосая, так ей было спокойнее на душе. Рожь медленно шумела около тихо бредущих по дороге детей. Безоблачное небо, туманное и бледное от пустой полуденной жары, казалось Наташе печальным и страшным; она вспомнила ночь со звездами над избою и двором, где она жила в колхозе вместе с отцом и матерью, и решила, что ночью интересней и лучше; ночью поют в колхозе одни добрые кроткие сверчки, квакают лягушки в запруде, и сопит бык, ночующий в скотном сарае, — и там нет ничего страшного, там мать выходит на крыльцо и зовет ее на разные голоса, как будто причитает: «Наташа, иди ужинать, тебе спать пора, чего ты звезды считаешь, завтра опять день настанет, успеешь еще пожить!» Наташа крепче взяла Антошку за руку и побежала с ним мимо ржи, чтобы скорее увидеть избы деревни Панютино, где жили бабушка и дедушка. Но брат скоро уморился, он упал в пыль и заплакал, а Наташа не догадалась сразу оставить его руку и нечаянно проволокла Антошку немного по земле. Взяв брата снова на руки, утешив его от слез, Наташа взошла с ним на возвышенность кургана. Здесь рожь росла низкая, потому что земля была худая, и отсюда было далеко видно, как идут поверху ржаных полей темные волны ветра и как светится льющийся воздух над озаренными полосами хлеба, которых сейчас не покрывала тень ветра. Наташа огляделась вокруг — когда же будет Панютино? — и увидела крылья мельницы, подымающиеся из-за дальних хлебов и вновь уходящие в них. Девочке теперь стало не так страшно находиться под безлюдным солнцем, в грустном шуме ржи и в тишине ровного полуденного ветра, доброту которого она ясно чувствовала своим лицом и всем телом. Наташа вздохнула с утешением — вон уже видна мельница, там мелют зерно, это, наверно, дедушка привез мешок: он знает, что придут внучка со внуком и надо испечь блины из новой муки; старая мука ведь уж вся вышла у них, и из нее плохо всходит тесто, а блины получаются не такие праховые и ноздреватые, как из свежего помола. Наташа понюхала воздух: пахло соломой, молоком, горячей землею, отцом и матерью. Это было ей знакомо и мило, и девочка понесла брата дальше; он теперь обнял сестру вокруг шеи и дремал, свесив голову за плечо Наташи. И они пошли вдаль по дороге, пролегающей во ржи. Вдруг Наташа вскрикнула и остановилась. Из глубины хлебов вышел к детям худой, бедный старичок с голым, ничем не заросшим, незнакомым лицом; ростом он был не больше Наташи, обут в лапти, а одет в старинные холщовые портки, заплатанные латками из военного сукна, и он нес за спиной плетеную кошелку со щавелем и крапивой, что годится для щей, — эту траву он нарвал по пути ради занятия. Старик также остановился против детей. Он грустно поглядел на Наташу бледными, добрыми глазами, уже давно приглядевшимися ко всему на свете, снял шапку, свалянную из домашней шерсти, поклонился и прошел мимо. «Нестрашный! — подумала Наташа про старика. — А пусть бы только тронул, я бы сама ему дала изо всех сил, он сразу бы умер... Некормленый, маломочный какой-то, наверно — нездешний!» А старичок тот, отошедши ко ржи, осторожно посмотрел на миновавших его детей. Ему запомнилось лицо Наташи — ее серые, чуткие, задумчивые глаза, внимательно открытый, дышащий детский рот, полные щеки и светлые волосы, обгоревшие на солнце и иссушенные полевым ветром. «Хорошая будет крестьянка!» — решил старик. Теперь он старался разглядеть ребенка, которого несла девочка. «И этот на нее похож, — увидел прохожий. — Сомлел и спит. А что ж ему!» — и старик пошел прочь, уставившись глазами в земляной сор и мелкую траву на дороге. Когда он видел лица детей, ему хотелось или тотчас умереть, чтобы не тосковать по молодой, по будущей, счастливой жизни, или уже остаться жить на свете постоянно, вечно. Но жить постоянно — разве это управишься, разве это ему посильно, да и охоты уже нету такой как прежде, и земля как будто наскучила, но иногда ему казалось что настоящая охота жить только и приходит в старости, а в молодых годах этого понятия нет, тогда человек живет без памяти... Больше всего старику было жалко детей, и он чувствовал, как от них входит в его сердце томительное, болящее счастье, все еще и до сей поры малознакомое и не прожитое, будто оно было забыто за недосугом, но само по себе давно ожидало его. Прохожий старик сел в тень, поближе к растущему хлебу, чтобы одуматься. А одумавшись, он хотел заплакать, но передумал. «Еще чего! — прошептал он вслух, — живи, старый человек, старайся! О-го-го, я еще кум королю! Чего мне, — тело мое цело, оно при мне, харчей полна изба, я не пьющий, не болящий!..» И старый человек с удовлетворением прилег около ржи, положив свою голову на кошелку с травой. Ходить ему сейчас было жарко и незачем; бумагу в колхоз «Общая жизнь» он отнес аккуратно и теперь уморился, а время у него еще есть впереди: летний день велик, ко двору успеет воротиться. Уже задремав, старик все еще чувствовал сладость в сердце, вспоминая встреченных детей, прошедших молча и робко мимо него, но точно призвавших его к бессмертной, далекой жизни вместе с собою. Душный ветер умолк над рожью — стало тихо, как перед грозою или перед великой сушью; и старик тоже умолк, он уже спал, снедаемый мухами и муравьями, ползавшими по его ко всему притерпевшемуся лицу. Дед и бабушка Наташи жили в деревянной избушке на краю деревни Панютино. От их дворового плетня начиналось общее ржаное поле, и туда, в это поле, уходила дорога, ведущая сначала в колхоз, где жила дочь стариков, мать Наташи, а затем дальше — в другие большие поля, заросшие хлебом и лиственными лесами, орошаемые светлыми реками, утекающими в теплое море... Бабушка Наташи, Ульяна Петровна, с самого утра время от времени выглядывала за ворота, не идет ли ее внучка со внуком. Она еще третьего дня наказала бабе-почтальонше, чтоб почтальонша непременно зашла к ее дочери в колхозе с тем, чтобы дочь отпустила внучку со внуком погостить в Панютино. «Должно, почтарка забыла к дочке зайти, — думала Ульяна Петровна, вглядываясь в пустую жаркую дорогу во ржи. — А ведь ей полтора трудодня за день пишут: ишь ты, льготная какая! Ходит, пыль подолом сгребает — только и делов... Либо в совет пожаловаться на нее, что ль!.. Да чума с ней, пускай ходит-мечется, бестолковая!» — и бабушка закрыла калитку. Еще с утра, спозаранку она наложила солому в печь, а белое тесто стояло со вчерашнего вечера, и бабушке уже два раза приходилось откладывать его из горшка в глиняную чашку — за ночь тесто взошло своим избытком через край. Все было готово, чтобы начать печь блины, но гости еще не пришли и свой старик как ушел с самого утра на озеро рыбу ловить, так и пропал. Наверно, опять сидит в кузнице у кузнеца и разговаривает не о деле. Им чего же: один врет, другой поддакивает; ведь ее старик всему верит, ему лишь бы самому было жить интересно и удивительно, а как другие на самом деле живут, он не знает. Он только и ждет, только и надеется, что в мире случится что-нибудь: либо солнце потухнет вдруг, либо чужая звезда близко подлетит к Земле и осветит ее золотым светом на вечное заглядение всем, или на бросовом неудобном поле вырастет сама по себе сладкая, питательная трава, которая пойдет на пользу людям, и ее не нужно будет сеять, а только жать. Ульяна Петровна посмотрела тесто и тяжко вздохнула: «Как я жизнь прожила — с таким мужиком!.. Ему никогда ничего и не надо было, а всего-навсего сидеть где попало да беседовать с людьми о самой лучшей жизни, что будет и чего не будет, а дома смотреть на свое добро и думать — когда ж это в огне сгорит или в воде потонет, когда все переменится, чтоб ему нескучно было!.. А так он добрый, непривязчивый и меня терпит». Бабушка старательно помешала чистое тесто: уже пора была из него печь блины, а то оно перестоится и закиснет. Нужно, чтобы хлеб остался целым и вкусным, — чем же другим ей было приветить внучку, внука и своего старика? Что есть еще на свете более необходимое, чем это ее бедное угощение? Она не знала... Бабушка не старалась выдумать что-либо другое хорошее или более лучшее, она лишь могла поставить тесто, испечь хлебы или блины, чтобы накормить родню, и сесть на лавку, когда все наедятся, пригорюнившись в утешении. Она не понимала, как еще жить по-хорошему, ей ничего и не надо было более. Пусть все поскорее соберутся вместе в одну избу, пусть будут здоровы ее дочь со своим мужем и растут счастливыми внуки, — чего еще мучиться, и так хорошо. Ульяна Петровна запалила солому в печке, но тут услышала, что на дворе закричал чужой петух, постоянно приходивший от соседей, чтобы бить петуха бабушки и пользоваться ее курами. Ульяна Петровна была ревнива к своему добру — она схватила веник и пошла отогнать хищника. Прогнав петуха, бабушка оглядела улицу и дорогу, ведущую в ржаное поле, — может, кто-нибудь покажется. Но не было никого, лишь волнами плыла жара по земле да старые привычные избы стояли по деревне и копались пыльные соседские куры в дорожной колее, и бабушке стало вдруг скучно и жутко, точно она посмотрела не на белый свет, а в кромешную тьму. Тогда Ульяна Петровна затворила калитку и пошла печь блины. Первый блин сразу получился хорошим — и недаром: уж сколько их испекла бабушка на своем веку — они сами у нее румянились и обратно из огня просились, только есть их сейчас было некому. Сама Ульяна Петровна свою стряпню всегда ела последней; она брала себе остатки и поскребышки и пекла из них, что выходило, чтоб не пропадало добро, — вся пища была для нее одинаково хороша. В окно кто-то слабо постучал с улицы. «Либо побирушка! — подумала бабушка. — Да они теперь уж и ходить перестали, а то бы я дала блин человеку — нынче урожаи большие пошли, говорить нечего». Она вынула сковороду из огня, чтобы блин не подгорел, и пошла к окошку. В окно смотрела внучка Наташа; за спиной у нее, обхватив ручками шею сестры, находился Антошка, и он спал сейчас, положив большую голову в сестрином платке на плечо Наташи, так что девочка вся согнулась от тяжести брата; одной своей рукой она удерживала обнимавшие ее руки Антошки, чтоб они не разлучились, а другой ухватилась за его штанину, чтоб ноги мальчика не висели в воздухе и он не сползал вниз. Наташа прислонила брата ногами к завалинку, освободила свою руку и еще раз тихо постучала в окно. — Бабушка, — сказала она, — отворяйте, мы к тебе в гости пришли. Ульяна Петровна заметила, что Наташа, чем более подрастает, тем делается лучше и задумчивей с лица и все более походит на нее, когда бабушка была девушкой. Тронутая такой добротой жизни, которая снова повторила ее во внучке, чтобы каждый, посмотрев на Наташу, вспомнил бы Ульяну Петровну после ее смерти, — утешенная и довольная, бабушка сказала: — Ах вы, бедные мои! Ну идите в избу скорее, чем же мне жить-то, кроме вас! В избе бабушка хотела уложить Антошку на кровать, но он потянулся и открыл глаза. — Бабушка, — сказал он, — испеки нам блины. А то мы шли-шли... — Да уж они давно готовы, — ответила бабушка. — Садись на лавку, я сейчас тебе новых испеку, старые остыли. — И холодную квашонку давай, — попросила Наташа, — мы в нее блины будем макать. — Сейчас, сейчас... Сейчас я у печки управлюсь и в погреб схожу, — говорила бабушка, — а потом оладушек вам наделаю, чаю согрею, а дедушка придет — обедать будем; я квасу вчера поставила, холодец сварила: чего же еще надо-то!.. — Еще варенье земляничное и грибы, — сказала Наташа. — И то, милая, и то, а то как же! — вспомнила Ульяна Петровна и пошла в выход за припасами, обрадованная, что добра у нее много и есть кого кормить. В избе пахло горячей землей, сытными печеными блинами и дымом, а за окном светило солнце над незнакомой травою чужой деревни. — Не сопи! — сказала Наташа Антошке. — Ты к бабушке в гости пришел, чего ты сопишь? Дай я тебе нос вытру... Антошка умолк, он перестал сопеть и лишь понемножку дышал, сидя на лавке у пустого стола. Наташа заглянула в бабушкину светлую горницу. Там было чисто, скучно, две жирные мухи бились в оконное стекло, жужжа жарким жалящим звуком, большая керосиновая лампа висела над столом, убранным вышитой скатертью как на праздник, кто-то стучал по сухой бочке далеко на деревне, нагоняя обруч, и заунывная жара светила в окно. Наташа подошла к углу, оклеенному газетами и картинками, чтобы посмотреть и почитать, что там есть. Одна картинка изображала дедушку, он был снят на карточке. Дедушка был молодым, с черными усами, в брюках, в жилетке, с цепочкой часов на груди, волосы на его голове были гладкие, как облизанные, и он был весь как богатый или городской, или как тракторист осенью, и глаза дедушки смотрели задумчиво вдаль по-умному... Дедушка сидел на голой высокой скамейке, сделанной из кирпичей или камня, как памятник; одна нога дедушки доставала до земли, а другая нет, и он сидел неохотно, как будто нечаянно, не замечая вовсе, что на земле возле него валяется гитара, повязанная бантом. Позади дедушки росла роща, и в той роще был еще белый дом, красивый и большой, как Дворец пионеров, но дедушка не смотрел на него. Он поднял одну свою руку, в которой был револьвер, приставил револьвер к голове и держал его там, готовясь убиться, а другая его рука была положена на колено, где находился конверт с письмом, глаза же дедушки смотрели вперед хотя и задумчиво, но весело... Что ж это такое? Наташа еще не знала такой жизни больших людей... Она села на стул у стола со скатертью и стала разглядывать рисунок вышивки; у них дома такой скатерти не было, а им и не надо: мать Наташи каждый день моет стол и скребет его ножом; у них и так чисто и хорошо. Петухи закричали на деревне, сначала один, потом другой и сразу все, и наседки заквохтали, собирая поближе к себе цыплят, поднялся ветер на дороге и понес душную пыль в пустые места. — Наташка, меня мухи едят, иди сюда, — позвал сестру Антошка из другой комнаты. — Пусть едят, сейчас приду, — ответила Наташа. Она подошла к окну и прислонилась лицом к стеклу; ей хотелось увидеть на улице что-нибудь знакомое или родственное, как у них в колхозе были ей знакомы плетни, трава и деревья. Но под окном бабушки рос один только маленький куст; его листья были покрыты пылью, он слабо шевелил ветвями, он истомился от жары и суши и жил точно во сне или как умерший, чужой и грустный для всех, которому не нужен никто. Если бы Наташу оставили здесь жить навсегда, она бы умерла от печали. — Отведи меня домой, я к маме хочу, — попросился Антошка. Наташа вернулась к брату; он сидел скучный и оробевший. — Я хочу к нам домой, — сказал он. — Не надо блины, я кашу буду, ее мама вчера варила... Наташа взяла один остывший блин с загнетки и спрятала его себе за пазуху. — А то ты в дороге есть захочешь, ты всегда не вовремя просишь, — сказала Наташа брату и подняла его к себе на руки. Бабушка еще была в погребе; низкая обомшелая дверь, ведущая в выход, обложенный сверху дерном, была открыта; старуха там говорила что-то себе на утешение и двигала кладью, доставая, наверно, варенье из потайной посуды. Наташа подошла к выходу и поглядела, куда скрылась бабушка. В погребе было темно, ничего не видно, и бабушка бормотала во тьме свои слова — должно быть, о том, что ей не хочется умирать, но она и так все время живет и живет. Чтобы не загреметь калиткой (она еще вдобавок жалобно скрипела в петлях, будто ей было больно отворяться), Наташа, прижав к себе брата, направилась по тропинке на картофельный огород и оттуда через прясло вышла к ржаному полю. Рожь росла тихо. В жаре и безмолвии колосья склонились обратно к земле, словно они уснули без памяти, и тень тьмы нашла на них с неба и покрыла их на покой. Наташа оглянулась в незнакомом поле, желая увидеть, что застило солнце. Дальняя молния в злобе разделила весь видимый мир пополам, и оттуда, с другой стороны, что за деревней Панютино, шел пыльный вихрь под тяжкой и медленной тучей; там раздался удар грома, сначала глухой и нестрашный, потом звук его раскатился и, повторившись, дошел до Наташи так близко, что она почувствовала боль в сердце. Наташа вошла в рожь, чтобы спрятаться с Антошкой. Она хотела было наискось пробежать по ржи к дороге и по той дороге уйти от тучи домой к отцу и матери, но затем передумала, потому что боялась помять хлеб, и пошла по обочине ржи. Антошка уже заметил все, что делается вдали, — и тучу, и вихрь, и молнию; он прижался к сестре и спрятал свою голову около ее горячей, как у матери, шеи. Наташа вышла на дорогу и побежала по ней домой от бабушки. У Антошки болтались ноги, он бил ими нечаянно по сестре, но он старался сидеть спокойно и крепко держался — больше ему сейчас некуда было деться. Наташа спешила изо всех сил, ей лишь хотелось бы только донести Антошку домой, чтобы их не застала буря и гроза в чистом поле. Но рожь все еще была тихой, ветер сюда не дошел, — и, может быть, все обойдется, может быть, страшная туча истратится вся в дальнем месте и после нее откроется ясное прохладное небо. Наташа приостановилась, послушала, как все было смирно и сонно вокруг нее, как сухо звенели кузнечики, утихая постепенно, потому что тень и тишина все более покрывали землю и кузнечики думали, что наступает ночь, а затем Наташа пошла помаленьку вперед. Антошка молчал: он боялся того, что с ним будет теперь, но его интересовали туча и молния, и он хотел, чтобы случилось что-нибудь страшное, а он бы посмотрел, но только не умер. Антошка глядел через плечо сестры назад, на деревню, он еще видел избушку бабушки, и можно было туда вернуться, но он зажмурил глаза, испугавшись, что рожь вдалеке, начиная от бабушкина двора, вдруг пригнулась и полегла — на нее нашла буря. — Наташка, спрячь меня поскорее куда-нибудь, — сердито сказал Антошка, — иль ты не видишь, что такое делается, полоумная какая! — Дай вот домой дойти, я тебя там нашлепаю, — пообещала брату Наташа. — Мы домой не дойдем, нас гром убьет, — прошептал Антошка. — Неси меня скорее, опять ты шагом идешь! Ты бежи! Вихрь настиг детей и ударил в них песком, землей, листьями, стеблями травы и деревенским сором. Наташа спряталась с братом в рожь и села там на землю; но ветер пригнетал рожь столь низко, что Наташа временами видела дом бабушки, деревню и то, что было далеко в полях и на небе. Вместе с вихрем, сквозь его горячую пыль, пошел град и стал бить в хлеб, в землю и в Наташу с Антошкой, по ее непокрытой голове; тогда она сейчас же укрыла Антошку собою, прилегши на него сверху, и спрятала прежде всего его голову в своих объятиях, тесно прижав всего брата к своему телу. Град бил по Наташе, по ее голове и по спине, но она молчала, зная, что Антошке теперь небольно и хорошо; он даже шевелился под нею немного, рассматривая там землю около ржаных корней и в старой пахоте. Град переменился на крупный прохладный дождь. Антошка соскучился прятаться под сестрой, ему хотелось посмотреть, что делается наружи, хотелось намокнуть на дожде, и он сказал Наташе: — Пусти меня, я выглянуть хочу. — Лежи, а то тебя громом убьет, — ответила Наташа. — Нет, он мимо, — сказал Антошка и вывернулся из-под сестры. Наташа села и взяла на колени брата, укрыв руками его голову от ветра и дождя. Антошка приподнялся ногами на коленях Наташи и посмотрел вокруг, что где есть, терпеливо жмурясь от бури, от колосьев и водяных капель, бьющих его по лицу. Он увидел черное, близкое, бегущее небо, а ниже его неподвижно висели серые облака, опустившие из себя длинные волосы ливня, сдуваемые бурей в пустую сторону, как космы у нищей старухи, и эти облака быстро меняли свое тело, таяли и переставали жить на глазах у Антошки. Он решил подождать — что еще будет, но сестра велела ему спрятаться поближе около нее, а она согнется и сохранит его. Антошка хотел было и вправду зажмуриться и уткнуться головой в большую сестру, где у нее было тепло и сухо, но там ему было скучно, а здесь он все видел, и он, не послушав сестры, стал смотреть на небо и на землю еще лучше. Однако колосья ржи мешали ему видеть далеко, поэтому Антошка попросил Наташу, чтоб она подняла его высоко на руки, а он будет глядеть. Наташа сняла с его головы свой платок, спрятала его себе за пазуху, вытерла рукавом платья мокрую голову Антошки и дала ему по затылку. — Остудишься, — сказала она. — Ишь ты, бес какой: глядеть ему надо на вихрь! Я вот маме скажу, она тебя хлопнет по башке. Антошка хотел ответить, что мать его по голове не бьет, а отец бьет только по лбу, но задохнулся от удара бури, от которой сразу полегла вся рожь и далеко стало видно вокруг, что там было сейчас. Антошка увидел деревню бабушки и луга за деревней, уже по ту сторону речки, в синем свете грозы и в ветре, и под ветром бежала к нему испуганная дрожащая трава. Дождь вдруг перестал идти, но ветер дул по-прежнему, набравшись силы в пустых местах полей. И хотя теперь на земле должно быть темно от страшной тучи, однако все было видно, только свет стал другой — он был бледно-синий и желтый, но чистый и кроткий, как во сне; это светились травы, цветы и рожь своим светом, и они сейчас одни освещали поля и избы, потемневшие было под тучей, и сама туча была озарена снизу светлой землей. Увидя целыми и живыми траву, хлеб и избы, Антошка и сам тоже перестал бояться тучи и молнии. Ветер упал, стало тихо повсюду, но тяжелая рожь более не поднялась. Антошка поглядел туда, где живет бабушка, и он увидел ее. Бабушка вышла на высокое крыльцо избы, что выходило во двор, и осмотрелась в непогоде. Она тревожилась о пропавших внуках. «Аль уж они соскучились у меня? — думала она. — Да где уж тут скучать, ведь они только пришли: не пора еще! Наверно, чужую деревню пошли поглядеть, сейчас назад явятся. Кабы их вот дождь не замочил — ишь темноты наволокло сколько!» О своем старике дедушке Ульяна Петровна не беспокоилась. Он теперь все равно не придет, пока гроза не начнется и не кончится: он на молнию будет глядеть. «Пойти кур покликать, пусть в сарае побудут», — решила Ульяна Петровна, но тут же присела от удара грома, близко повторившегося затем еще несколько раз, так что слабая дверь в избу сама отворилась и затворилась (если бы хозяин больше заботился о своем доме, дверь не стала бы распахиваться от одного звука), а бабушка как села, так и не встала, пока гром окончательно не угомонился, пока не утихли самые дальние его раскаты. Антошка увидел молнию, вышедшую из тьмы тучи и ужалившую землю. Сначала молния бросилась вниз далеко за деревней, но там ей было плохо или некуда было ударить, потому что молния подобралась обратно в высоту неба, и оттуда она сразу убила одинокое дерево, что росло посреди сельской улицы, около деревянной закопченной кузницы. Дерево вспыхнуло синим светом, точно оно расцвело, а затем погасло и умерло, и молния тоже умерла в дереве. От накатившего грома зашевелилась полегшая рожь, а бабушка опустилась совсем на крыльцо и перестала ходить по хозяйству туда-сюда, и Антошка засмеялся на бабушку, что она боится. Вслед за молнией на землю пролился дождь, густой и скорый, так что стало сумрачно вокруг, и бабушки уже было не видно за шумной мглой дождя. Но высокая молния снова осветила рожь и деревню, и тогда Антошка увидел черный дым и красный огонь в середине дыма, который медленно подымался из-под крыши старой кузницы, но огонь не мог разгореться, потому что его заливал дождь. Антошка понял, что молния, убив дерево, сама не умерла, но прошла через корни дерева в кузницу и снова стала огнем. Наташа обхватила брата, прижала его к себе, как сумела, и вышла с ним изо ржи на дорогу; она хотела бежать поскорее обратно к бабушке, чтобы спрятать Антошку от дождя и молнии, но дождь перемежился, капли стали падать редко, опять начало парить теплом в воздухе, и снова было душно и скучно около чужой деревни. Наташа остановилась на дороге и опустила брата наземь. Крыша кузницы теперь занялась живым огнем; пламя сушило намокшие доски и горело. Уже бежали люди на деревенский пожар, иные с ведрами воды, а другие с топорами, и скрипел ворот в ближнем колодце, а некоторые крестьяне стояли в отдалении у своих дворов и ничего не делали — наверно, они думали, что пожар обойдется и перестанет сам по себе, потому что главная, большая туча, богатая грозой и ливнем, лишь подходила к деревне Панютино: она сейчас была за рекою, черная до синевы, тучная и тихая, и в ней сверкали молнии, но гром их был еще не слышен. Оттуда, из-за реки, шла страшная, долгая ночь; в ней можно умереть, не увидев более отца с матерью, не наигравшись с ребятами на улице около колодца, не наглядевшись на все, что Антошка видел у отцовского двора. И печка, на которой Антошка спал с сестрой в зимнее время, будет стоять пустой. Ему было жалко сейчас их смирную корову, приходящую каждый вечер домой с молоком, невидимых сверчков, кличущих кого-то перед сном, тараканов, живущих себе в темных и теплых щелях, лопухов на их дворе и старого плетня, который уже был на свете, когда Антошки еще вовсе не существовало; и этот плетень особенно озадачивал Антошку: он не мог понять, как могло что-нибудь быть прежде него самого, когда его не было, что же эти предметы делали без него? Он думал, что они, наверно, скучали по нем и ожидали его. И вот он живет среди них, чтоб они все были рады, и не хочет помереть, чтоб они опять не скучали. Антошка прижался к сестре и заплакал от страха. Он боялся, что горит кузница, идет туча и снова сверкает гроза, которая ищет землю, чтобы убить дерево и зажечь их старую избу в колхозе. Приникнув к сестре, Антошка почувствовал, что она пахнет так же, как пахло все в их избе — и хлеб, и сени, и деревянные ложки, и подол матери. Наташа осмотрелась вокруг. Она увидела, что туча еще далеко и она успеет уйти с Антошкой домой. — На, трескай, — сказала она и, вынув из-за пазухи остывший блин, дала его брату. Антошка сел к сестре за спину, обхватив одной рукой Наташу за горло, стал жевать блин и скоро сжевал его весь целиком; сестра же все время бежала домой, стараясь не упасть под тяжестью брата. Она бежала в сумраке наступающей темной тучи между двумя стенами молчаливой ржи. Антошка смотрел на склоненные колосья и понимал, что это растет хлеб, первое добро жизни, чем держатся люди. Отец его сам говорил: пусть будет рожь, а другое само собой появится — и керосин, и одежда, и книжки с картинками. Тьма и туча, однако, вскоре догнали детей и нашли на них. Опять начался дождь, и после каждого раздраженного света молнии, после каждого удара грома дождь шел все более густо и скоро. Из тьмы неба теперь проливался сплошной поток воды, который бил в землю с такой силой, что разрушал и взворачивал ее, словно дождь пахал поле. Наташе стало трудно дышать в гуще ливня, она пересадила Антошку со спины к себе на руки, чтобы в него меньше попадал дождь и чтобы молния сверху сперва не ударила в него, и снова побежала вперед. Чаща ливня срасталась перед нею все более непроходимо, даже идти шагом было сейчас трудно и больно, будто детей окружал сумрачный, твердый и жесткий лес, обдирающий их тело до костей. Шум ливня заглушал удары грома, только молнии были видны. Иногда молний было столько много, что они сливали свой свет в долгое сияние, но это сияние освещало лишь бугры могучего мрака на небе, отчего было еще страшнее. Наташа измучилась вся; она остановилась и опустила вымокшего Антошку на землю. Сейчас она не знала, что ближе — мать с отцом или бабушка, — сколько она отошла от бабушкиной деревни и сколько осталось идти домой. Наташа села возле ржи и изо всех сил прижала к себе Антошку, чтобы хоть он остался живым и теплым около нее, если сама она умрет. Но ей подумалось, что вдруг Антошка помрет, а она одна уцелеет, — и тогда Наташа закричала криком, как большая женщина, чтоб ее услышали и помогли; ей показалось, что хуже и грустнее всего было бы жить последней на свете. Ведь, может быть, и дом их в колхозе сгорел от молнии, и двор смыт дождем в пустое песчаное поле, а мать с отцом теперь уже умерли. И приготовившись, чтобы скорее умереть самой, Наташа оставила Антошку и легла на землю вниз лицом, она хотела умереть первой в грозе и ливне, прежде чем умрет ее брат Антошка. Но маленький брат ее, посидев немного под дождем, сказал сестре: — Давай яму копать, мы туда спрячемся и проживем. Ты гляди, тут песок... Не плачь, а то я боюсь без тебя... Вымокшие, похудевшие дети стали рыть себе руками яму подле ржи, где была легкая почва. Но, вырыв небольшое углубление, брат и сестра увидели, что сильный дождь дальше сам копает им яму и своею силой вымывает ручьем песчаную землю, однако спрятаться им туда было нельзя. Наташа и Антошка притаились под ливнем на голой земле, сжавшись и укрывая руками свои головы. — Зачем ты меня к бабке-старухе в гости водила? — сказал Антошка сестре. — Дома лучше всего сидеть, я люблю дома... А ты девка-гулена! — Знай помалкивай лучше! — приказала Наташа. — Кто велел поскорей от бабушки домой идти? Я и блинов ничуть не покушала. — Я у бабки соскучился, — смирно произнес Антошка. Молния засветилась и вздрогнула несколько раз совсем рядом с Наташей и Антошкой, где-то в ближней полегшей ржи. Брат и сестра, боясь грома, загодя схватились руками друг за друга и прильнули лицами один к другому — Антошка к груди сестры, а она к его плечу, — чтобы ничего больше не видеть. Но в шуме ливня гром прозвучал нестрашно. — Опять мимо, — сказал Антошка. Дети давно продрогли от дождя и теперь прижимались друг к другу, желая согреться; они уже начинали привыкать мучиться, и им дремалось ко сну. — Вы ктой-то? — хрипло спросил их близкий, чужой голос. Наташа подняла голову от Антошки. Склонившись на колени, возле них стоял худой старичок, с незнакомым, ничем не обросшим лицом, которого они встретили нынче, когда шли в гости к бабушке. Сейчас этот дедушка, хранясь от дождя, надел кошелку на голову, а щавель и крапиву, наверно, выбросил прочь. — Сморились аль испугались, что ль? — спросил у Наташи старик, подвигаясь к детям еще ближе, чтоб они его слышали. — Нам боязно стало, — сказала Наташа. — Да как же не боязно-то? — согласился прохожий человек. — Ишь жуть какая — и льется, и гремит, и сверкает. Я-то ведь не боюсь от старости лет, от глупости, а вам чего же: вы бойтесь, вам это надо. — А мы уж привыкли бояться, — произнесла Наташа. — Теперь нам не страшно. А ты сам кто, ты откуда? — Я дальний, — ответил старичок. — Верст двадцать отсюда будет, племхоз «Победа», не слыхала?.. А я оттуда, я там по племенному делу рассыльным агентом служу: куда что пошлют, что скажут — я готов. А нынче в колхоз «Общая жизнь» ходил, мне велели сказать, чтоб колхоз племенного бычка себе взял. Им бык полагается. Пускай погонщика шлют. — Сказал? — спросила Наташа. — Сказал. А сейчас вот назад ворочаюсь. Антошка встал на ноги и с интересом детства рассматривал чужого маленького деда, стоявшего на вымокшей земле на коленях, с кошелкой на голове. Ливень перешел в сплошной частый дождь с пузырями, и молнии вспыхивали уже далеко в стороне, откуда гром не успевал доходить сюда, умариваясь в дороге. — Ну иди, нам быка давно в колхоз надо, — сказала Наташа. Старик молча глядел на детей под сумрачным долгим дождем. — Сейчас тронусь, — неохотно произнес он. — Мне пора. Дед встал с земли и стал заправляться в дальнюю дорогу. Он крепко привязал свою кошелку обратно за спину и снял шапку с головы. — Вам не дойти, — сказал старик детям. — Там дорогу теперь распустило, там земля густая, добрая, а дождь опять, того гляди, припустится... Он надел свою шапку на голову Антошки и, согнувшись, касаясь руками земли, велел ребенку полезать к нему в кошелку за спиной, а сидеть там и держаться. Антошка сейчас же забрался туда, и ему стало в кошелке мягко и хорошо. — А куда ты понесешь-то его? — быстро спросила Наташа, готовясь изо всех сил вцепиться в лицо старика. — Тебе кто наказал его брать? — Понесу к отцу-матери его, куда ж еще! — ответил дед. — На ваш колхоз. И тебя туда же. Старик еще раз пригнулся, взял Наташу себе спереди на руки и пошел под дождем по дороге на «Общую жизнь», унося на себе двоих детей. — Ты не бойся, — сказала Наташа брату, удобно сидевшему в кошелке против нее. — Я за ним буду глядеть. — Он не как ты, он сильный, — сказал сестре Антошка. У старика надулись жилы на шее, он сгорбился, дождь и пот обмывали его тело и лицо, но он шел привычно и терпеливо по грязи и по воде. Дети молчали, ожидая, когда увидят свою избу в колхозе. Наташа боялась про себя, что, может быть, их двор уже сгорел от молнии. Старик из сбереженья сил тоже ничего не говорил, лишь однажды он прошептал про себя: — Спасибо — град не пошел. Он бывает с голубиное яйцо — побил бы детей. Дождь лился мелкими, частыми каплями; грозы уже не было. И вскоре Наташа увидела сквозь дождь прясло крайнего двора своего колхоза; здесь жили Чумиковы. Она не знала, что колхоз их так близко, и она улыбнулась от радости. Значит, все было цело и пожара нет, а то бы люди бежали на пожар. А может быть, их дом уже сгорел и потух, — и Наташа опять загорюнилась. Но вон ветла стоит, она растет около дома Наташи, она жива; вон соломенная крыша на ихней избе и труба с железным петушком... Наташа отвернула свое лицо от Антошки и осторожно терла его рукавом от дождя и слез. Около отцовского двора Наташа спрыгнула на землю, Антошку же старик внес в кошелке за спиной в самые сени избы. В горнице родителей Наташи, пережидая дождь, сидело много людей. Отец Наташи угощал их чаем с сеяным хлебом и наложил полную сахарницу колотого сахара. Здесь был председатель колхоза Егор Ефимович Провоторов, дедушка, муж бабушки, и незнакомый человек, неизвестно кто, ненужный кто-нибудь. Мать Наташи раздела дочь и Антошку и дала им на смену сухую одежду, обещая, что больше никуда их в гости сроду не пустит. А старичок, выжав с себя немного воды в сенях, уже сидел за столом в горнице, пил чай и рассказывал, как было дело. Егор Ефимович его знал — старик из племхоза только что был у него нынче относительно быка. — Как же так! — сказал Егор Ефимович, председатель, говоря отцу Наташи. — На дворе гроза, ливень, буря была, а ты детей в Панютино послал? — Они ушли — еще вёдро было, — тихо ответил отец. — А после вёдра враз буря нашла и гроза, — говорил Егор Ефимович, — а ребятишки могли не успеть добежать до Панютина. Вишь ты как! А мы сидим здесь второй час, балакаем, а ты и не вспомнил про девчонку с мальчишкой ни разу. — Чего зря говорить! — с досадой ответил отец. — Не сталось с ними ничего, целыми пришли. — Да это-то хоть так! — согласился председатель и поглядел на Антошку с Наташей, которые теперь стояли у притолоки и глядели на гостей; мать их уже переодела во все чистое и сухое, и им было сейчас опять хорошо жить. — И родной дед, старый долдон, — говорил председатель, — знает, что к нему внук со внучкой в гости пошли, так он сам по грозе к зятю чай пить пришел и сидит — не беспокоится... Дедушка Наташи молчал, и все другие люди тоже. — Я спозаранку сюда в кооператив явился, — промолвил дедушка. — Хотел крючок сазаний купить, и к вашему шорнику у меня дело было, мы с ним кумовья... А в нашей многолавке нет тебе никаких крючков — вся рыба в реке цела живет, а мои снасти никуда стали. Думал в вашем кооперативе поджиться... — Дело прошлое, — мирно произнес Егор Ефимович. — Дай-ка мне назад документ в племхоз, что я тебе давеча дал, — и председатель протянул руку к отцу Наташи. Отец несмело выдал председателю бумагу. — Гляди, Ефимыч, бык племенной, с ним надо уметь, — сказал отец. — Аль и быка теперь не доверяешь, что мои ребятишки намокли? — Пока нет, — ответил председатель, — не доверяю. — Так кто ж тебе погонит-то? — интересовался отец. — В колхозе, кроме меня, едва ли кто отвечать за такое дело возьмется... — А я вон с ним, может, слажусь, — указал председатель на старичка из племхоза, хлебавшего чай внакладку. — Право твое, — согласился отец. — Ишь ты — какой бдительный! Иль заботу о малолетних кадрах почувствовал? Но бык — дело одно, а девчонка с мальчишкой — совсем другое. — Верно, — произнес председатель, пряча документ к себе, прочитав его весь снова. — Ребятишки — дело непокупное, и для сердца они больны, как смерть, а бык не то, быка и второй раз можно за деньги купить... — Ух ты, во, гляди-ко! — с радостью всей своей души сказал вдруг старичок из племхоза и, отодвинув блюдце, нечаянно бросил себе в рот еще кусочек сахара. Он перестал пить чай и засмотрелся на председателя, рыжеватого крестьянина лет сорока пяти, медленно глядящего на свет серыми думающими глазами. Наташе с Антошкой надоело слушать разговор, и они вышли на крыльцо. Дождь еле-еле капал. Стало смирно и сумрачно кругом повсюду; листья деревьев и трав, уморившись, висели спящими до будущего утра. Лишь далеко-далеко, в чужих и темных полях, вспыхивали зарницы, точно это смежались глаза у усталой тучи. — Давай опять завтра к бабке в гости пойдем, — сказал Антошка сестре. — Я не боюсь теперь. Я люблю грозу. Наташа ничего не ответила брату. Ведь он еще маленький, измученный, и ругать его нельзя. Мать отворила дверь и позвала своих детей есть. Мать уже сварила для них картошку и полила ее сверху яйцами, а потом сметаной. Пусть дети растут и поправляются.