Лев толстой иван ильич. Обыкновенная и ужасная история

Лев Николаевич Толстой

СМЕРТЬ ИВАНА ИЛЬИЧА

В большом здании судебных учреждений во время перерыва заседания по делу Мельвинских члены и прокурор сошлись в кабинете Ивана Егоровича Шебек, и зашел разговор о знаменитом красовском деле. Федор Васильевич разгорячился, доказывая неподсудность, Иван Егорович стоял на своем, Петр же Иванович, не вступив сначала в спор, не принимал в нем участия и просматривал только что поданные «Ведомости».

Господа! - сказал он, - Иван Ильич-то умер.

Неужели?

Вот, читайте, - сказал он Федору Васильевичу, подавая ему свежий, пахучий еще номер.

В черном ободке было напечатано: «Прасковья Федоровна Головина с душевным прискорбием извещает родных и знакомых о кончине возлюбленного супруга своего, члена Судебной палаты, Ивана Ильича Головина, последовавшей 4-го февраля сего 1882 года. Вынос тела в пятницу, в час пополудни».

Иван Ильич был сотоварищ собравшихся господ, и все любили его. Он болел ужи несколько недель; говорили, что болезнь его неизлечима. Место оставалось за ним, но было соображение о том, что в случае его смерти Алексеев может быть назначен на его место, на место же Алексеева - или Винников, или Штабель. Так что, услыхав о смерти Ивана Ильича, первая мысль каждого из господ, собравшихся в кабинете, была и том, какое значение может иметь эта смерть на перемещения или повышения самих членов или их знакомых.

«Теперь, наверно, получу место Штабеля или Винникова, - подумал Федор Васильевич. - Мне это и давно обещано, а это повышение составляет для меня восемьсот рублей прибавки, кроме канцелярии».

«Надо будет попросить теперь о переводе шурина из Калуги, - подумал Петр Иванович. - Жена будет очень рада. Теперь уж нельзя будет говорить, что я никогда ничего не сделал для ее родных».

Я так и думал, что ему не подняться, - вслух сказал Петр Иванович. - Жалко.

Да что у него, собственно, было?

Доктора не могли определить. То есть определяли, но различно. Когда я видел его последний раз, мне казалось, что он поправится.

А я так и не был у него с самых праздников. Все собирался.

Что, у него было состояние?

Кажется, что-то очень небольшое у жены. Но что-то ничтожное.

Да, надо будет поехать. Ужасно далеко жили они.

То есть от вас далеко. От вас всё далеко.

Вот, не может мне простить, что я живу за рекой, - улыбаясь на Шебека, сказал Петр Иванович. И заговорили о дальности городских расстояний, и пошли в заседание.

Кроме вызванных этой смертью в каждом соображении о перемещениях и возможных изменениях по службе, могущих последовать от этой смерти, самый факт смерти близкого знакомого вызвал во всех, узнавших про нее, как всегда, чувство радости о том, что умер он, а не я.

«Каково, умер; а я вот нет», - подумал или почувствовал каждый. Близкие же знакомые, так называемые друзья Ивана Ильича, при этом подумали невольно и о том, что теперь им надобно исполнить очень скучные обязанности приличия и поехать на панихиду и к вдове с визитом соболезнования.

Ближе всех были Федор Васильевич и Петр Иванович.

Петр Иванович был товарищем по училищу правоведения и считал себя обязанным Иваном Ильичом.

Передав за обедом жене известие о смерти Ивана Ильича и соображения о возможности перевода шурина в их округ, Петр Иванович, не ложась отдыхать, надел фрак и поехал к Ивану Ильичу.

У подъезда квартиры Ивана Ильича стояла карета и два извозчика. Внизу, в передней у вешалки прислонена была к стене глазетовая крышка гроба с кисточками и начищенным порошком галуном. Две дамы в черном снимали шубки. Одна, сестра Ивана Ильича, знакомая, другая - незнакомая дама. Товарищ Петра Ивановича, Шварц, сходил сверху и, с верхней ступени увидав, входившего, остановился и подмигнул ему, как бы говоря: «Глупо распорядился Иван Ильич: то ли дело мы с вами».

Лицо Шварца с английскими бакенбардами и вся худая фигура во фраке имела, как всегда, изящную торжественность, и эта торжественность, всегда противоречащая характеру игривости Шварца, здесь имела особенную соль. Так подумал Петр Иванович.

Петр Иванович пропустил вперед себя дам и медленно пошел за ними на лестницу. Шварц не стал сходить, а остановился наверху. Петр Иванович понял зачем: он, очевидно хотел сговориться, где повинтить нынче. Дамы прошли на лестницу к вдове, а Шварц, с серьезно сложенными, крепкими губами и игривым взглядом, движением бровей показал Петру Ивановичу направо, в комнату мертвеца.

Петр Иванович вошел, как всегда это бывает, с недоумением о том, что ему там надо будет делать. Одно он знал, что креститься в этих случаях никогда не мешает. Насчет того, что нужно ли при этом и кланяться, он не совсем был уверен и потому выбрал среднее: войдя в комнату, он стал креститься и немножко как будто кланяться. Насколько ему позволяли движения рук и головы, он вместе с тем оглядывал комнату. Два молодые человека, один гимназист, кажется, племянники, крестясь, выходили из комнаты. Старушка стояла неподвижно. И дама с странно поднятыми бровями что-то ей говорила шепотом. Дьячок в сюртуке, бодрый, решительный, читал что-то громко с выражением, исключающим всякое противоречие; буфетный мужик Герасим, пройдя перед Петром Ивановичем легкими шагами, что-то посыпал по полу. Увидав это, Петр Иванович тотчас же почувствовал легкий запах разлагающегося трупа. В последнее свое посещение Ивана Ильича Петр Иванович видел этого мужика в кабинете; он исполнял должность сиделки, и Иван Ильич особенно любил его. Петр Иванович все крестился и слегка кланялся по серединному направлению между гробом, дьячком и образами на столе в углу. Потом, когда это движение крещения рукою показалось ему уже слишком продолжительно, он приостановился и стал разглядывать мертвеца.

Мертвец лежал, как всегда лежат мертвецы, особенно тяжело, по-мертвецки, утонувши окоченевшими членами в подстилке гроба, с навсегда согнувшеюся головой на подушке, и выставлял, как всегда выставляют мертвецы, свой желтый восковой лоб с взлизами на ввалившихся висках и торчащий нос, как бы надавивший на верхнюю губу. Он очень переменился, еще похудел с тех пор, как Петр Иванович не видал его, но, как у всех мертвецов, лицо его было красивее, главное - значительнее, чем оно было у живого. На лице было выражение того, что то, что нужно было сделать, сделано, и сделано правильно. Кроме того, в этом выражении был еще упрек или напоминание живым. Напоминание это показалось Петру Ивановичу неуместным или, по крайней мере, до него не касающимся. Что-то ему стало неприятно, и потому Петр Иванович еще раз поспешно перекрестился и, как ему показалось, слишком поспешно, несообразно с приличиями, повернулся и пошел к двери. Шварц ждал его в проходной комнате, расставив Широко ноги и играя обеими руками за спиной своим цилиндром. Один взгляд на игривую, чистоплотную и элегантную фигуру Шварца освежил Петра Ивановича. Петр Иванович понял, что он, Шварц, стоит выше этого и не поддается удручающим впечатлениям. Один вид его говорил: инцидент панихиды Ивана Ильича никак не может служить достаточным поводом для признания порядка заседания нарушенным, то есть что ничто не может помешать нынче же вечером щелкануть, распечатывая ее, колодой карт, в то время как лакей будет расставлять четыре необожженные свечи; вообще нет основания предполагать, чтобы инцидент этот мог помешать нам провести приятно и сегодняшний вечер. Он и сказал это шепотом проходившему Петру Ивановичу, предлагая соединиться на партию у Федора Васильевича. Но, видно, Петру Ивановичу была не судьба винтить нынче вечером. Прасковья Федоровна, невысокая, жирная женщина, несмотря на все старания устроить противное, все-таки расширявшаяся от плеч книзу, вся в черном, с покрытой кружевом головой и с такими же странно поднятыми бровями, как и та дама, стоявшая против гроба, вышла из своих покоев с другими дамами и, проводив их в дверь мертвеца, сказала:

Сейчас будет панихида; пройдите.

Шварц, неопределенно поклонившись, остановился, очевидно, не принимая и не отклоняя этого предложения. Прасковья Федоровна, узнав Петра Ивановича, вздохнула, подошла к нему вплоть, взяла его за руку и сказала:

Я знаю, что вы были истинным другом Ивана Ильича… - и посмотрела на него, ожидая от него соответствующие этим словам действия.

Петр Иванович знал, что как там надо было креститься, так здесь надо было пожать руку, вздохнуть и сказать: «Поверьте!». И он так и сделал. И, сделав это, почувствовал, что результат получился желаемый: что он тронут и она тронута.

Пойдемте, пока там не началось; мне надо поговорить с вами, - сказала вдова. - Дайте мне руку.

Петр Иванович подал руку, и они направились во внутренние комнаты, мимо Шварца, который печально подмигнул Петру Ивановичу: «Вот те и винт! Уж не взыщите, другого партнера возьмем. Нешто впятером, когда отделаетесь», - сказал его игривый взгляд.

Смерть Ивана Ильича

В перерыве заседания члены Судебной палаты узнают из газеты о смерти Ивана Ильича Головина, последовавшей 4 февраля 1882 г. после нескольких недель неизлечимой болезни. Сотоварищи покойного, любившие его, невольно рассчитывают возможные теперь перемещения по службе, и каждый думает: «Каково, умер; а я вот нет».

На панихиде все испытывают неловкое чувство, вызванное осознанием общего притворства скорби. Единственное спокойное, и оттого значительное, лишь лицо Ивана Ильича, на котором было «выражение того, что то, что нужно было сделать, сделано, и сделано правильно. Кроме того, в этом выражении был еще упрек или напоминание живым». Вдова Прасковья Федоровна старается узнать у Петра Ивановича, которого называет «истинным другом Ивана Ильича», нельзя ли получить по случаю смерти побольше денег от казны. Петр Иванович ничего не может посоветовать и прощается. Ему приятно вдохнуть чистый воздух на улице после запаха ладана и трупа, и он спешит к приятелю Федору Васильевичу, чтобы не очень опоздать к карточной игре.

«Прошедшая история жизни Ивана Ильича была самая простая,и обыкновенная и самая ужасная». У его отца, тайного советника, было три сына. Старший, холодный и аккуратный, сделал такую же карьеру, как и отец. Младший был неудачник, родственники не любили встречаться с ним и без крайней необходимости о нем не вспоминали. Иван Ильич был средним между братьями не только по возрасту, но и по всему, что составляет и направляет человеческую жизнь.

В юности уже определились его качества, которые потом не изменились - Иван Ильич был умный, способный, живой и общительный человек, строго исполняющий жизненные правила, принятые стоящими выше его людьми. Если он когда и отступал от этих правил, то оправдывал себя тем, что подобные поступки совершались и высоко стоящими людьми и не считались дурными, - и успокаивался.

Хорошо кончив курс правоведения, Иван Ильич при помощи отца получает в провинции должность чиновника особых поручений. Он служит честно, гордится своей честностью, вместе с тем приятно и прилично веселится - в пределах принятых в обществе норм порядочности, делает хорошую карьеру. Он становится судебным следователем - новое назначение требует переезда в другую губернию.

Иван Ильич оставляет прежние связи и заводит новые так, что жизнь его становится еще более приятной. Он встречается с будущей своей женой, и, хотя мог рассчитывать на более блестящую партию, решает жениться, так как невеста ему приятна и к тому же выбор Ивана Ильича выглядит правильным в глазах людей, стоящих выше него в свете.

Первое время после свадьбы жизнь Ивана Ильича не изменяется и даже становится более приятной и одобряемой обществом. Но постепенно, особенно с рождением первого ребенка, супружеская жизнь усложняется, и Иван Ильич вырабатывает в себе определенное к ней отношение. Он требует от супружества только тех удобств, которые находит, восполняя ощущение собственной независимости в делах службы.

Это отношение приносит свои плоды - в общественном мнении Иван Ильич принят и как хороший семьянин, и как хороший служака. Через три года его делают товарищем прокурора и через семь лет службы в одном городе переводят на место прокурора в другую губернию.

Проходит семнадцать лет со времени женитьбы. За это время родилось пятеро детей, трое из них умерло, старшей дочери уже шестнадцать лет, она учится дома, мальчика Прасковья Федоровна отдает в гимназию назло мужу, который хотел видеть сына в правоведении. Во всех раздорах и невзгодах семьи Прасковья Федоровна винит мужа, но он уклоняется от ссор. Весь интерес жизни Ивана Ильича поглощается службой.

Денег не хватает на жизнь, и Иван Ильич в 1880 г., самом тяжелом в его жизни, решает ехать в Петербург просить места в пять тысяч жалованья. Поездка эта завершается удивительным, неожиданным успехом. Запнувшаяся было жизнь опять обретает характер приятности и приличия.

Осматривая новую квартиру, Иван Ильич падает с лесенки и ударяется боком о ручку оконной рамы. Ушиб болит, но скоро проходит. Несмотря на некоторые несогласия, семейная жизнь протекает благополучно и заполнена заботами нового устройства. Служба у Ивана Ильича идет легко и приятно, он даже чувствует виртуозность, с которой ведет свои дела.

Он здоров - нельзя назвать нездоровьем странный вкус во рту и неловкость в левой стороне живота. Но со временем эта неловкость переходит в тяжесть, потом в боль, которая сопровождается дурным расположением духа. Все чаще он становится раздражен, особенно после того, как жена настаивает на обращении к докторам. Иван Ильич подчиняется ей и подвергается унизительным, с его точки зрения, медицинским осмотрам.

Доктора увиливают от прямых ответов на вопросы об опасности болезни, и это еще больше раздражает Ивана Ильича, Он исполняет все предписания врачей, находя в этом утешение, но боль усиливается. Жена постоянно делает замечания, находя, что Иван Ильич недостаточно строго исполняет предписанное лечение. На службе он начинает замечать, что к нему приглядываются, как к человеку, который может освободить место. Болезнь прогрессирует. И уже не с раздражением, а с ужасом и мучениями физическими он не спит ночами, страдает без единого человека рядом, кто мог бы понять и пожалеть.

Боли усиливаются, и в промежутках облегчения Иван Ильич понимает, что не в почке дело, не в болезни, а «в жизни и смерти. Да, жизнь была и вот уходит, уходит, и я не могу удержать её. То я здесь был, а теперь туда! Куда? Неужели смерть? Нет, не хочу». Он всегда с досадой ждет, когда уйдет жена, приходящая помочь ему, и все думает о боли, о смерти, называя её для себя коротким словом «она». Он знает, что умирает, но никак не может понять этого. И вспомнившийся силлогизм: «Кай - человек, люди смертны, потому Кай смертен», - он не может применить к себе.

В страшном положении Ивана Ильича является ему и утешение. Это чистый, свежий мужик Герасим, слуга, приставленный ухаживать за умирающим. Простота и легкость, с которыми Герасим исполняет свои обязанности, умиляет Ивана Ильича. Он чувствует неумение Герасима лгать и притворяться перед лицом смерти, и это странным образом успокаивает Ивана Ильича. Он просит Герасима держать подолгу на плечах свои ноги, в таком положении боль уходит, и Иван Ильич любит при этом говорить с Герасимом. Герасим жалеет Ивана Ильича просто и по-настоящему.

Идут последние дни, наполненные муками физическими и нравственными. Встречи с домашними, с врачами заставляют страдать Ивана Ильича, и, когда эти люди уходят, он чувствует, что вместе с ними уходит ложь, но боль остается. И он посылает за Герасимом.

Когда Ивану Ильичу становится совсем плохо, он причащается. В ответ на вопрос жены, не лучше ли ему, он отвечает: «Да». И вместе с этим словом видит весь обман, скрывающий жизнь и смерть. С этой минуты три дня он кричит, не переставая, один звук «У-у!», оставшийся от крика «Не хочу!». За час до смерти к нему пробирается сын-гимназистик, и рука Ивана Ильича попадает на его голову. Сын хватает руку, прижимает к губам и плачет.

Иван Ильич видит сына и чувствует жалость к нему. Сына уводят. Иван Ильич прислушивается к боли, ищет привычный страх смерти и не находит. Вместо смерти появляется свет. «Кончена смерть, её нет больше», - говорит он себе, останавливается на половине вздоха, потягивается и умирает.

Одна из вершин мировой психологической прозы. Прослеживая мысли и чувства смертельно больного чиновника, Толстой показывает, как человек убегает от мыслей о смерти и как смерть приводит его к пониманию, чем была его жизнь.

комментарии: Юрий Сапрыкин

О чём эта книга?

Хроника болезни и умирания судейского чиновника, которой предшествует история его жизни. Единственное в своём роде произведение, рассказывающее о том, как человек переживает приближение конца, какие психологические уловки использует, чтоб увернуться от осознания его неизбежности, и как наконец осознаёт смерть — важнейшее в жизни дело, которое полностью меняет понимание самой жизни.

Лев Толстой. Москва, 1885 год. Ателье «Шерер, Набгольц и Ко»

Когда она написана?

Начало 1880-х для Толстого — время «духовного переворота»: он пересматривает собственную жизнь, формулирует свой символ веры — излагает идеи, которые лягут в основу толстовства. Замысел рассказа о «простой смерти простого человека» относится к 1881 году; его первоначальное название — «Смерть судьи». В это же время Толстой готовит к публикации «Исповедь», заканчивает основные свои религиозно-догматические сочинения — «Исследование догматического богословия» Религиозно-философское сочинение Толстого, в котором он исследует православную догматику и излагает собственное понимание Евангелия. За основу работы было взято «Православно-догматическое богословие» московского митрополита Макария. Впервые труд Толстого под заглавием «Критика догматического богословия» был напечатан в Женеве (в 1891 году первый том, в 1896 году — второй). В 1908 году «Исследование» было опубликовано в России. ⁠ и «Соединение и перевод четырёх Евангелий» В этой работе Лев Толстой заново переводит с древнегреческого языка Евангелие, пытаясь отделить «истинный» смысл христианства от его последующего церковного искажения. Помимо изложения Евангелий Толстой даёт своё понимание христианского учения. В письме Черткову он пишет, что «это сочинение — обзор богословия и разбор Евангелий — есть лучшее произведение моей мысли, есть та одна книга, которую (как говорят) человек пишет во всю свою жизнь». В 1901 году труд был опубликован в чертковском издательстве в Англии, в 1906 году — как приложение к журналу «Всемирный вестник». ⁠ — и начинает работу над трактатами «В чём моя вера?» Религиозно-философский трактат, в котором Толстой изложил своё понимание учения Христа и систему убеждений, которую его последователи назовут толстовством. Одна из центральных идей книги — проповедь непротивления злу насилием, составляющая, по мнению Толстого, главную ценность Евангелия. Трактат был опубликован в 1884 году, но арестован цензурой из-за критики Церкви. Был переиздан в Женеве в 1888 году. ⁠ и «Так что же нам делать?» Работа создавалась по следам московской переписи 1882 года, в которой Толстой лично принимал участие. В первой части книги писатель рассказывает о поразившей его городской нищете, раскаивается в «барском» образе жизни своей семьи, а во второй — пытается найти пути изменения несправедливого устройства общества. Отрывки трактата печатались в журнале «Русское богатство» в 1885-1886 годах. Полностью книга была опубликована в Женеве в 1886 году под заглавием «Какова моя жизнь», а в России — в издательстве «Посредник» в 1906 году. ⁠ . Идея повести долго остаётся нереализованной; 27 апреля 1884 года Толстой записывает в дневнике: «Хочу начать и кончить новое: либо смерть судьи, либо записки сумасшедшего»; из последующих записей следует, что какие-то наброски рассказа к тому времени уже существовали. Название «Смерть Ивана Ильича» впервые упоминается в письме Софьи Андреевны Толстой к Татьяне Кузминской ⁠ от 4 декабря 1884 года: она сообщает, что муж читал отрывок из нового рассказа; «вот пишет-то, точно пережил что-то важное». В первоначальном варианте повесть представляла собой дневник самого Ивана Ильича, позже (приблизительно осенью 1885 года) Толстой переходит к повествованию от лица автора. Окончательная редакция текста датирована 25 марта 1886 года.

Дом в Долго-Хамовническом переулке (сейчас - улица Льва Толстого), где жила семья Толстых начиная с 1881 года. Фотография 1920 года

Как она написана?

«Смерть Ивана Ильича» — одна из вершин толстовской интроспекции: автор следит не только за изменениями эмоций и настроения, осознанными или неосознаваемыми мотивами поступков, но даже за мельчайшими физиологическими ощущениями. Повесть знаменует поворот к «позднему Толстому»: автор как будто пытается приглушить красоту слога в пользу дидактичности. Язык становится суше и минималистичнее: по выражению литературоведа Сергея Бочарова, «слово автора начало сокращаться и упрощаться, сжиматься, оно начало засыхать и в то же время до крайности обостряться». Риторические фигуры «Смерти Ивана Ильича» напоминают о толстовских трактатах (отчасти создававшихся в одно время с повестью), но, в отличие от публицистических своих произведений, на заданные героем вопросы «зачем?» автор не даёт прямого ответа.

Черновой вариант рукописи «Смерти Ивана Ильича»

Что на неё повлияло?

Знакомство Толстого с Иваном Мечниковым, прокурором тульского суда, а также история его последующей болезни и смерти. Уход из жизни близких людей — Ивана Тургенева (1883) и князя Леонида Урусова Леонид Дмитриевич Урусов (1837-1885) — чиновник, переводчик, общественный деятель. Служил в министерстве иностранных дел, министерстве внутренних дел, был тульским вице-губернатором. В 1877 году Урусов познакомился с Толстым, в 1885 году они вместе совершили путешествие в Симеиз. Перевёл на французский толстовский трактат «В чём моя вера?», считал себя последователем Толстого. ⁠ (1885). Собственные размышления о смысле смерти, проходящие через самые разные тексты Толстого — от ранних дневниковых записей до сцены смерти князя Андрея в «Войне и мире», от рассказа «Три смерти» до «Исповеди» и религиозно-философских сочинений 1880-х годов.

В 1886 году, в очередной, двенадцатой части «Сочинений графа Л. Н. Толстого», издававшихся Софьей Андреевной Толстой.

Лев Толстой. Ясная Поляна, 1885 год. Фотография Семёна Абамелека-Лазарева

Fine Art Images/Heritage Images/Getty Images

Как её приняли?

В первых же отзывах, появляющихся в письмах и дневниках современников, повесть расценивается как одна из вершин творчества Толстого и мировой литературы вообще.

«Ни у одного народа, нигде на свете нет такого гениального создания, — пишет Толстому Владимир Стасов Стасов Владимир Васильевич (1824-1906) — музыкальный и литературный критик, искусствовед, общественный деятель. Начал публиковаться в 1847 году, сотрудничал с «Отечественными записками». За связь с кружком петрашевцев его арестовали и заключили в Петропавловскую крепость. После освобождения Стасов уехал за границу. В 1854 году вернулся в Россию, поучаствовал в создании группы композиторов «Могучая кучка» (именно Стасов придумал её название), помогал с организацией первых выставок передвижников. До конца жизни работал заведующим художественным отделом Публичной библиотеки. ⁠ 25 апреля 1886 года. — Всё мало, всё мелко, всё слабо и бледно в сравнении с этими 70-ю страницами». Пётр Чайковский 12 июля 1886 года пишет в дневнике: «Прочёл «Смерть Ивана Ильича». Более чем когда-либо я убеждён, что величайший из всех когда-либо и где-либо бывших писателей-художников,— есть Л. Н. Толстой . Его одного достаточно, чтобы русский человек не склонял стыдливо голову, когда перед ним высчитывают всё великое, что дала человечеству Европа ...»

Степень восторгов вокруг новой повести такова, что Николаю Лескову приходится вступиться за писателей-современников, чей талант, по общему мнению, несопоставим с величием Толстого. В статье «О куфельном мужике и проч.» он пишет:

«При достойных похвалах графу некоторые из критиков в несколько приёмов старались обнаруживать при этом своё особенно презрительное отношение ко всем другим писателям, которые «тоже пишут» и тоже «писателями называются».
Это напоминает одного из героев Писемского, который, едучи в вытертой шубе, говорит ей презрительно:
— Эх ты, сволочь! А тоже шубой называешься»

Для Лескова главное содержание повести — в том, насколько равнодушны к чужому горю оказываются «так называемые образованные люди русского общества», и в том, как «над всем этим бесчувственным сонмищем высоко возвышается и величаво стоит... «куфельный мужик», который всех участливее, потому что он живёт, зная, что ему «самому помирать придётся!». Николай Михайловский Николай Константинович Михайловский (1842-1904) — публицист, литературовед. С 1868 года печатался в «Отечественных записках», а в 1877 году стал одним из редакторов журнала. В конце 1870-х сблизился с организацией «Народная воля», за связи с революционерами несколько раз высылался из Петербурга. Михайловский считал целью прогресса повышение уровня сознательности в обществе, критиковал марксизм и толстовство. К концу жизни стал широко известным публичным интеллектуалом и культовой фигурой в среде народников. ⁠ , в свою очередь, считает, что новая повесть «не есть первый номер ни по художественной красоте, ни по силе и ясности мысли, ни наконец по бесстрашному реализму письма», но подобные сдержанные отзывы остаются в меньшинстве — авторитет Толстого как писателя к этому времени непререкаем, и если его религиозно-философские сочинения (находящиеся, впрочем, под цензурным запретом) провоцируют ожесточённые споры, то достоинства новой повести не ставятся под сомнение практически никем.

Николай Лесков. 1884 год. Статья Лескова «О куфельном мужике и проч.» (1886) - один из первых печатных отзывов на «Смерть Ивана Ильича»

РИА Новости

Владимир Стасов. Конец XIX века. Критик Стасов был одним из первых читателей «Смерти Ивана Ильича» и высоко оценил повесть в письме к Толстому

Владимир Набоков в своих «Лекциях о русской литературе» называет повесть «самым ярким, самым совершенным и самым сложным произведением Толстого». «Одно из величайших его [Толстого] творений», — пишет Лидия Гинзбург. Можно привести ещё множество подобных отзывов: повесть заслуженно считается одной из вершин творчества Толстого. Описанные Толстым переживания отчуждения, заброшенности, трагического абсурда, охватывающие человека на пороге смерти, станут предметом исследования философов-экзистенциалистов: исследователи отмечают, что концепция «бытия-к-смерти» По Хайдеггеру, один из основных модусов существования, в котором обнаруживается подлинное бытие человека. Смерть нами не выбрана, для нас непредставима, но всегда индивидуальна — её невозможно ни с кем разделить. Осознание неизбежности смерти возвращает полноту человеческого бытия: знание, что тебя может не быть, даёт возможность понимания, что ты по-настоящему существуешь. ⁠ Мартина Хайдеггера во многом следует за рассуждениями о смерти в повести Толстого (Хайдеггер упоминает «Ивана Ильича» в примечании к трактату «Бытие и время»). Мотивы повести найдут продолжение в самых разных произведениях, имеющих дело со смертью: Чехов в рассказе «Архиерей» вернётся к переживанию смерти как освобождения, Бунин в «Господине из Сан-Франциско» вновь покажет, как смерть обессмысливает привычное обыденное существование, для Кафки («Превращение»), Беккета («Мэлон умирает») и модернистской литературы в целом будут важны описанные Толстым ощущения абсурда и отчуждения, связанные с переживанием собственной смертности.

Существует несколько вольных экранизаций повести, самая известная из них — «Жить» Акиры Куросавы (1952), а самая курьёзная — «Иван под экстази» (2000), независимый американский фильм о сексе, наркотиках и смерти голливудского продюсера. Ближе всего к тексту повести подходит картина Александра Кайдановского «Простая смерть» (1985), в которой также использованы фрагменты из других произведений и дневников Льва Толстого.

Фильм «Простая смерть». Режиссёр Александр Кайдановский. 1985 год

Как Толстой понимает смерть?

«Если человек научился думать, про что бы он ни думал, он всегда думает о своей смерти» — эти слова Толстого, сказанные в 1902 году в крымской Гаспре (когда сам Толстой находился на пороге смерти В мае 1902 года Лев Толстой, только оправившись от тяжёлого воспаления лёгких, заболел брюшным тифом. Из дневника Толстого: «Тиф прошёл. Но всё лежу. Жду 3-й болезни и смерти». ⁠ ), приводит в своих воспоминаниях Горький. Мысли о смерти пронизывают все дневниковые записи Толстого (он ведёт дневники с перерывами с 1847 по 1910 год), его художественные произведения, публицистику и философские трактаты: смерть — отправная точка или, скорее, непробиваемая стена, от которой отталкивается толстовская мысль. Смерть — это нерешаемый вопрос и вместе с тем источник ответов на все вопросы. С мыслью о смерти невозможно примириться: человеческое «я» не в состоянии представить и принять необходимость разрушения самого себя. И вместе с тем мысль о смерти вырывает человека из круговорота обыденности и возвращает к главным вопросам: зачем мы живём, что мы должны делать, в чём смысл и оправдание жизни.

С мыслью о смерти связан растянутый во времени мировоззренческий кризис, изменивший жизнь Толстого, его взгляды на мир и отношения с литературой. Его началом можно считать так называемый арзамасский ужас, пережитый Толстым 1 сентября 1869 года на пути в Пензенскую губернию, где он собирался приобрести имение. Толстой описывает этот эпизод в неоконченной повести «Записки сумасшедшего» (1884-1903). Остановившись на ночлег в небольшой гостинице в Арзамасе, среди ночи он переживает необъяснимый страх и одновременно чувствует физическое присутствие смерти: «Да что это за глупость, — сказал я себе, — чего я тоскую, чего боюсь». — «Меня, — неслышно отвечал голос смерти. — Я тут». Смерть создаёт неразрешимое, непостижимое для разума противоречие («Ничего нет в жизни, а есть смерть, а её не должно быть»). Перед лицом смерти теряет смысл вся прошедшая и предстоящая жизнь: «Я живу, жил, я должен жить, и вдруг смерть, уничтожение всего. Зачем же жизнь? Умереть? Убить себя сейчас же? Боюсь. Дожидаться смерти, когда придёт? Боюсь ещё хуже». Смерть обесценивает жизнь и лишает её смысла, и эта мысль возникает у Толстого ещё задолго до «арзамасского ужаса»; так, 17 октября 1860 года он пишет Афанасию Фету о смерти своего брата Николая: «Правду он говаривал, что хуже смерти ничего нет. А как хорошенько подумать, что она всё-таки конец всего, так и хуже жизни ничего нет».

Как у всех мертвецов, лицо его было красивее, главное — значительнее, чем оно было у живого. На лице было выражение того, что то, что нужно было сделать, сделано; и сделано правильно

Лев Толстой

Размышления о смерти сопровождают «духовный переворот», происходящий в жизни Толстого в конце 1870-х — начале 1880-х годов. Этот процесс можно представить как поиски ответа на вопрос, поставленный Толстым в «Исповеди»: «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?» Осознание неизбежности смерти приводит Толстого к тому, что сам он называет «остановкой жизни»: «Среди моих мыслей о хозяйстве, которые очень занимали меня в то время, мне вдруг приходил в голову вопрос: «Ну хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии, 300 голов лошадей, а потом?..» Именно в этот внешне благополучный и счастливый момент жизни его всё чаще посещают мысли о самоубийстве: «И вот тогда я, счастливый человек, вынес из своей комнаты шнурок, где я каждый вечер бывал один, раздеваясь, чтобы не повеситься на перекладине между шкапами, и перестал ходить с ружьём на охоту, чтобы не соблазниться слишком лёгким способом избавления себя от жизни» (эти мысли он передоверит Лёвину в «Анне Карениной»).

Осознание неизбежности смерти заставляет Толстого искать спасения в религии, а затем приводит к мысли о её несовершенстве, о необходимости исправления и очищения христианства. Здесь же истоки социально-нравственного учения, ставшего известным как толстовство: именно перед лицом смерти человек приходит к необходимости отказаться от любых форм принуждения и власти над ближним, которые несут с собой государство, собственность, цивилизация и культура. «Все наши действия, рассуждения, наука, искусства — всё это предстало мне как баловство. Я понял, что искать смысла в этом нельзя. Действия же трудящегося народа, творящего жизнь, представились мне единым настоящим делом. И я понял, что смысл, придаваемый этой жизни, есть истина, и я принял его».

12 января 1895 года Софья Андреевна записывает в дневнике реплику мужа: «Жизнь не была бы так интересна, если б не было этой вечной загадки впереди — смерти». 7 сентября этого же года Толстой пишет в дневнике: «В последнее время очень близко чувствую смерть. Кажется, что жизнь матерьяльная держится на волоске и должна очень скоро оборваться. Всё больше и больше привыкаю к этому и начинаю чувствовать — не удовольствие, а интерес ожидания». «Вот конец, и ничего!» — одна из последних фраз, которые Толстой произносит перед смертью. В этих и многих других высказываниях позднего Толстого звучит уже не страх, а смирение и принятие смерти — подобное тому, что испытывает в последние секунды жизни герой повести Толстого Иван Ильич Головин.

Гроб с телом Льва Толстого выносят из дома на станции Астапово, где он скончался. 9 ноября 1910 года

ullstein bild/ullstein bild via Getty Images

Лев Толстой на смертном одре в доме начальника станции И. И. Озолина. Станция Астапово, 1910 год

Что говорится о смерти в других произведениях Толстого?

Смерть возникает уже на первых страницах первой повести Толстого «Детство»: её главный герой Николенька рассказывает своему учителю Карлу Ивановичу выдуманный им сон — ему будто бы снилось, что маменька умерла. «Детство» заканчивается настоящей смертью матери, которая заставляет Николеньку испытать «самолюбивое чувство: то желание показать, что я огорчён больше всех, то заботы о действии, которое я произвожу на других, то бесцельное любопытство, которое заставляло делать наблюдения над чепцом Мими и лицами присутствующих. Я презирал себя за то, что не испытываю исключительно одного чувства горести, и старался скрывать все другие; от этого печаль моя была неискренна и неестественна» (тонкий психологический анализ, который отзовётся впоследствии в первой главе «Ивана Ильича»).

В рассказе «Три смерти» (1859) Толстой приходит к мысли о том, что у смерти есть своего рода градации качества — она может быть в большей или меньшей степени правильной, достойной и справедливой: здесь противопоставлены уезжающая в Италию на лечение чахоточная барыня, до последнего цепляющаяся за жизнь, мужик, покорно умирающий в ямщицкой избе, и дерево, которое срублено, чтобы стать крестом на могиле мужика и освободить место под солнцем другим деревьям. Очевидно, что Толстой отдаёт предпочтение даже не мужику, который принимает смерть со смирением и достоинством, а дереву, смерть которого включена в естественный круговорот жизни: смерть красна там, где в ней отсутствует человеческое эго с его желаниями и страстями.

В описании смерти князя Болконского в появляется ещё один важный для Толстого образ — смерть как пробуждение от жизненного сна: «Да, это была смерть. Я умер — я проснулся. Да, смерть — пробуждение!» — вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нём силы и ту странную лёгкость, которая с тех пор не оставляла его». Описание смерти Николая Лёвина в предельно физиологично: показанное в самых тягостных подробностях страдание умирающего, как и в «Смерти Ивана Ильича», приводит к его отчуждению от всех окружающих, отстранению от всей предшествующей земной жизни. Оно концентрируется в одной точке — желания смерти, которая ощущается в этот момент как освобождение: «В нём, очевидно, совершался тот переворот, который должен был заставить его смотреть на смерть как на удовлетворение его желаний, как на счастие».

Наконец, в рассказе «Хозяин и работник», написанном через десять лет после «Ивана Ильича», мы вновь встречаемся с пониманием смерти как освобождения, сообщающего радостное понимание истинного значения жизни, и дела — самого важного дела, которое только возможно совершить в жизни и которое необходимо совершить достойно. Купец и его возница попадают в метель, хозяин спасает своего работника от смерти, закрыв его собой, — и сам оказывается работником, который верно исполнил волю высшего Хозяина: «Он вспоминает про деньги, про лавку, дом, покупки, продажи и миллионы Мироновых; ему трудно понять, зачем этот человек, которого звали Василием Брехуновым, занимался всем тем, чем он занимался. «Что ж, ведь он не знал, в чём дело, — думает он про Василья Брехунова. — Не знал, так теперь знаю. Теперь уж без ошибки. Теперь знаю ». И опять слышит он зов того, кто уже окликал его. «Иду, иду!» — радостно, умилённо говорит всё существо его. И он чувствует, что он свободен и ничто уж больше не держит его. И больше уже ничего не видел, и не слышал, и не чувствовал в этом мире Василий Андреич».

Лев Толстой в кругу родных и близких. Ясная Поляна, 1887 год. Фотография Семёна Абамелека-Лазарева

Fine Art Images/Heritage Images/Getty Images

Как Толстой передаёт психологические стадии болезни и умирания?

Толстой бесконечно внимателен к самому процессу умирания — медленному изменению ощущений, переоценке ценностей, перестраиванию картины мира. Все эти изменения можно свести к одному знаменателю: приближение смерти вырывает человека из обыденного, полуавтоматического существования, заставляет заново увидеть себя, окружающих и собственную жизнь, столкнуться с последними истинами бытия. Не только сама смерть понимается как пробуждение; даже приближение к смерти оказывается своего рода пробуждением от «сна жизни». Подобно Наташе Ростовой в опере (хрестоматийный пример остранения Остранение — литературный приём, превращающий привычные вещи и события в странные, будто увиденные в первый раз. Остранение позволяет воспринимать описываемое не автоматически, а более осознанно. Термин введён литературоведом Виктором Шкловским. ⁠ ), умирающий Иван Ильич перестаёт понимать то, что раньше казалось очевидным, ощущает собственное тело как чужое, чувствует ложь и фальшь привычного уклада жизни. «В этом смысле умирание и надвигающаяся смерть есть самое радикальное остранение, на какое способен человек» 1 Ханзен-Лёве О. А. В конце туннеля… Смерти Льва Толстого // Новое литературное обозрение. № 109 (3). 2011. ⁠ .

Уже после первого приёма у доктора Иван Ильич смотрит на мир другими глазами: «Всё грустно показалось Ивану Ильичу на улицах. Извозчики были грустны, дома грустны, прохожие, лавки грустны». Обыденная картина предстаёт в непривычном свете: на неё проецируются эмоции наблюдающего, у неё появляется глубина. Иван Ильич пытается вернуться в круг обыденности: он начинает маниакально исполнять предписания доктора, но попытка заново запустить механику повседневного существования не срабатывает — любой сбой жизненного механизма, любая неприятность, которая раньше осталась бы незаметной, приводит его в отчаяние. Болезненные ощущения всё сильнее отчуждают его от близких, продолжающих исполнять привычные жизненные обязанности; он начинает чувствовать ложь в их привычных действиях — в том числе в дежурной заботе о нём. Он ощущает собственное тело как нечто чуждое, не подчиняющееся ему; вся ситуация, в которой он оказался, переживается как непристойная и неприятная — по контрасту с «пристойностью» и «приятностью» всей предшествующей жизни. И, наконец, он сталкивается с осознанием неизбежного: «Меня не будет, так что же будет? Ничего не будет. Так где же я буду, когда меня не будет? Неужели смерть?»

Венгерский литературовед Золтан Хайнади, прослеживая параллели между описанием смерти у Толстого и концепцией «бытия-к-смерти» Мартина Хайдеггера, замечает, что осознание собственной смертности приводит толстовского героя от неподлинного бытия к подлинному: «В ходе противостояния смерти, когда человек измеряет бытие с горизонта смерти (небытия), исчезает вся банальная повседневность и вскрываются самые глубокие основы бытия… Перед лицом смерти человек — отворачиваясь от мира вещей — обращается к самому себе». Встреча со смертью возвращает Ивана Ильича к самому себе: он больше не может воспринимать себя как всего лишь одного из обычных, «приятных» и «пристойных» людей. Смерть это не «то, что бывает с другими», она происходит непосредственно с ним и ставит его перед вопросом — что же такое его подлинное «я». Он перебирает воспоминания и впечатления жизни и находит то самое, «настоящее», только в памяти о детстве: «Начиналось всегда с ближайшего по времени и сводилось к самому отдалённому, к детству, и на нём останавливалось. Вспоминал ли Иван Ильич о варёном черносливе, который ему предлагали есть нынче, он вспоминал о сыром сморщенном французском черносливе в детстве, об особенном вкусе его и обилии слюны, когда дело доходило до косточки, и рядом с этим воспоминанием вкуса возникал целый ряд воспоминаний того времени: няня, брат, игрушки». По-другому начинает течь время, вернее, время внешнее, объективное всё сильнее расходится с внутренним: «Утро ли, вечер ли был, пятница, воскресенье ли было — всё было всё равно, всё было одно и то же: ноющая, ни на мгновение не утихающая, мучительная боль; сознание безнадёжно уходящей ещё жизни; надвигающаяся всё та же страшная ненавистная смерть, которая одна была действительность, и всё та же ложь. Какие тут дни, недели и часы дня?» Это остановившееся время заполнено переживанием физической боли и тотальной бессмысленности — прожитой жизни, переживаемых страданий, предстоящей смерти. «Лёжа почти всё время лицом к стене, он одиноко страдал всё те же неразрешающиеся страдания и одиноко думал всё ту же неразрешающуюся думу. Что это? Неужели правда, что смерть? И внутренний голос отвечал: да, правда. Зачем эти муки? И голос отвечал: а так, ни зачем. Дальше и кроме этого ничего не было».

И всё же Иван Ильич продолжает цепляться — уже не за жизнь, а за иллюзию правильности прожитой жизни; даже в трёхдневной агонии, когда его существование низведено к животному ощущению физической боли: «Он чувствовал, что мученье его и в том, что он всовывается в эту чёрную дыру, и ещё больше в том, что он не может пролезть в неё. Пролезть же ему мешает признанье того, что жизнь его была хорошая». И лишь на самом пороге смерти он принимает мысль, что жизнь его была «не то», оказывается способен пожалеть родных, освободиться от иллюзии собственной бесконечной значимости. И приняв собственную смерть, Иван Ильич побеждает смерть. «Кончена смерть, — сказал он себе. — Её нет больше».

Каролюс-Дюран. Выздоровление. Около 1860 год. Музей Орсе, Париж

Как герои повести пытаются убежать от страха смерти?

В первой главе повести нам рассказывают, о чём думают коллеги Ивана Ильича, получив известие о его смерти. «…Первая мысль каждого из господ, собравшихся в кабинете, была о том, какое значение может иметь эта смерть на перемещения или повышения самих членов или их знакомых». Помимо карьерных перспектив, товарищи покойного с тоской думают о том, что им теперь «надобно исполнить очень скучные приличия», отправившись на панихиду и с визитом к вдове, и с радостью — о том, что смерть опять случилась с другими: «Каково, умер; а я вот нет», подумал или почувствовал каждый». Пётр Иванович, товарищ Ивана Ильича по училищу правоведения (то есть человек, знавший его с юности), оказавшись дома у покойного, тяготится необходимостью говорить слова соболезнования и утешается мыслью о предстоящей карточной игре. Чужая смерть не вызывает в нём сочувствия, более того — он не допускает и мысли, что она имеет к нему какое-то отношение.

Толстой пишет об этом не как о частном случае; это естественный ход мысли обычного человека, таким же обычным человеком был и Иван Ильич. Уже тяжело больным он вспоминает школьный курс логики: «Тот пример силлогизма, которому он учился в логике Кизеветера: Кай — человек, люди смертны, потому Кай смертен, казался ему во всю его жизнь правильным только по отношению к Каю, но никак не к нему. То был Кай-человек, вообще человек, и это было совершенно справедливо; но он был не Кай и не вообще человек…» Смерть — это удел людей вообще, но конкретный уникальный «я» — это совсем другое дело. Это отделение себя от «обычных людей», взгляд на их жизнь как нечто отдельное, возможно даже иллюзорное, и уж точно не имеющее к нему отношения, и делает Ивана Ильича самым заурядным, обычным человеком. По Толстому, невозможность почувствовать чужое страдание, пережить общую участь, перед которой все люди равны, и создаёт коллективную иллюзию, в которой пребывают «обычные люди», делает их существование механическим, неосознанным, неподлинным. Как пишет Лев Шестов, «дело тут не в ординарности Ивана Ильича, а в ординарности «общего всем мира», который считается не Иваном Ильичом, а лучшими представителями человеческой мысли единственно реальным миром».

Кто из героев повести «правильно» относится к смерти?

Как и почти всегда в текстах Толстого, примером правильного (что почти всегда в текстах Толстого означает — «органического», «естественного») отношения к жизни и смерти оказывается человек из народа: «буфетный мужик» Герасим. В то время как все окружающие пытаются тем или иным образом, проявив формальное сочувствие, отделаться от страданий Ивана Ильича, Герасим проявляет к нему простое человеческое участие. По мере того как Иван Ильич становится всё более беспомощным, Герасим постепенно берёт на себя обязанности, с которыми тот не в силах справиться, включая самую грязную работу. Толстой подчёркивает разницу исхудалых ляжек Ивана Ильича и крепких, сильных ног Герасима; положив ноги Ивана Ильича к себе на плечи, Герасим буквально берёт на себя его боль. Наконец, Герасим — единственный, кто попросту жалеет умирающего: «…Ивану Ильичу в иные минуты, после долгих страданий, больше всего хотелось, как ему ни совестно бы было признаться в этом, — хотелось того, чтоб его, как дитя больное, пожалел бы кто-нибудь. Ему хотелось, чтоб его приласкали, поцеловали, поплакали бы над ним, как ласкают и утешают детей. <...> И в отношениях с Герасимом было что-то близкое к этому, и потому отношения с Герасимом утешали его». И эти отношения на пороге смерти показывают Ивану Ильичу, насколько важны простые человеческие чувства, которых он старательно избегал в жизни: как пишет Николай Лесков, Герасим «перед отверстым гробом... научил барина ценить истинное участие к человеку страждущему, — участие, перед которым так ничтожно и противно всё, что приносят друг другу в подобные минуты люди светские».

Алексей Усачёв. Иллюстрация к «Смерти Ивана Ильича». Первая половина XX века

Илья Репин. Иллюстрация к «Смерти Ивана Ильича». 1896 год

Fine Art Images/Heritage Images/Getty Images

Почему в начале повести оказывается, что Иван Ильич уже умер?

В первых редакциях повесть представляет собой дневник Ивана Ильича, эпизод с посещением дома покойного нужен для того, чтобы оправдать появление дневника: вдова вручает его другу Ивана Ильича. В дальнейшем, когда Толстой понял, что не может вести повествование от лица человека с угасающим сознанием, и перешёл к рассказу от лица автора, эта композиционная необходимость отпала. Но глава о том, как знакомые Ивана Ильича встречают известие о его смерти, а один из них наносит визит его вдове, осталась на своём месте, и у неё в пространстве повести появилась новая роль.

Через реакции второстепенных персонажей, которые больше не появятся в повести, здесь представлены не только тема и главный герой — но основные мотивы и образы, которые пройдут через всю повесть, от стандартных психологических уловок, позволяющих уйти от мысли о смерти, до понимания смерти как важнейшего в жизни дела, которое должно быть достойно исполнено. Эта глава — концентрированная демонстрация фальши, которая присутствует в обыденном существовании обычных людей и которая, как будет показано позже, в полной мере была свойственна жизни Ивана Ильича; пока что поводом для демонстрации этой фальши становится его смерть. Характерен в этом смысле эпизод с «бунтом вещей» — Толстой с почти абсурдистской тщательностью описывает физическую, вещественную неловкость, которая сопровождает встречу товарища Ивана Ильича с его вдовой: «Садясь на диван и проходя мимо стола (вообще вся гостиная была полна вещиц и мебели), вдова зацепилась чёрным кружевом чёрной мантилии за резьбу стола. Пётр Иванович приподнялся, чтобы отцепить, и освобождённый под ним пуф стал волноваться и подталкивать его. Вдова сама стала отцеплять своё кружево, и Пётр Иванович опять сел, придавив бунтовавшийся под ним пуф. Но вдова не всё отцепила, и Пётр Иванович опять поднялся, и опять пуф забунтовал и даже щёлкнул...» — и так далее. Как пишет литературовед Марк Щеглов, подобное неестественное поведение вещей обличает неестественность поведения людей, им так же неловко произносить дежурные слова скорби, как отцеплять кружево от резьбы стола или усаживаться на волнующийся пуф: «Пошлое притворство людей «приятных и приличных» становится грубым, скучным и явным, оно режет глаза» 2 Щеглов М. А. Повесть Толстого «Смерть Ивана Ильича» // Щеглов М. А. Литературно-критические статьи. М.: Наука, 1958. С. 45-56. ⁠ .

Начало повести хронологически следует за её финалом, это не только экспозиция, вступление к последующему повествованию, но и его печальный итог. Понимание жизни, к которому приходит перед уходом Иван Ильич, уходит вместе с ним, все окружающие, пережив его смерть, ничего не поняли и ничему не научились, их мир остался таким же, как был, и в свой черёд их ждёт такое же страшное предсмертное столкновение со своим подлинным «я». «Первая глава должна восприниматься не как прелюдия к жизни героя… это безапелляционный приговор машине, истребляющей человека и время» 3 Володин Э. Ф. Повесть о смысле времени («Смерть Ивана Ильича» Л. Н. Толстого) // Контекст 1984. Литературно-теоретические исследования. М., 1986. ⁠ .

Иван Крамской. Неутешное горе. 1884 год. Государственная Третьяковская галерея

Кто был прототипом Ивана Ильича?

Иван Ильич Мечников, тульский судья, брат учёного-физиолога Ильи Мечникова.

Татьяна Кузминская Татьяна Андреевна Кузминская (урождённая Берс; 1846-1925) — писательница, мемуаристка, сестра Софьи Толстой. По словам писателя, Кузминская (наряду с Софьей) была прототипом Наташи Ростовой в «Войне и мире». Писала рассказы, автобиографические повести, сотрудничала с журналом «Вестник Европы». Автор книги воспоминаний «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне», опубликованной в 1925-1926 годах. ⁠ , сестра жены Толстого, пишет в своей книге «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне»: «Иван Ильич Мечников был человек лет 36-38. Прошлое его я не знаю. Кажется, он был правовед. Он умер раньше своей жены и послужил Льву Николаевичу прототипом главного героя в повести «Смерть Ивана Ильича». Жена рассказывала мне впоследствии его предсмертные мысли, разговоры о бесплодности проведённой им жизни, которые я и передала Льву Николаевичу. Я видела, как в пребывание Мечникова в Ясной Поляне Лев Николаевич прямо влюбился в него, почуяв своим художественным чутьём незаурядного человека».

Толстой точно воспроизводит возраст Ивана Мечникова (а вот Кузминская немного ошибается) — как и герой повести, он умирает в 45 лет. Практически совпадают и годы их жизни: у Мечникова это 1836-й и 1881-й, Иван Ильич Головнин рождается и умирает на год позже. В момент ухудшения состояния Ивана Ильича его родные собираются на спектакль с участием Сары Бернар, которая действительно гастролировала в Петербурге и Москве зимой 1881/82 года; из этого следует, что последним местом жительства Ивана Ильича была Москва (а не Тула, как у Мечникова) — это было прямо указано в более ранних редакциях повести, но впоследствии Толстой убрал точную географическую привязку, чтобы сделать образ жизни Ивана Ильича более обобщённым.

Это не единственное расхождение судьбы героя повести и его прототипа: как вспоминает Илья Мечников, его брат умер от гнойного заражения и до самого конца сохранял полную ясность ума. «Пока я сидел у его изголовья, он сообщал мне свои размышления, преисполненные величайшим позитивизмом. Мысль о смерти долго страшила его. «Но так как все мы должны умереть», то он кончил тем, что «примирился, говоря себе, что в сущности между смертью в 45 лет или позднее — лишь одна количественная разница». Современники вспоминали о Мечникове как о человеке в высшей степени достойном, и сам Толстой, по воспоминаниям Кузминской, отмечал, что тот «очень умён», что не вполне совпадает с характеристиками Ивана Ильича, — впрочем, среди окружающих герой повести тоже пользуется уважением, а истинный масштаб его личности становится виден лишь в перспективе, которую открывает приближающаяся смерть.

Лев Толстой и профессор Илья Мечников. 1909 год. История смерти Ивана Ильича Мечникова, брата профессора, легла в основу повести

Зачем Толстой подробно рассказывает о карьере Ивана Ильича?

История жизни Ивана Ильича, рассказанная в повести, — это в огромной степени история его карьеры: выйдя из училища правоведения, он отправляется в провинцию чиновником по особым поручениям при губернаторе, через пять лет оказывается переведён в другую губернию судебным следователем, ещё через семь лет — уже в третью губернию на место прокурора. Ещё через семь лет он ожидает «места председателя в университетском городе», но оно достаётся другому. Наконец Иван Ильич получает устраивающую его должность, которая Толстым не называется — мы знаем лишь, что она ставит Ивана Ильича на две ступени выше товарищей, относится к тому же министерству и предполагает жалованье в размере 5000 рублей в год. Если бы не болезнь, это, очевидно, не стало бы финальной точкой карьеры: в начале повести мы узнаём, что отец Ивана Ильича, Илья Ефимович Головин, был тайным советником (гражданский чин, в котором находились высшие государственные чиновники — министры и товарищи министров, руководители департаментов, сенаторы и проч.) и дослужился до того положения, которое позволяет чиновникам получать «выдуманные фиктивные места и нефиктивные тысячи от шести до десяти, с которыми они и доживают до глубокой старости».

Иван Ильич начинает работать судебным следователем в 1864 году. Именно в это время, 20 ноября 1864 года, Александр II утверждает новые судебные уставы, с этого начинается масштабная судебная реформа. Общие суды (ведающие гражданским судопроизводством, не духовным и не военным) разделяются на две инстанции — окружной суд и судебную палату (Иван Ильич перед смертью занимает должность в суде второй инстанции). Учреждается суд присяжных, несменяемость судей, независимость адвокатского корпуса. Иван Ильич находится на переднем крае этих изменений; как пишет Толстой, «он был один из первых людей, выработавших на практике приложение уставов 1864 года».

То, что Иван Ильич служит в судебном ведомстве, в контексте повести не случайно. С точки зрения позднего Толстого, и суд, и законы, даже идеально устроенные, противны человеческой природе; в том, что одни люди берут на себя право распоряжаться судьбами и жизнью других людей, есть нечто глубоко порочное. Иван Ильич в качестве следователя и прокурора вершит суд над людьми — а потом сам оказывается подсудимым на том высшем суде, перед которым любые человеческие установления ничтожны. В своей службе Иван Ильич «быстро усвоил приём отстранения от себя всех обстоятельств, не касающихся службы»; оказавшись на приёме у доктора, он с изумлением обнаруживает, как этот принцип применяется теперь к нему самому: «Всё было точно так же, как в суде. Как он в суде делал вид над подсудимыми, так точно над ним знаменитый доктор делал тоже вид». Болезнь решает его судьбу так же бесстрастно, как он выносит приговор обвиняемым; Толстой не случайно несколько раз употребляет в одной фразе слово «дело», взятое в разных смыслах: «Он шёл в суд... и начинал дело. Но вдруг в середине боль в боку, не обращая никакого внимания на период развития дела, начинала своё сосущее дело». Размышляя над тем, как бессмысленно и неправильно была прожита жизнь, Иван Ильич вспоминает слова судебного пристава «суд идёт!» и понимает, что теперь они относятся к нему самому: «Суд идёт, идёт суд, повторил он себе. Вот он суд! Да я же не виноват! — вскрикнул он с злобой. — За что?» И он перестал плакать и, повернувшись лицом к стене, стал думать всё об одном и том же: зачем, за что весь этот ужас?» Был судья, стал подсудимый, и этот суд гораздо серьёзнее всего, что называют этим словом люди: перед лицом смерти и это понятие обнаруживает свой истинный смысл и масштаб.

Президиум Самарского окружного суда в 1890 году. В одном из подобных губернских судов служил большую часть жизни герой повести

ужасная» 4 Бочаров С. Г. Два ухода: Гоголь, Толстой // Вопросы литературы. 2011. № 1. С. 9-35. ⁠ . Судьба Ивана Ильича — лишь частный пример общего принципа; его жизнь ужасна в той же степени, что и жизнь любого человека, который живёт «как все».

Он плакал о беспомощности своей, о своём ужасном одиночестве, о жестокости людей, о жестокости Бога, об отсутствии Бога

Лев Толстой

Для описания жизни Ивана Ильича Толстой пользуется словами «приятная» и «приличная», это термины, в которых мыслит свою жизнь сам герой, качества, которые он старается ей придать, — но Толстой, помещая их в перспективу близящейся смерти, как бы просвечивает их рентгеном, проявляя их подлинное содержание. «Приятное» — это всё лёгкое и необременительное в жизни, то, что позволяет скользить по поверхности, не задумываясь о сути. Так, службу Ивана Ильича делает приятной его умение облекать любое дело «в такую форму, при которой бы дело только внешним образом отражалось на бумаге и при котором исключалось совершенно его личное воззрение». «Приличное» — это то, «что считалось таковым наивысше поставленными людьми»; не только проекция мнения начальства, но вообще одобряемое обществом поведение, «всё то, что все известного рода люди делают, чтобы быть похожими на всех людей известного рода». Жизнь Ивана Ильича формируется разными силами: заведённым в обществе порядком, формальной машиной судопроизводства, неписаными правилами «приличия» и вкусами его окружения, — но только не им самим. Когда жена, требуя внимания к себе, нарушает «приятность» и «приличие», Иван Ильич отдаляется от семьи и уходит в ту сферу жизни, где можно следовать заведённому распорядку, не прикладывая душевных сил: «По мере того, как жена становилась всё раздражительнее и требовательнее, Иван Ильич всё более и более переносил центр тяжести своей жизни в службу». В конце концов главной радостью его жизни становится занятие, в наивысшей степени связанное с бессмысленным убийством времени: «Радости служебные были радости самолюбия; радости общественные были радости тщеславия; но настоящие радости Ивана Ильича были радости игры в винт». Отделка квартиры, его последнее увлечение, опять же связана исключительно с декоративной стороной жизни, наведением глянца на её поверхность, и это декорирование всё так же подчиняется вкусам и представлениям о прекрасном его окружения.

То, что переживает Иван Ильич на пороге смерти, можно сравнить с мгновенным просветлением в дзен-буддизме: вещи внезапно открываются ему своей истинной стороной, прошедшая жизнь обнаруживает своё подлинное значение. «С ним сделалось то, что бывало с ним в вагоне железной дороги, когда думаешь, что едешь вперёд, а едешь назад и вдруг узнаёшь настоящее направление». То, что казалось в предшествующей жизни приятным и приличным, теперь переживается как фальшивое и ложное, а «настоящее направление» ощущается лишь в отблесках воспоминаний из детства — и заставляет умирающего Ивана Ильича впервые в жизни испытать жалость к жене и сыну, который со слезами на глазах припадает к его руке. «Он хотел сказать еще «прости», но сказал «пропусти», и, не в силах уже будучи поправиться, махнул рукою, зная, что поймёт тот, кому надо».

Видит ли Толстой высший смысл в страхе смерти?

«С тех пор как люди стали думать, они признали, что ничто столь не содействует нравственной жизни людей, как памятование о смерти», — пишет Толстой в «Круге чтения». Именно этот страх создаёт ситуацию, в которой Иван Ильич осознаёт подлинную ценность жизни: если бы не болезнь, у него бы не было возможности выйти из механического полубессознательного существования. О «пограничных ситуациях», которые вырывают человека из сферы обыденности и возвращают его к подлинному бытию, много будут писать философы-экзистенциалисты, в частности Карл Ясперс; все эти ситуации — будь то внезапная болезнь, душевное потрясение или акт самопожертвования — объединяет острое переживание конечности жизни. Это переживание создаёт новую шкалу ценностей, которая позволяет перестроить жизнь, найти в ней нечто, что не будет уничтожено страданиями и смертью, — хотя, как в случае Ивана Ильича, пограничная ситуация не всегда оставляет время для такого «духовного переворота».

И вместе с тем Толстой пишет о страхе смерти как о состоянии, которое должно быть преодолено. В своих поздних сочинениях Толстой описывает этот страх как проявление себялюбия, проекцию человеческого эго, которое занято только собой. В трактате «О жизни» он пишет: «Страх смерти происходит только от страха потерять благо жизни с её плотской смертью. Если же бы человек мог полагать своё благо в благе других существ, т. е. любил бы их больше себя, то смерть не представлялась бы ему тем прекращением блага и жизни, каким она представляется человеку, живущему только для себя». Именно это понимание жизни открывается на пороге смерти Ивану Ильичу: жизнь для других, любовь и сострадание к близким и есть то самое «то», которое открывается перед уходом. «Да, всё было не то, — сказал он себе, — но это ничего. Можно, можно сделать «то».

Финальную сцену «Ивана Ильича» можно трактовать и ещё одним образом: Иван Ильич постигает не только истинное содержание жизни, но и значение смерти. Он принимает смерть и тем самым освобождается от страха, а в каком-то смысле и от самой смерти («кто не боится умирать, тот и не сможет умереть»). «Он признаёт, что смерть не является наказанием и относится к порядку устройства мира, — пишет венгерский литературовед Золтан Хайнади. — Это закон, которому подчинены все люди: ни один человек не является бессмертным. Жизнь покинуть живым невозможно. Признав это, он сразу освобождается от трепета и страха смерти, он становится свободным. Значит, свобода находится не в начале, а в конце».

список литературы

• Бочаров С. Г. Два ухода: Гоголь, Толстой // Вопросы литературы. 2011. № 1. С. 9–35.
• Бунин И. А. Освобождение Толстого. Париж: YMCA-Press, 1937.
• Володин Э. Ф. Повесть о смысле времени («Смерть Ивана Ильича» Л. Н. Толстого) // Контекст 1984. Литературно-теоретические исследования. М., 1986. С. 144–163.
• Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. О литературном герое. М.: Азбука, 2016.

• Гладышев А. К. Интерпретация мотива смерти в повести Л. Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича» // Уральский филологический вестник. 2013. № 5. С. 53–63.
• Гроссман Л. П. «Смерть Ивана Ильича». История писания и печатания // Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. М.: Художественная литература, 1936. Т. 26. С. 679–688.
• Киреев Р. Лев Толстой. Арзамасский ужас // Киреев Р. Семь великих смертей. М.: Энас, 2007. С. 137–186.
• Кузминская Т. А. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. М.: Правда, 1986.
• Мечников И. И. Этюды оптимизма. М.: Наука, 1964.
• Переверзева Н. А. О символической функции лейтмотивов в повести Л. Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича» // Вестник ЛГУ им. А. С. Пушкина. 2008. Выпуск 1 (9). Серия «Филология». С. 45–54.
• Фаленкова Е. В. Л. Н. Толстой как предшественник экзистенциализма // Вестник Челябинского университета. 2012. № 4 (258). С. 126–131.
• Хайнади З. Бытие к смерти (Толстой и Хайдеггер) // Croatica et Slavica Iadertina. Vol. 4. № 4. 2009. P. 473–492.
• Ханзен-Лёве О. А. В конце туннеля… Смерти Льва Толстого // Новое литературное обозрение. 2011. № 109 (3). С. 180–196.
• Шестов Л. И. На страшном суде // Шестов Л. И. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М.: Наука, 1993. С. 98–150.
• Шишхова Н. М. Концепт смерти в повести Л. Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича» // Вестник Адыгейского государственного университета. Серия «Филология и искусствоведение». 2011. Вып. 3. С. 82–87.
• Шкловский В. Б. Лев Толстой. М.: Молодая гвардия, 1963.
• Щеглов М. А. Повесть Толстого «Смерть Ивана Ильича» // Щеглов М. А. Литературно-критические статьи. М.: Наука, 1958. С. 45–56.
• Эйхенбаум Б. М. Работы о Льве Толстом. СПб.: Издательство СПбГУ, 2009.

Весь список литературы

У Толстого есть повесть, посвященная истории человека, ощутившего на пороге смерти бессмысленность своей жизни. То, как изобразил великий русский писатель терзания умирающей души, понять нельзя, прочитав краткое содержание. «Смерть Ивана Ильича» (а именно так называется эта повесть) - произведение глубокое, наводящее на невеселые размышления. Читать его следует неторопливо, анализируя каждый фрагмент текста.

Впрочем, тем, кто не желает вникать в безрадостные философские размышления, подойдет и повести. В этой статье - ее краткое содержание.

Смерть Ивана Ильича - главного героя произведения - событие, которое легло в основу сюжета. Но начинается повествование с того момента, когда душа вышеупомянутого персонажа уже покинула бренное тело.

Первая глава (краткое содержание)

Смерть Ивана Ильича стала событием не то чтобы обыденным, но далеко не первостепенным по важности. В здании судебных учреждений, во время перерыва, Петр Иванович - коллега усопшего - узнал о печальном известии из газеты. Поведав другим членам судебного заседания о кончине Ивана Ильича, он подумал прежде всего о том, чем событие это обернется для него и для его родных. Место усопшего займет другой чиновник. Стало быть, появится еще одна вакантная должность. На нее Петр Иванович и пристроит своего шурина.

Стоит сказать об одной особенности произведения Толстого, без которой непросто изложить краткое содержание. Смерть Ивана Ильича, а также последние дни его жизни описаны в повести с позиции главного героя. А тот все время мучается не только от физической боли, но и от мысли, что все вокруг только и ждут его кончины. В этом страшном убеждении Иван Ильич отчасти прав. Ведь каждому из его коллег после трагического известия приходят мысли о предстоящем перемещении должностей. А также чувство облегчения, возникшее от того, что неприятное явление под названием «смерть» произошло где-то рядом, но не с ним. К тому же, каждый подумал о скучных обязанностях приличия, согласно с которыми следует поехать на панихиду и выразить соболезнования.

Как известно, знатоком человеческих душ был Лев Николаевич Толстой. «Смерть Ивана Ильича», краткое содержание которой изложено в этой статье, - проникновенное произведение. Автор изложил в небольшом сочинении судьбу героя, все его радости и терзания. А главное - переосмысление духовных ценностей, которое произошло в последние дни жизни.

Обыкновенная и ужасная история

Читателю понять глубину душеных переживаний Ивана Ильича невозможно, не зная основных данных из его биографии. А потому во второй главе идет речь о жизни главного героя. И только затем во всех красках описывает Толстой смерть Ивана Ильича. Краткое содержание повести - это лишь история жизни и смерти героя. Но, быть может, она вдохновит на прочтение оригинала.

Иван Ильич был сыном тайного советника. Его отец представлял собой одного из тех счастливых людей, которым удавалось дослуживаться до высоких чинов, получать фиктивные места и нефиктивное денежное вознаграждение. В семье тайного советника было три сына. Старший - правильный и удачливый. Младший учился плохо, карьера его не удалась, и вспоминать о нем было непринято в родственном кругу. Средним сыном был Иван Ильич. Учился он хорошо. И уже в студенчестве стал тем, кем впоследствии являлся почти до самой смерти: человеком, стремящимся быть поближе к высокопоставленным чиновникам. Ему это удавалось.

Таков портрет персонажа, который создал Толстой. Смерть Ивана Ильича - это в каком-то смысле не только физическое прекращение его существования. Это также и духовное перерождение. За несколько дней до смерти Иван Ильич начинает понимать, что жизнь его складывалась как-то неправильно. Однако окружающие об этом не знают. Да и изменить ничего уже нельзя.

Женитьба

В молодые годы Иван Ильич имел положение в обществе легкое и приятное. Были и связи с модистками, и попойки с флигель-адъютантами, и дальние увеселительные поездки. Служил Иван Ильич старательно. Все это было окружено приличием, аристократическими манерами и французскими словами. А после двух лет службы он встретился с особой, которая идеально подходила на роль жены. Прасковья Федоровна была девушкой умной и привлекательной. Но прежде всего - хорошего дворянского рода. Иван Ильич имел хорошее жалование. Прасковья Федоровна - неплохое приданое. Брак с такой девушкой представлялся не только приятным, но и выгодным. А потому Иван Ильич женился.

Семейная жизнь

Супружество сулило ему лишь радость. На деле вышло иначе. Сложности в семейной жизни - одна из тем, которые поднимал в своем творчестве Лев Толстой. «Смерть Ивана Ильича», сюжет которой на первых взгляд может показаться очень простым, является сложным философским произведением. Герой этой повести стремился сделать свое существование легким и беспроблемным. Но даже в семейной жизни ему пришлось разочароваться.

Прасковья Федоровна устраивала мужу сцены ревности, она постоянно была чем-то недовольна. Иван Ильич все чаще уходил в отдельный, устроенный им мир. Этим миром была служба. На судебном поприще он растрачивал все свои силы, за что вскоре был повышен по должности. Однако следующие семнадцать лет начальники не удостаивали его вниманием. Желаемое место с окладом в пять тысяч он не получал, так как, по его собственному разумению, в министерстве, где трудился, его не ценили.

Новая должность

Однажды произошло событие, которое повлияло на судьбу Ивана Ильича. В министерстве произошел переворот, вследствие которого он получил новое назначение. Семья перебралась в Петербург. В столице Иван Ильич приобрел дом. На протяжении нескольких лет в семье главной темой стала покупка той или иной детали интерьера. Жизнь заиграла новыми яркими красками. Ссоры с Прасковьей Федоровной хотя и происходили время от времени, но не удручали так сильно Ивана Ильича, как прежде. Ведь у него была теперь хорошая должность и весомое положение в обществе.

Все бы хорошо, если бы не смерть Ивана Ильича. Кратко изложить последние месяцы его жизни можно следующим образом: он страдал и ненавидел всех, кому была неведома его боль.

Недуг

Болезнь пришла в его жизнь нежданно. Впрочем, едва ли к вести о страшном недуге можно относиться хладнокровно. Но случай Ивана Ильича был особенно трагичен. Никто из врачей не мог с точностью сказать, от чего именно он страдает. Это была блуждающая почка или воспаление кишечника, или и вовсе неведомая болезнь. А главное, что ни врачи, ни родные Ивана Ильича не хотели понять, что для него не так важен был диагноз, сколько простая, хотя и страшная правда. Будет ли он жить? Смертелен ли недуг, который причиняет ему столько боли?

Герасим

Стоит сказать, что физические страдания Ивана Ильича были несравнимы с его душевными терзаниями. Мысль о том, что он уходит, причиняла ему невыносимую боль. Здоровый цвет кожи Прасковьи Федоровны, ее спокойный и лицемерный тон вызывали лишь гнев. Ему не нужна была забота жены и постоянные осмотры доктора. Иван Ильич нуждался в сострадании. Единственным человеком, который был на это способен, оказался слуга Герасим.

Этот молодой мужчина обращался к умирающему барину с простой добротой. Главное, что мучило Ивана Ильича, - это была ложь. Прасковья Федоровна делал вид, что супруг всего-навсего болен, что ему надобно лечиться и сохранять спокойствие. Но Иван Ильич понимал, что он умирает, и в тяжелые минуты ему хотелось, чтобы его пожалели. Герасим не лгал, он искренне сострадал исчахшему и слабому барину. И тот все чаще звал этого простого мужика и подолгу беседовал с ним.

Смерть Ивана Ильича

Читать краткое содержание, как уже было сказано, недостаточно для того, чтобы почувствовать глубину повести великого русского писателя. Толстой описал последние минуты в жизни человека столь ярко, что кажется, он вместе со своим героем испытал ощущения души, покидающей тело. Иван Ильич в последние минуты стал понимать, что мучает своих родных. Он хотел что-то сказать, но сил хватило лишь на то, чтобы произнести слово «прости». Он не испытывал страха перед смертью, который стал привычным за последние месяцы. Лишь чувство облегчения. Последнее, что услышал Иван Ильич, - произнесенное кем-то рядом слово «Кончено».

Несколько слов о Льве Толстом

Мое отношение к Льву Николаевичу Толстому весьма своеобразно. С одной стороны, это искреннее восхищение его творческой манерной, умением рисовать характеры персонажей, детально показывать и исчерпывающе объяснять их мысли, чувства и действия. В не меньшей степени меня пленяет мастерство, с которым выстраивается многолинейная композиция в его крупных произведениях. Но вместе с тем вспоминается его учение последних лет и причудливые, даже страшные плоды этого учения; вспоминаются его хула на православную веру, на Церковь и последствия этой хулы; сопоставляются художественные высоты «Войны и мира» или «Анны Карениной» с художественными провалами «Воскресения», - и делается грустно. Гениальность Толстого не подвергается сомнению, я до сих пор помню услышанное в детстве высказывание писателя Виктора Сазыкина о том, что Толстой и Достоевский образуют своим творчеством крест русской литературы: Достоевский - вертикаль, простирающаяся вверх и вниз максимально высоко и глубоко, самый глубокий русский писатель, а Толстой - горизонталь, максимально широко охватывающая жизнь, самый широкий русский писатель.

Философ Николай Бердяев , характеризующий писателя очень сходно с моим видением, писал, что «судьба Л. Толстого - очень замечательная русская судьба, столь знаменательная для русского искания смысла и правды жизни. Л. Толстой русский до мозга костей, и возникнуть он мог лишь на русской православной почве, хотя православию он и изменил. Он поражает своим характерно русским барско-мужицким лицом. В нем как будто бы две разорванные России - Россия господская и Россия народная - хотели соединиться. И мы не можем отречься от этого лица, так как отречение от него означало бы страшное обеднение России. Л. Толстой был счастливцем по пониманию мира, ему даны были все блага мира сего: слава, богатство, знатность, семейное счастье. И он был близок к самоубийству, так как искал смысла жизни и Бога. Он не принимает жизни без ее смысла. А инстинкт жизни был у него необычайно силен и свойственны ему были все страсти. В его лице господская Россия, высший культурный слой наш обличает неправду своей жизни. Но в страстном искании Бога, смысла жизни и правды жизни Толстой изначально был поражен противоречием, которое его обессилило. Толстой начал с обличения неправды и бессмыслицы цивилизованной жизни. Правду и смысл он видел у простого трудового народа, у мужика. Толстой принадлежал к высшему культурному слою, отпавшему в значительной своей части от православной веры, которой жил народ. Он потерял Бога, потому что жил призрачной жизнью внешней культуры. И он захотел верить, как верует простой народ, не испорченный культурой. Но это ему не удалось ни в малейшей степени. Он был жертвой русского исторического раскола между нашим культурным слоем и слоем народным. Простой народ верил по-православному. Православная же вера в сознании Толстого сталкивается непримиримо с его разумом. Он согласен принять лишь разумную веру, все, что кажется ему в вере неразумным, вызывает в нем протест и негодование. Но ведь разум свой, которым он судит православие, Толстой взял целиком из ненавистной ему цивилизации, из европейского рационализма, от Спинозы, Вольтера, Канта и др. Как это ни странно, но Толстой остался "просветителем". Вся мистическая и таинственная сторона христианства, все догматы и таинства Церкви вызывают в нем бурную реакцию просветительного разума. В этом отношении Толстой никогда не мог "опроститься"» .

Корень проблем Толстого, по меткому слову Ивана Бунина , заключался в том, что у великого писателя отсутствовал «орган, которым верят» . Однако, добавлю, великий художник Толстой там, где он оставался художником, будучи верен предмету изображения, создавал, сам того, возможно, и не желая, произведения, чрезвычайно близкие по духу к православию. Он писал о России, о русских людях и невольно упирался в русское православие, и смирялся с этим, смирял свои сомнения и несогласия, уже высказываемые к тому времени в дневниках, и правдиво изображал русскую жизнь - жизнь народную прежде всего, - как жизнь, пронизанную православием. А там, где Толстой не выказывал этого смирения художника перед живой жизнью, он переставал быть художником и становился публицистом.

Биография Л.Н. Толстого достаточно полно отражена в Википедии . Еще одна подробная биография с краткими характеристиками произведений может быть представлена вашему вниманию. Биография, расписанная по датам, представлена . Тем, пожалуй, и ограничимся.

Закончить хотелось бы еще одним высказыванием Николая Бердяева о Льве Толстом, которое подводит итог этого раздела и предваряет раздел следующий, посвященный повести «Смерть Ивана Ильича»:

«Этот гениальный человек всю жизнь искал смысла жизни, думал о смерти, не знал удовлетворения, и он же был почти лишен чувства и сознания трансцендентного, был ограничен кругозором имманентного мира… Эта поражающая, непостижимая антиномичность Л. Толстого, на которую еще недостаточно было обращено внимания, есть тайна его гениальной личности, тайна судьбы его, которая не может быть вполне разгадана » .

Фотогалерея

Л.Н. Толстой в молодости

Л.Н. Толстой в зрелости

Л.Н. Толстой с старости

Могила Л.Н. Толстого

«Смерть Ивана Ильича»

Иллюстрация Б.М. Басова

Просьба прочитать текст повести или прослушать аудиокнигу

Доподлинных известий о том, когда Лев Николаевич принялся за написание«Смерти Ивана Ильича» нет, но сохранились некоторые упоминания из переписки близких к Толстому людей. Так, например, С.А. Толстая написала 4 декабря 1884 года Т.А. Кузминской: «На днях Левочка прочел нам отрывок из написанного им рассказа, мрачно немножко, но очень хорошо; вот пишет-то, точно пережил что-то важное, когда прочел и такой маленький отрывок. Назвал он это нам: «Смерть Ивана Ильича».

По свидетельствам как современников, так и самого Льва Николаевича, для повести он использовал прототип - Ивана Ильича Мечникова, прокурора Тульского окружного суда, который умер 2 июля 1881 от тяжелого гнойного заболевания. Об этом написала Т.А. Кузминская: «Толстой почувствовал в Мечникове, когда тот посещал Ясную Поляну - незаурядного человека. Его предсмертные мысли, разговоры о бесплодности проведенной им жизни, произвели на Толстого впечатление».

Младший брат Ивана Ильича, также подтверждал мысль о том, что тот стал прототипом повести Льва Николаевича. Илья Ильич Мечников в своих «Этюдах Оптимизма» так писал о старшем брате: «Я присутствовал при последних минутах жизни моего старшего брата (имя его было Иван Ильич, его смерть послужила темой для знаменитой повести Толстого «Смерть Ивана Ильича»). Сорокапятилетний брат мой, чувствуя приближение смерти от гнойного заражения, сохранил полную ясность своего большого ума. Пока я сидел у его изголовья, он сообщал мне свои размышления, преисполненные величайшим позитивизмом. Мысль о смерти долго страшила его. «Но так как все мы должны умереть», то он кончил тем, что «примирился, говоря себе, что, в сущности, между смертью в 45 лет или позднее - лишь одна количественная разница». И уже к пятому изданию «Этюдов», которые были опубликованы в 1915 году, Мечников написал, что Л.Н. Толстой - «писатель, давший наилучшее описание страха смерти».

Сохранились и личные упоминания Льва Николаевича о повести. В письме от 20 августа 1885 года к Л.Д. Урусову, он пишет: «Начал нынче кончать и продолжать смерть Ивана Ильича. Я, кажется, рассказывал вам план: описание простой смерти простого человека, описывая из него. Жены рожденье 22-го, и все наши ей готовят подарки, а она просила кончить эту вещь к ее новому изданию, и вот я хочу сделать ей «сюрприз» и от себя».

Повесть была опубликована в 1886 году и, что интересно, благодаря особенному и порой тяжелому характеру Льва Николаевича, работа над повестью продолжалась даже на стадии корректуры. Какие-то эпизоды были сокращены, какие-то дописаны, но после корректуры объем повести значительно увеличился. Так, например, на стадии корректуры была написана десятая глава.

Из «Писем в двух томах» художника Крамского и его переписки с Ковалевским от 21 сентября 1886 года мы узнаем мнение первого о повести:«Говорить о «Смерти Ивана Ильича», а тем паче восхищаться будет по меньшей мере неуместно. Это нечто такое, что перестает уже быть искусством, а является просто творчеством. Рассказ этот прямо библейский, и я чувствую глубокое волнение при мысли, что такое произведение слова появилось в русской литературе » .

Были и противоположные отзывы, но в целом публика оценила повесть весьма положительно. Написана она была уже после публицистических произведений «Исповедь» и «В чем моя вера», после мировоззренческого перелома конца 70-х годов, но при этом являла собой подлинно художественное произведение, с тонкой передачей душевных движений героев, с глубоким психологизмом, с минимальным морализаторством. Это именно « описание простой смерти простого человека, описывая из него», что во многом оградило повесть от беспощадного авторского взгляда на действительность, оставив в качестве основного взгляд умирающего персонажа.

Итак, композиционно повесть начинается с временной инверсии: сначала описываются события, последовавшие за смертью Ивана Ильича - то, как она была воспринята его близкими людьми, описываются, естественно, уже не с точки зрения умершего, а с точки зрения автора, и потому в первой главе мы видим максимальное общественное обличение. Остальные главы являют нам мировоззрение самого Ивана Ильича - от детства до смерти - и то, как оно менялось под воздействием болезни.

В первой главе мы видим последовательно:

1) сослуживцев, которые при известии о смерти Ивана Ильича первым делом подумали о собственных карьерных перемещениях, которые могут произойти благодаря этой смерти. Автор описал эту ситуацию не без яда: «Иван Ильич был сотоварищ собравшихся господ, и все любили его… Услыхав о смерти Ивана Ильича, первая мысль каждого из господ, собравшихся в кабинете, была и том, какое значение может иметь эта смерть на перемещения или повышения самих членов или их знакомых… Кроме вызванных этой смертью в каждом соображений о перемещениях и возможных изменениях по службе, могущих последовать от этой смерти, самый факт смерти близкого знакомого вызвал во всех, узнавших про нее, как всегда, чувство радости о том, что умер он, а не я». Вот такая любовь.

2) друзей Ивана Ильича. «Близкие же знакомые, так называемые друзья Ивана Ильича, при этом подумали невольно и о том, что теперь им надобно исполнить очень скучные обязанности приличия и поехать на панихиду и к вдове с визитом соболезнования». Далее мы видим, как это проделывалось, насколько лишены искренности были действия и соболезнования Петра Ивановича и Шварца, насколько их тянуло к картам, которые помогли бы провести вечер с приятностию. «Петр Иванович понял, что он, Шварц, стоит выше этого и не поддается удручающим впечатлениям. Один вид его говорил: инцидент панихиды Ивана Ильича никак не может служить достаточным поводом для признания порядка заседания нарушенным, то есть что ничто не может помешать нынче же вечером щелкануть, распечатывая ее, колодой карт, в то время как лакей будет расставлять четыре необожженные свечи; вообще нет основания предполагать, чтобы инцидент этот мог помешать нам провести приятно и сегодняшний вечер».

3) вдовы Ивана Ильича. «Она разговорилась и высказала то, что было, очевидно, ее главным делом к нему; дело это состояло в вопросах о том, как бы по случаю смерти мужа достать денег от казны. Она сделала вид, что спрашивает у Петра Ивановича совета о пенсионе: но он видел, что она уже знает до мельчайших подробностей и то, чего он не знал: все то, что можно вытянуть от казны по случаю этой смерти; но что ей хотелось узнать, нельзя ли как-нибудь вытянуть еще побольше денег». Потеря мужа, таким образом, воспринималось вдовой прежде всего как финансовая потеря, и главной задачей вдовы было выяснение того, насколько велика эта финансовая потеря.

4) дочери Ивана Ильича и ее жениха. « Она имела мрачный, решительный, почти гневный вид. Она поклонилась Петру Ивановичу, как будто он был в чем-то виноват. За дочерью стоял с таким же обиженным видом знакомый Петру Ивановичу богатый молодой человек, судебный следователь, ее жених». Очевидно, смерть Ивана Ильича, влекущая за собой период траура, мешала им соединиться в скором времени, и это было причиной обиды.

5) сына Ивана Ильича. «И з-под лестницы показалась фигурка гимназистика-сына, ужасно похожего на Ивана Ильича. Это был маленький Иван Ильич, каким Петр Иванович помнил его в Правоведении. Глаза у него были и заплаканные и такие, какие бывают у нечистых мальчиков в тринадцать - четырнадцать лет». Мальчику, очевидно, было жаль отца - первый человек, из описанных, проявивший простую и нефальшивую жалость к умершему. Но глаза… Зачем Толстому понадобилась эта нечистота? Очевидно, чтобы лишить читателя надежды, что из сына Ивана Ильича может вырасти что-то путное, что с возрастом он останется способным на простую жалость, проявленную здесь…

Безрадостная картина, что и говорить. Чем же Иван Ильич заслужил такое к себе отношение? В нем было что-то особенное? Да нет. «Прошедшая история жизни Ивана Ильича была самая простая и обыкновенная и самая ужасная» . Он был человеком золотой середины, средним сыном, который отличался и от беспутного младшего брата, и от сухого старшего. Он был «человеком способным, весело добродушным и общительным, но строго исполняющим то, что он считал своим долгом; долгом же он своим считал все то, что считалось таковым наивысше поставленными людьми». Он хотел быть как все те успешные люди, кого он почитал за образцы для подражания, и вполне достигал этого. Кстати, о нечитоте его сына-гимназистика: он лишь пошел по стопам отца в ту же фальшивую жизнь. «Были в Правоведении совершены им поступки, которые прежде представлялись ему большими гадостями и внушали ему отвращение к самому себе, в то время, как он совершал их; но впоследствии, увидав, что поступки эти были совершаемы и высоко стоящими людьми и не считались ими дурными, он не то что признал их хорошими, но совершенно забыл их и нисколько не огорчался воспоминаниями о них ». Таким образом, фальшивая жизнь, которую вели «наивысше поставленные люди», убивала голос совести, - и чем дальше, тем больше.

Иван Ильич не был бессовестным злодеем, он был просто хорошим профессионалом в своей области, успешно и заслуженно двигавшимся по карьерной лестнице, обзаведшимся обычной семьей, обычным хобби (карточной игрой).«Радости служебные были радости самолюбия; радости общественные были радости тщеславия; но настоящие радости Ивана Ильича были радости игры в винт». Он стремился к «жизни легкой, приятной, веселой и всегда приличной и одобряемой обществом » и вполне достигал своих стремлений. Когда жизнь его наконец-то достигла того состояния, при котором семейные горести, служебные несправедливости благополучно разрешились, жизнь стабилизировалась, - к нему пришла болезнь, ставшая следствием неудачного падения при вешании гардины в новой квартире. И все переменилось.

Болезнь - нечто живое, а потому не вполне приличное, смерть еще неприличнее, и центром этой неприличности стал Иван Ильич, вдруг почувствовав себя точкой приложения познаний медиков, забот жены, шуток коллег, которые не хотели видеть главного и не могли проявить того, чего от них хотел Иван Ильич.Главным было то, что он умирает, а хотел он, чтобы его пожалели. Но в механистическом обществе, которое ему так нравилось, все это было абсолютно невозможным, поскольку приличные люди о таком не говорят и так себя не ведут. Сам Иван Ильич гордился своим умением на работе «исключать все то сырое, жизненное, что всегда нарушает правильность течения служебных дел: надо не допускать с людьми никаких отношений, помимо служебных, и повод к отношениям должен быть только служебный и самые отношения только служебные », но ему пришлось испытать этот бездушный профессионализм на себе. Показателен эпизод с приемом у доктора:

«Все было точно так же, как в суде. Как он в суде делал вид над подсудимыми, так точно над ним знаменитый доктор делал тоже вид. Доктор говорил: то-то и то-то указывает, что у вас внутри то-то и то-то; но если это не подтвердится по исследованиям того-то и того-то, то у вас надо предположить то-то и то-то. Если же предположить то-то, тогда… и т.д. Для Ивана Ильича был важен только один вопрос: опасно ли его положение или нет? Но доктор игнорировал этот неуместный вопрос. С точки зрения доктора, вопрос этот был праздный и не подлежал обсуждению; существовало только взвешиванье вероятностей - блуждающей почки, хронического катара и болезней слепой кишки. Не было вопроса о жизни Ивана Ильича, а был спор между блуждающей почкой и слепой кишкой».

Перед лицом болезни и грядущей смерти Иван Ильич остался в жутком одиночестве. В этом одиночестве единственным, кто его понимал и приносил облегчение, был буфетный мужик Герасим. «Ему хорошо было, когда Герасим, иногда целые ночи напролет, держал его ноги и не хотел уходить спать, говоря: «Вы не извольте беспокоиться, Иван Ильич, высплюсь еще»; или когда он вдруг, переходя на «ты», прибавлял: «Кабы ты не больной, а то отчего же не послужить?» Один Герасим не лгал, по всему видно было, что он один понимал, в чем дело, и не считал нужным скрывать этого, и просто жалел исчахшего, слабого барина» .

Иллюстрация И.Е. Репина

Это была, очевидно, расплата за весь тот образ жизни, который был принят в обществе и который всячески поддерживался Иваном Ильичом до болезни. Да, болезнь неприлична, она приходит, никак с приличиями не соотносясь, но в обществе, оторванном от живой жизни и живой смерти, ее пытаются впихнуть в рамки приличия, страшно оскорбляя этим умирающего. «Страшный, ужасный акт его умирания, он видел, всеми окружающими его был низведен на степень случайной неприятности, отчасти неприличия (вроде того, как обходятся с человеком, который, войдя в гостиную, распространяет от себя дурной запах), тем самым «приличием», которому он служил всю свою жизнь; он видел, что никто не пожалеет его, потому что никто не хочет даже понимать его положения» . Таким образом, отклик на свое горе и на свой страх перед смертью Иван Ильич нашел не в семье, не среди сослуживцев, не среди медиков, а в простом буфетном мужике, не умеющем притворяться. Отношение семьи к Ивану Ильичу хорошо иллюстрирует эпизод, связанный с посещением театра, хорошо переданный в фильме «Простая смерть».

Видеофрагмент 1. Х/ф «Простая смерть»

Ну и, наконец, вернемся к тому утверждению Бердяева, которым мы закончили предыдущий раздел: «Этот гениальный человек всю жизнь искал смысла жизни, думал о смерти, не знал удовлетворения, и он же был почти лишен чувства и сознания трансцендентного, был ограничен кругозором имманентного мира». Есть ли в «Смерти Ивана Ильича» выход за пределы («трансцендентное» буквально означает «выходящее за пределы») дольнего мира? Смерть это подразумевает, если мы верим в бессмертие души, есть и другие способы соприкоснуться с запредельным, например, молитвенное богообщение. Давайте посмотрим, есть ли это в повести.

Во-первых, герой делает беззвучную попытку задать вопрос о смысле своих страданий. Прочитаем внимательно:

«Он плакал о беспомощности своей, о своем ужасном одиночестве, о жестокости людей, о жестокости Бога, об отсутствии Бога. «Зачем ты все это сделал? Зачем привел меня сюда? За что, за что так ужасно мучаешь меня?..» Он и не ждал ответа и плакал о том, что нет и не может быть ответа. Боль поднялась опять, но он не шевелился, не звал. Он говорил себе: «Ну еще, ну бей! Но за что? Что я сделал тебе, за что?»

Потом он затих, перестал не только плакать, перестал дышать и весь стал внимание: как будто он прислушивался не к голосу, говорящему звуками, но к голосу души, к ходу мыслей, поднимавшемуся в нем.

- Чего тебе нужно? - было первое ясное, могущее быть выражено словами понятие, которое, он услышал.

- Что тебе нужно? Чего тебе нужно? - повторил он себе. - Чего? - Не страдать. Жить, - ответил он.

И опять он весь предался вниманию такому напряженному, что даже боль не развлекала его.

- Да, жить, как я жил прежде: хорошо, приятно.

- Как ты жил прежде, хорошо и приятно? - спросил голос».

После чего герой понимает, что жизнь его была «не то». Теперь вопрос: с кем разговаривал герой? Обращается он к Богу, но отвечает ему некий «голос души, ход мыслей, поднимавшийся в нем». Такой вот парадокс: герой, сомневаясь в бытии Божием, тем не менее, обращается к Нему, а отвечает ему, по воле автора, «голос души» или, чтобы уж наверняка убить у читателя надежду на трансцендентное, «ход мыслей, поднимавшийся в нем». Грустная ситуация, когда герой готов верить в Бога, пусть и обвиняя Его в жестокости, пусть и сомневаясь в Его бытии, а автор - категорически отказывается верить в запредельное.

В соответствии со своей верой в Бога Иван Ильич соглашается исповедоваться и причаститься перед смертью.

«Когда пришел священник и исповедовал его, он смягчился, почувствовал как будто облегчение от своих сомнений и вследствие этого от страданий, и на него нашла минута надежды. Он опять стал думать о слепой кишке и возможности исправления ее. Он причастился со слезами на глазах.

Когда его уложили после причастия, ему стало на минуту легко, и опять явилась надежда на жизнь. Он стал думать об операции, которую предлагали ему. «Жить, жить хочу», - говорил он себе. Жена пришла поздравить; она сказала обычные слова и прибавила:

- Не правда ли, тебе лучше?

Он, не глядя на нее, проговорил: да.

Ее одежда, ее сложение, выражение ее лица, звук ее голоса - все сказало ему одно: «Не то. Все то, чем ты жил и живешь, - есть ложь, обман, скрывающий от тебя жизнь и смерть». И как только он подумал это, поднялась его ненависть и вместе с ненавистью физические мучительные страдания и с страданиями сознание неизбежной, близкой погибели».

Этот эпизод очень интересно развернут в фильме «Простая смерть», снятом по мотивам повести Толстого.

Видеофрагмент 2. Х/ф «Простая смерть».

В фильме этом, в обход воли автора, сделана попытка вывести «Смерть Ивана Ильича» за пределы земного бытия, придать произведению вертикаль, которой старательно избегал автор. Но Толстой - горизонталь русской литературы, и ничего с этим не поделаешь.

Все ли понятно из приведенного эпизода? Если нет, то поясню. О чем думает герой? О единении со Христом после причащения? О спасении души? О послесмертии? Нет. Он думает исключительно о том, что причастие может продлить его земную жизнь, и о том, что ему, возможно, удастся уладить дело со слепой кишкой. А потом понимает, что все равно умрет, и это вызывает в нем жуткую ненависть к живой жене и обострение боли. Ничегошеньки трансцендентного, как ни грустно.

Ну и, наконец, последний эпизод - эпизод смерти и предшествовавшего ей момента, когда все запредельное должно обнажиться, если за пределом есть хотя бы что-то.

«В это самое время Иван Ильич провалился, увидал свет, и ему открылось, что жизнь его была не то, что надо, но что это можно еще поправить. Он спросил себя: что же «то», и затих, прислушиваясь. Тут он почувствовал, что руку его целует кто-то. Он открыл глаза и взглянул на сына. Ему стало жалко его. Жена подошла к нему. Он взглянул на нее. Она с открытым ртом и с неотертыми слезами на носу и щеке, с отчаянным выражением смотрела на него. Ему жалко стало ее.

«Да, я мучаю их, - подумал он. - Им жалко, но им лучше будет, когда я умру». Он хотел сказать это, но не в силах был выговорить. «Впрочем, зачем же говорить, надо сделать», - подумал он. Он указал жене взглядом на сына и сказал:

- Уведи… жалко… и тебя… - Он хотел сказать еще «прости», но сказал «пропусти», и, не в силах уже будучи поправиться, махнул рукою, зная, что поймет тот, кому надо.

И вдруг ему стало ясно, что то, что томило его и не выходило, что вдруг все выходит сразу, и с двух сторон, с десяти сторон, со всех сторон. Жалко их, надо сделать, чтобы им не больно было. Избавить их и самому избавиться от этих страданий».

Таким образом, смерть в данной ситуации объявляется благим делом, «тем» в противоположность «не тому», настоящим в противоположность фальшивому. Герой вместо ненависти к окружающим испытывает жалость к ним, смягчается, просит прощения и после этого получает право на смерть. В этом эпизоде есть указание на веру героя в Бога: оговорившись и не в силах поправиться, он «знал, что поймет Тот, Кому надо», в данном случае местоимения однозначно должны писаться с заглавных букв, поскольку имеется в виду явно не жена. Итак, герой в Бога верит и надеется на запредельное, он устремляется туда, чувствует свет, радость и разрешение сомнений, и мы сорадуемся герою, но что же автор?

«- Кончено! - сказал кто-то над ним.

Он услыхал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть, - сказал он себе. - Ее нет больше».

Он втянул в себя воздух, остановился на половине вздоха, потянулся и умер».

Это конец рассказа, и автор вновь не оставляет нам надежды на запредельное, надежды на послесмертие. Грустно, не правда ли? Не менее грустно, чем описание собственной смерти Льва Толстого, которое вы можете прочитать . «А мужики-то, мужики как умирают!» - говорил он с плачем перед смертью. Спокойно они умирают, - ответим мы с печалью. Умирают, причастившись Святых Христовых Таин, попрощавшись с семьей, твердо веря в загробную жизнь и надеясь на милосердие Божие.

Финал фильма более оптимистичен: режиссер дает Ивану Ильичу шанс на послесмертие, за что ему огромная благодарность.

Видеофрагмент 3. Х/ф «Простая смерть».