Мы только для того. «Сама жизнь нам дана только для того, чтобы мы научились любить

Пропащее дело

Перм. То же, что пустое дело 1. Сл. Акчим. 1, 232.

Большой словарь русских поговорок. - М: Олма Медиа Групп . В. М. Мокиенко, Т. Г. Никитина . 2007 .

Смотреть что такое "Пропащее дело" в других словарях:

Волочильных дел мастер. Народн. Шутл. Карманный вор. СРНГ 5, 69. Гробовых дел мастер. Жарг. шк. Шутл. ирон. Учитель труда. (Запись 2003 г.). Жопных дел мастер. Жарг. мол. Шутл. Врач проктолог. Вахитов 2003, 55. Заплечный дел мастер. Разг. Устар.… … Большой словарь русских поговорок

Дело пропащее - Разг. Экспрес. Безнадёжно. Да что тут! Так, зря болтали. Всё одно дело пропащее (Н. Златовратский. Устои). Мишка сапожник отдал восемнадцать копеек? осведомляется старуха. Сапожник? Просил приписать к старому долгу. Это дело пропащее… и зачем ты… …

напрасный - ▲ безрезультатный попытка напрасный безрезультатная попытка (# труд. # старания). напрасно без какой либо вероятности успеха; заведомо бесполезно. понапрасну. зряшный (# затея). зря. зазря. даром. задаром. пустой. попусту. впустую. по пустому.… … Идеографический словарь русского языка

Место базирования … Википедия

похвост - Пропащее дело, то, ради чего не стоит работать. Так же означает впустую уже сделанную работу. Это дело похвост! Молодежный сленг … Cловарь современной лексики, жаргона и сленга

ПРОПАЩИЙ, ая, ее (разг.). 1. Такой, к рый не удастся вернуть, получить обратно. Эти деньги пропащие. 2. Безнадёжный, ни к чему не пригодный. Пропащее дело. П. человек. Толковый словарь Ожегова. С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. 1949 1992 … Толковый словарь Ожегова

Кошки скребут за душу Фразеологический словарь русского литературного языка

Кошки скребут - Разг. Кому либо тоскливо, беспокойно, тревожно. На даче мне сказали, что Варя чем то больна и собирается с отцом в Петербург, к бабушке. Толку никакого не добился… Теперь лежу я на кровати, кусаю подушку и бью себя по затылку. За душу скребут… … Фразеологический словарь русского литературного языка

ПРОПАЩИЙ, пропащя, пропащее (прост.). 1. Такой, который гибнет, пропадает (обл.). «Пчелки без матки пропащие детки.» погов. 2. Неудавшийся, безнадежный. «Отступаешься от дела потому, что дело пропащее для тебя.» Чернышевский. 3. Дурной,… … Толковый словарь Ушакова

Маленький зверинец, на время нашего отсутствия порученный надзору нубийца Фадтля, по приезде нашем в Хартум оказался в самом цветущем состоянии. Мы перевезли его с собой в просторный дом, на обширном дворе которого для страусов было… … Жизнь животных

Книги

• Лучшее из Майлза , О"Брайен, Флэнн. Майлз на Гапалинь, плюнув на любые реверансы и бонтоны, начхав на критиков и потомков, четверть века осыпал своих читателей самоцветами каламбуров и аллюзий, щедрораздавал пинки и тумаки,…
• Пастух своих коров , Гарри Гордон. В книгу вошли повести и рассказы последних лет. Сюжеты и характеры полудачной деревни соседствуют с ностальгическими образами старой Одессы. "Не стоит притворяться, все свои" - утверждает…

(ВОДЕВИЛЬНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ)
Ужасно плакать хочется! Зареви я, так, кажется, легче бы стало.
Был восхитительный вечер. Я нарядился, причесался, надушился и дон Жуаном покатил к ней. Живет она на даче в Сокольниках. Она молода, прекрасна, получает в приданое 30 000, немножко образованна и любит меня, автора, как кошка.
Приехав в Сокольники, я нашел ее сидящей на нашей любимой скамье под высокими, стройными елями. Увидев меня, она быстро поднялась и, сияющая, пошла мне навстречу.
— Как вы жестоки! — заговорила она. — Можно ли так опаздывать? Ведь вы знаете, как я скучаю! Экой вы!
Я поцеловал ее хорошенькую ручку и, трепещущий, пошел вместе с ней к скамье. Я трепетал, ныл и чувствовал, что мое сердце воспалено и близко к разрыву. Пульс был горячечный.
И немудрено! Я приехал решить окончательно свою судьбу. Пан, мол, или пропал... Всё зависело от этого вечера.
Погода была чудесная, но не до погоды мне было. Я не слушал даже певшего над нашими головами соловья, несмотря на то, что соловья обязательно слушать на всяком мало-мальски порядочном rendez-vous 1.
— Чего же вы молчите? — спросила она, глядя мне в лицо.
— Так... Чудный вечер такой... Maman ваша здорова?
— Здорова.
— Гм... Так... Я, видите ли, Варвара Петровна, хочу с вами поговорить... Для того только я и приехал... Я молчал, молчал, но теперь... слуга покорный! Я не в состоянии молчать.
Варя нагнула голову и дрожащими пальчиками затерзала цветок. Она знала, о чем я хотел говорить. Я помолчал и продолжал:
— Для чего молчать? Как ни молчи, как ни робей, а рано или поздно придется дать волю... чувству и языку. Вы, может быть, оскорбитесь... может быть, не поймете, но... что ж?
Я умолк. Нужно было составить подходящую фразу.
«Да говори же! — протестовали ее глазки. — Мямля! Чего мучаешь?»
— Вы, конечно, давно уже догадались, — продолжал я, помолчав, — зачем я каждый день хожу сюда и своим присутствием мозолю ваши глаза. Как не догадаться? Вы, наверное, давно уже, со свойственною вам проницательностью, угадали во мне то чувство, которое... (Пауза.) Варвара Петровна!
Варя еще ниже нагнулась. Пальчики ее заплясали.
— Варвара Петровна!
— Ну?
— Я... Да что говорить?! Понятно и без того... Люблю, вот и всё... Чего ж тут еще говорить? (Пауза.) Ужасно люблю! Я вас так люблю, как... Одним словом, соберите все на этом свете существующие романы, вычитайте все находящиеся в них объяснения в любви, клятвы, жертвы и... вы получите то, что... теперь в моей груди того... Варвара Петровна! (Пауза.) Варвара Петровна!! Чего же вы-то молчите?!
— Что вам?
— Неужели... нет?
Варя подняла головку и улыбнулась.
«Ах, чёрт возьми!» — подумал я. Она улыбнулась, шевельнула губками и чуть слышно проговорила: «Почему же нет?»
Я схватил отчаянно руку, отчаянно поцеловал, бешено схватил за другую руку... Она молодец! Пока я возился с ее руками, она положила свою головку мне на грудь, причем я в первый только раз уразумел, какою роскошью были ее чудные волосы.
Я поцеловал ее в голову, и в моей груди стало так тепло, как будто бы в ней поставили самовар. Варя подняла лицо, и мне ничего не оставалось, как только поцеловать ее в губки.
И вот, когда Варя была уже окончательно в моих руках, когда решение о выдаче мне тридцати тысяч готово уже было к подписанию, когда, одним словом, хорошенькая жена, хорошие деньги и хорошая карьера были для меня почти обеспечены, чёрту нужно было дернуть меня за язык...
Мне захотелось перед моей суженой порисоваться, блеснуть своими принципами и похвастать. Впрочем, сам не знаю, чего мне захотелось... Вышло страсть как скверно!
— Варвара Петровна! — начал я после первого поцелуя. — Прежде чем взять с вас слово быть моею женою, считаю священнейшим долгом, во избежание могущих произойти недоразумений, сказать вам несколько слов. Я буду короток... Знаете ли вы, Варвара Петровна, кто я и что я? Да, я честен! Я труженик! Я... я горд! Мало того... У меня есть будущее... Но я беден... Я ничего не имею.
— Я это знаю, — сказал Варя. — Не в деньгах счастье.
— Да... Кто же говорит о деньгах? Я... я горд своею бедностью. Копейки, которые я получаю за свои литературные работы, я не променяю на те тысячи, которые... которыми...
— Понятно. Ну-с...
— Я привык к бедности. Мне она ничего. Я в состоянии неделю не обедать... Но вы! Вы! Неужели вы, которая не в состоянии пройти двух шагов, чтобы не нанять извозчика, надевающая каждый день новое платье, бросающая в стороны деньги, не знавшая никогда нужды, вы, для которой не модный цветок есть уже большое несчастье, — неужели вы согласитесь расстаться для меня с земными благами? Гм...
— У меня есть деньги. У меня приданое!
— Пустое! Для того чтобы прожить десяток, другой тысяч, достаточно только несколько лет... А потом? Нужда? Слезы? Верьте, дорогая моя, моему опыту! Знаю-с! знаю, что говорю! Для того чтобы бороться с нуждою, нужно иметь сильную волю, нечеловеческий характер!
«Да и чепуху же я мелю!» — подумал я и продолжал:
— Подумайте, Варвара Петровна! Подумайте, на какой шаг вы решаетесь! Шаг бесповоротный! Есть у вас силы — идите за мной, нет сил бороться — откажите мне! О! Лучше пусть я буду лишен вас, чем... вы вашего покоя! Те сто рублей, которые дает мне ежемесячно литература, ничто! Их не хватит! Подумайте же, пока не поздно!
Я вскочил.
— Подумайте! Где бессилие — там слезы, упреки, ранние седины... Предупреждаю вас, потому что я честный человек. Чувствуете ли вы себя настолько сильной, чтобы разделить со мной жизнь, которая своею внешнею стороною не похожа на вашу, чужда вам? (Пауза.)
— У меня же есть приданое!
— Сколько? Двадцать, тридцать тысяч! Ха-ха! Миллион? И потом, кроме этого, позволю ли я себе присваивать то, что... Нет! Никогда! Я горд!
Я прошелся несколько раз около скамьи. Варя задумалась. Я торжествовал. Меня, значит, уважали, коли задумались.
— Итак, жизнь со мной и лишения или же жизнь без меня и богатство... Выбирайте... Есть силы? У моей Вари есть силы?
И говорил в таком роде очень долго. Я незаметно увлекся. Говорил я и в то же время чувствовал в себе раздвоение. Одна половина меня увлекалась тем, что я говорил, а другая мечтала: «А вот подожди, матушка! Заживем на твои 30 000 так, что небу жарко станет! Надолго хватит!»
Варя слушала, слушала... Наконец она поднялась и протянула мне руку.
— Благодарю вас! — сказала она и сказала таким голосом, который заставил меня вздрогнуть и взглянуть на ее глаза. На ее глазах и щеках сверкали слезы...
— Благодарю вас! Вы хорошо сделали, что были со мной откровенны... Я неженка... Я не могу... Не пара вам...
И зарыдала. Я опростоволосился... Всегда теряюсь, когда вижу плачущих женщин, а тут и подавно. Пока я думал, что предпринять, она заглушила рыданья и утерла слезы.
— Вы правы, — сказала она. — Если я пойду за вами, обману вас. Не мне быть вашей женой. Я богачка, неженка, езжу на извозчиках, кушаю бекасов и дорогие пирожки. Я никогда за обедом не ем супа и щей. Меня и мама стыдит постоянно... А не могу я без этого! Я не могу ходить пешком... Я утомляюсь... И потом платья... Всё это вам придется на свой счет шить... Нет! Прощайте!
И, сделав трагический жест рукой, она ни к селу ни к городу произнесла:
— Я недостойна вас! Прощайте!
Она произнесла, повернулась и пошла восвояси. А я? Я стоял, как дурак, ничего не думал, глядел ей вслед и чувствовал, что земля колеблется подо мной. Когда я пришел в себя и вспомнил, где я и какую грандиозную пакость соорудил мне мой язык, я взвыл. Ее уже и след простыл, когда я захотел крикнуть ей: «Воротитесь!!.»
Посрамленный, не солоно хлебавший, отправился я домой. У заставы конки уже не было. Денег на извозчика у меня тоже не было. Пришлось домой отправляться пешком.
Дня через три поехал я в Сокольники. На даче мне сказали, что Варя чем-то больна и собирается с отцом в Петербург, к бабушке. Толку никакого не добился...
Теперь лежу я на кровати, кусаю подушку и бью себя по затылку. За душу скребут кошки... Читатель, как поправить дело? Как воротить свои слова назад? Что ей сказать или написать? Уму непостижимо! Пропало дело — и как глупо пропало!
1
свидании (франц.).

Владислав Косарев – профессиональный артист, певец, начал заниматься музыкой с раннего детства. В 2001 году окончил Российскую академию музыки им.Гнесиных, в течение 8 лет работал в мужском хоре «Пересвет» как солист и главный дирижер. С 2009-го года Владислав начал свою сольную карьеру. В 2017 году получил звание «Заслуженный артист республики Карелия».

Владислав, на будущий год исполняется 10 лет вашей сольной карьере и 80 лет со дня основания Карельской государственной филармонии. Вы – давний друг нашей концертной организации, не хотите, в связи с этим двойным юбилеем, устроить что-то грандиозное?

Вы мне подали хорошую идею, тем более что в планах было выступить в Петрозаводске с новой программой. За годы сотрудничества у нас сложились прекрасные и творческие, и человеческие отношения. Когда я только приступал к работе в качестве солиста, я разослал письма, пожалуй, во все концертные организации России, но получил только три или четыре ответа. Среди откликнувшихся была и Карельская филармония. Прошло десять лет, но я об этом помню, и это для меня дорого…

Вы получили музыкальное образование по специальности «дирижер». Это обычная практика, чтобы обладателей такого уникального голоса не готовили как будущих вокалистов?

Лет до тридцати у меня не было такого крепкого голоса, чтобы без зазрения совести можно было выйти на эстраду. То, что баритону нужно «проснуться» – это правда. Но проснуться мало. Вокал – это как профессиональный спорт, где нужно подтверждать квалификационный минимум, а лучше максимум: те же ежедневные тренировки, то же поддержание формы, строгий режим… А в профессии дирижера, как и вокалиста, есть своя магия – никем не зафиксированный, но всеми ощущаемый энергетический посыл личности музыканта публике. Хотя немного грустно стоять к залу спиной…

Ваша программа называется «Истории любви», вы говорите о магии искусства… Но современная российская эстрада, мне кажется, страшно далека от этих понятий. Почему российская попса как-то незаметно скатилась до такого уровня?

Традиции высокой эстрады, существовавшие в СССР, почти утеряны. Сейчас пишут много, но качественной музыки в песенном жанре очень мало. То, что сейчас выносится на сцену, часто за гранью добра и зла. Во времена Советского Союза существовал эстрадно-симфонический жанр, то есть та самая высокая эстрада, которая подразумевала наличие на сцене не эстрадного ансамбля – а, тем более, «фанеры» - должен быть симфонический оркестр, великолепный солист и конечно же, яркие, сильные глубокие песни. Пересмотрите записи Георга Отса, Муслима Магомаева, Эдуарда Хиля… Каждая песня – это не только спетая, но и сыгранная, прожитая на сцене история.

То, что сейчас происходит на больших сценических площадках – это шоу-бизнес, целью которого является зарабатывание денег. Даже поговорка родилась «чем дальше от попсы, тем меньше денег», к сожалению, она отражает реальность. Отсюда и пошлость, и похабщина на сцене. Попсовый исполнитель вроде бы поет о любви, но к истинной любви это не имеет никакого отношения. Есть, конечно, исключения из этого правила, но их, увы, мало.

Поэтому особенно радостно, что в Петрозаводск удалось привезти настоящую классику эстрады, в которой каждая песня – история любви с большой буквы.

- Говорят, вы сами составляете свои программы и работаете не только как исполнитель, но и как режиссер…

Программы концертов составляю действительно сам, а вот с режиссером занимаюсь уже несколько лет. И это не случайно. Мне кажется, я нашел ответ, почему в прошлом веке была такая качественная эстрада: каждый исполнитель был не только талантливым певцом, но и настоящим актером, он за 2-3 минуты, что длится песня, играл, проживал роль в своей песне. Я очень хочу быть искренним на сцене, мне это дается нелегко, но без режиссера это будет просто невозможно.

Сейчас у меня подготовлено пять программ для симфонического оркестра, и бОльшая часть произведений, звучащих там – о любви: счастливой и несчастной, радостной и трагической... У всех героев моих песен есть общая черта – любящее горячее сердце.

- Рассказывать о любви вас научил режиссер?

Нет, что вы. На сцене самым ценным является личный опыт, свои переживания и чувства. Зритель ведь безошибочно определит, искренен мой рассказ, или я просто показываю эмоции. Режиссер помогает найти путь к искренности и естественности на сцене.

Я уверен, что в памяти людей остаются только те артисты, кто всю жизнь «стоит у станка», кто всю жизнь занимается преодолением своего несовершенства – и человеческого, и профессионального. Я не претендую на звание идеального певца, но верю: те песни, которые я исполняю будут всегда жить и на сцене, и в сердцах зрителей.

- Откуда эта уверенность?

Потому что я пою о любви. По сути, сама жизнь нам дана только для того, чтобы мы научились любить по-настоящему в полном смысле этого слова. И песни могут нам в этом помочь.

- А что любите вы, в таком, более земном значении этого слова?

Мамины драники и пельмени, которыми угощают в одном из кафе вашего Петрозаводска. Люблю гулять в одиночестве в поле или в лесу у себя на родине (Владислав Косарев родом из Смоленска – авт.) – это для меня самый лучший отдых. Люблю мотоциклы и скорость. Обожаю кошек! Может быть, когда-нибудь разбогатею и открою приют для бездомных животных…

Но больше всего я люблю смотреть в зал в конце второго отделения и видеть счастливые глаза моих зрителей!

Вскоре после этого дети пришли прощаться. Дети перецеловались со всеми, гувернеры и гувернантки раскланялись и вышли. Оставался один Десаль с своим воспитанником. Гувернер шепотом приглашал своего воспитанника идти вниз. — Non, monsieur Dessales, je demanderai à ma tante de rester, — отвечал также шепотом Николенька Болконский. — Ma tante, позвольте мне остаться, — сказал Николенька, подходя к тетке. Лицо его выражало мольбу, волнение и восторг. Графиня Марья поглядела на него и обратилась к Пьеру. — Когда вы тут, он оторваться не может... — сказала она ему. — Je vous le ramènerai tout à l"heure, monsieur Dessales; bonsoir, — сказал Пьер, подавая швейцарцу руку, и, улыбаясь, обратился к Николеньке. — Мы совсем не видались с тобой. Мари, как он похож становится, — прибавил он, обращаясь к графине Марье. — На отца? — сказал мальчик, багрово вспыхнув и снизу вверх глядя на Пьера восхищенными, блестящими глазами. Пьер кивнул ему головой и продолжал прерванный детьми рассказ. Графиня Марья работала на руках по канве; Наташа, не спуская глаз, смотрела на мужа, Николай и Денисов вставали, спрашивали трубки, курили, брали чай у Сони, сидевшей уныло и упорно за самоваром, и расспрашивали Пьера. Кудрявый болезненный мальчик, с своими блестящими глазами, сидел никем не замечаемый в уголку, и, только поворачивая кудрявую голову на тонкой шее, выходившей из отложных воротничков, в ту сторону, где был Пьер, он изредка вздрагивал и что-то шептал сам с собою, видимо испытывая какое-то новое и сильное чувство. Разговор вертелся на той современной сплетне из высшего управления, в которой большинство людей видит обыкновенно самый важный интерес внутренней политики. Денисов, недовольный правительством за свои неудачи по службе, с радостью узнавал все глупости, которые, по его мнению, делались теперь в Петербурге, и в сильных и резких выражениях делал свои замечания на слова Пьера. — Пг"ежде немцем надо было быть, тепег"ь надо плясать с Татаг"иновой и madame Кг"юднег", читать... Экаг"стгаузена и бг"атию. Ох! спустил бы опять молодца нашего Бонапаг"та! Он бы всю дуг"ь повыбил. Ну на что похоже — солдату Шваг"цу дать Семеновский полк? — кричал он. Николай, хотя без того желания находить все дурным, которое было у Денисова, считал также весьма достойным и важным делом посудить о правительстве и считал, что то, что А. назначен министром того-то, а что Б. генерал-губернатором туда-то и что государь сказал то-то, а министр то-то, что все это дела очень значительные. И он считал нужным интересоваться этим и расспрашивал Пьера. За расспросами этих двух собеседников разговор не выходил из этого обычного характера сплетни высших правительственных сфер. Но Наташа, знавшая все приемы и мысли своего мужа, видела, что Пьер давно хотел и не мог вывести разговор на другую дорогу и высказать свою задушевную мысль, ту самую, для которой он и ездил в Петербург — советоваться с новым другом своим, князем Федором; и она помогла ему вопросом: что же его дело с князем Федором? — О чем это? — спросил Николай. — Все о том же и о том же, — сказал Пьер, оглядываясь вокруг себя. — Все видят, что дела идут так скверно, что это нельзя так оставить, и что обязанность всех честных людей противодействовать по мере сил. — Что ж честные люди могут сделать? — слегка нахмурившись, сказал Николай. — Что же именно сделать? — А вот что... — Пойдемте в кабинет, — сказал Николай. Наташа, уже давно угадывавшая, что ее придут звать кормить, услыхала зов няни и пошла в детскую. Графиня Марья пошла с нею. Мужчины пошли в кабинет, и Николенька Болконский, не замеченный дядей, пришел туда же и сел в тени, к окну, у письменного стола. — Ну, что ж ты сделаешь? — сказал Денисов. — Вечно фантазии, — сказал Николай. — Вот что, — начал Пьер, не садясь и то ходя по комнате, то останавливаясь, шепелявя и делая быстрые жесты руками в то время, как он говорил. — Вот что. Положение в Петербурге вот какое: государь ни во что не входит. Он весь предан этому мистицизму (мистицизма Пьер никому не прощал теперь). Он ищет только спокойствия, и спокойствие ему могут дать только те люди sans foi ni loi, которые рубят и душат всё сплеча: Магницкий, Аракчеев и tutti quanti... Ты согласен, что ежели бы сам не занимался хозяйством, а хотел только спокойствия, то, чем жесточе бы был твой бурмистр, тем скорее ты бы достиг цели? — обратился он к Николаю. — Ну, да к чему ты это говоришь? — сказал Николай. — Ну, и все гибнет. В судах воровство, в армии одна палка: шагистика, поселения, — мучат народ, просвещение душат. Что молодо, честно, то губят! Все видят, что это не может так идти. Все слишком натянуто и непременно лопнет, — говорил Пьер (как, с тех пор как существует правительство, вглядевшись в действия какого бы то ни было правительства, всегда говорят люди). — Я одно говорил им в Петербурге. — Кому? — спросил Денисов. — Ну, вы знаете кому, — сказал Пьер, значительно взглядывая исподлобья: — князю Федору и им всем. Соревновать просвещению и благотворительности, все это хорошо, разумеется. Цель прекрасная, и все; но в настоящих обстоятельствах надо другое. В это время Николай заметил присутствие племянника. Лицо его сделалось мрачно; он подошел к нему. — Зачем ты здесь? — Отчего? Оставь его, — сказал Пьер, взяв за руку Николая, и продолжал: — Этого мало, и я им говорю: теперь нужно другое. Когда вы стоите и ждете, что вот-вот лопнет эта натянутая струна; когда все ждут неминуемого переворота, — надо как можно теснее и больше народа взяться рука с рукой, чтобы противостоять общей катастрофе. Все молодое, сильное притягивается туда и развращается. Одного соблазняют женщины, другого почести, третьего тщеславие, деньги — и они переходят в тот лагерь. Независимых, свободных людей, как вы и я, совсем не остается. Я говорю: расширьте круг общества; mot d"ordre пусть будет не одна добродетель, но независимость и деятельность. Николай, оставив племянника, сердито передвинул кресло, сел в него и, слушая Пьера, недовольно покашливал и все больше и больше хмурился. — Да с какою же целью деятельность? — вскрикнул он. — И в какие отношения станете вы к правительству? — Вот в какие! В отношения помощников. Общество может быть не тайное, ежели правительство его допустит. Оно не только не враждебное правительству, но это общество настоящих консерваторов. Общество джентльменов в полном значении этого слова. Мы только для того, чтобы завтра Пугачев не пришел зарезать и моих и твоих детей и чтобы Аракчеев не послал меня в военное поселение, — мы только для этого боремся рука с рукой, с одной целью общего блага и общей безопасности. — Да; но тайное общество — следовательно, враждебное и вредное, которое может породить только зло, — возвышая голос, сказал Николай. — Отчего? Разве тугендбунд, который спас Европу (тогда еще не смели думать, что Россия спасла Европу), произвел что-нибудь вредное? Тугендбунд — это союз добродетели, это любовь, взаимная помощь; это то, что на кресте проповедовал Христос. Наташа, вошедшая в середине разговора в комнату, радостно смотрела на мужа. Она не радовалась тому, что он говорил. Это даже не интересовало ее, потому что ей казалось, что все это было чрезвычайно просто и что она все это давно знала (ей казалось это потому, что она знала то, из чего все это выходило, — всю душу Пьера). Но она радовалась, глядя на его оживленную, восторженную фигуру. Еще более радостно-восторженно смотрел на Пьера забытый всеми мальчик с тонкой шеей, выходившей из отложных воротничков. Всякое слово Пьера жгло его сердце, и он нервным движением пальцев ломал — сам не замечая этого — попадавшиеся ему в руки сургучи и перья на столе дяди. — Совсем не то, что ты думаешь, а вот что такое было немецкий тугендбунд и тот, который я предлагаю. — Ну, бг"ат, это колбасникам хог"ошо тугендбунд. А я этого не понимаю, да и не выговог"ю, — послышался громкий, решительный голос Денисова. — Все сквег"но и мег"зко, я согласен, только тугендбунд я не понимаю, а не нг"авится — так бунт, вот это так! Je suis vot"e homme! Пьер улыбнулся, Наташа засмеялась, но Николай еще более сдвинул брови и стал доказывать Пьеру, что никакого переворота не предвидится и что вся опасность, о которой он говорит, находится только в его воображении. Пьер доказывал противное, и так как его умственные способности были сильнее и изворотливее, Николай почувствовал себя поставленным в тупик. Это еще больше рассердило его, так как он в душе своей, не по рассуждению, а по чему-то сильнейшему, чем рассуждение, знал несомненную справедливость своего мнения. — Я вот что тебе скажу, — проговорил он, вставая и нервным движением уставляя в угол трубку и, наконец, бросив ее. — Доказать я тебе не могу. Ты говоришь, что у нас все скверно и что будет переворот; я этого не вижу; но ты говоришь, что присяга условное дело и на это я тебе скажу: что ты лучший мой друг, ты это знаешь, но, составь вы тайное общество, начни вы противодействовать правительству, какое бы оно ни было, я знаю, что мой долг повиноваться ему. И вели мне сейчас Аракчеев идти на вас с эскадроном и рубить — ни на секунду не задумаюсь и пойду. А там суди как хочешь. После этих слов произошло неловкое молчание. Наташа первая заговорила, защищая мужа и нападая на брата. Защита ее была слаба и неловка, но цель ее была достигнута. Разговор снова возобновился и уже не в том неприятно враждебном тоне, в котором сказаны были последние слова Николая. Когда все поднялись к ужину, Николенька Болконский подошел к Пьеру, бледный, с блестящими, лучистыми глазами. — Дядя Пьер... вы... нет... Ежели бы папа был жив... он бы согласен был с вами? — спросил он. Пьер вдруг понял, какая особенная, независимая, сложная и сильная работа чувства и мысли должна была происходить в этом мальчике во время его разговора, и, вспомнив все, что он говорил, ему стало досадно, что мальчик слышал его. Однако надо было ответить ему. — Я думаю, что да, — сказал он неохотно и вышел из кабинета. Мальчик нагнул голову и тут в первый раз как будто заметил то, что он наделал на столе. Он вспыхнул и подошел к Николаю. — Дядя, извини меня, это я сделал нечаянно, — сказал он, показывая на поломанные сургучи и перья. Николай сердито вздрогнул. — Хорошо, хорошо, — сказал он, бросая под стол куски сургуча и перья. И, видимо с трудом удерживая поднятый в нем гнев, он отвернулся от него. — Тебе вовсе тут и быть не следовало, — сказал он.

Николай, оставив племянника, сердито передвинул кресло, сел в него и, слушая Пьера, недовольно покашливал и все больше и больше хмурился.

Да с какою же целью деятельность? - вскрикнул он. - И в какие отношения станете вы к правительству?

Вот в какие! В отношения помощников. Общество может быть не тайное, ежели правительство его допустит. Оно не только не враждебное правительству, но это общество настоящих консерваторов. Общество джентльменов в полном значении этого слова. Мы только для того, чтобы завтра Пугачев не пришел зарезать и моих и твоих детей и чтобы Аракчеев не послал меня в военное поселение, - мы только для этого беремся рука с рукой, с одной целью общего блага и общей безопасности.

Да; но тайное общество - следовательно, враждебное и вредное, которое может породить только зло, - возвышая голос, сказал Николай.

Отчего? Разве тугендбунд, который спас Европу (тогда еще не смели думать, что Россия спасла Европу), произвел что-нибудь вредное? Тугендбунд - это союз добродетели, это любовь, взаимная помощь; это то, что на кресте проповедовал Христос.

Наташа, вошедшая в середине разговора в комнату, радостно смотрела на мужа. Она не радовалась тому, что он говорил. Это даже не интересовало ее, потому что ей казалось, что все это было чрезвычайно просто и что она все это давно знала (ей казалось это потому, что она знала то, из чего все это выходило, - всю душу Пьера). Но она радовалась, глядя на его оживленную, восторженную фигуру.

Еще более радостно-восторженно смотрел на Пьера забытый всеми мальчик с тонкой шеей, выходившей из отложных воротничков. Всякое слово Пьера жгло его сердце, и он нервным движением пальцев ломал - сам не замечая этого - попадавшиеся ему в руки сургучи и перья на столе дяди.

Совсем не то, что ты думаешь, а вот что такое было немецкий тугендбунд и тот, который я предлагаю.

Ну, бг"ат, это колбасникам хог"ошо тугендбунд. А я этого не понимаю, да и не выговог"ю, - послышался громкий, решительный голос Денисова. - Все сквег"но и мег"зко, я согласен, только тугендбунд я не понимаю, а не нг"авится - так бунт, вот это так! Je suis vot"e homme! [Тогда я ваш!]

Пьер улыбнулся, Наташа засмеялась, но Николай еще более сдвинул брови и стал доказывать Пьеру, что никакого переворота не предвидится и что вся опасность, о которой он говорит, находится только в его воображении. Пьер доказывал противное, и так как его умственные способности были сильнее и изворотливее, Николай почувствовал себя поставленным в тупик. Это еще больше рассердило его, так как он в душе своей, не по рассуждению, а по чему-то сильнейшему, чем рассуждение, знал несомненную справедливость своего мнения.

Я вот что тебе скажу, - проговорил он, вставая и нервным движением уставляя в угол трубку и, наконец, бросив ее. - Доказать я тебе не могу. Ты говоришь, что у нас все скверно и что будет переворот; я этого не вижу; но ты говоришь, что присяга условное дело, и на это я тебе скажу: что ты лучший мой друг, ты это знаешь, но, составь вы тайное общество, начни вы противодействовать правительству, какое бы оно ни было, я знаю, что мой долг повиноваться ему. И вели мне сейчас Аракчеев идти на вас с эскадроном и рубить - ни на секунду не задумаюсь и пойду. А там суди как хочешь.

После этих слов произошло неловкое молчание. Наташа первая заговорила, защищая мужа и нападая на брата. Защита ее была слаба и неловка, но цель ее была достигнута. Разговор снова возобновился и уже не в том неприятно враждебном тоне, в котором сказаны были последние слова Николая.

Когда все поднялись к ужину, Николенька Болконский подошел к Пьеру, бледный, с блестящими, лучистыми глазами.

Дядя Пьер… вы… нет… Ежели бы папа был жив… он бы согласен был с вами? - спросил он.

Пьер вдруг понял, какая особенная, независимая, сложная и сильная работа чувства и мысли должна была происходить в этом мальчике во время его разговора, и, вспомнив все, что он говорил, ему стало досадно, что мальчик слышал его. Однако надо было ответить ему.

Я думаю, что да, - сказал он неохотно и вышел из кабинета.

Мальчик нагнул голову и тут в первый раз как будто заметил то, что он наделал на столе. Он вспыхнул и подошел к Николаю.

Дядя, извини меня, это я сделал нечаянно, - сказал он, показывая на поломанные сургучи и перья.

Николай сердито вздрогнул.

Хорошо, хорошо, - сказал он, бросая под стол куски сургуча и перья. И, видимо с трудом удерживая поднятый в нем гнев, он отвернулся от него.

Тебе вовсе тут и быть не следовало, - сказал он.

За ужином разговор не шел более о политике и обществах, а, напротив, затеялся самый приятный для Николая, - о воспоминаниях 12-го года, на который вызвал Денисов и в котором Пьер был особенно мил и забавен. И родные разошлись в самых дружеских отношениях.

Когда после ужина Николай, раздевшись в кабинете и отдав приказания заждавшемуся управляющему, пришел в халате в спальню, он застал жену еще за письменным столом: она что-то писала.

Что ты пишешь, Мари? - спросил Николай. Графиня Марья покраснела. Она боялась, что то, что она писала, не будет понято и одобрено мужем.

Она бы желала скрыть от него то, что она писала, но вместе с тем и рада была тому, что он застал ее и что надо сказать ему.

Это дневник, Nicolas, - сказала она, подавая ему синенькую тетрадку, исписанную ее твердым, крупным почерком.

Дневник?.. - с оттенком насмешливости сказал Николай и взял в руки тетрадку. Было написано по-французски:

«4 декабря. Нынче Андрюша, старший сын, проснувшись, не хотел одеваться, и m-lle Louise прислала за мной. Он был в капризе и упрямстве. Я попробовала угрожать, но он только еще больше рассердился. Тогда я взяла на себя, оставила его и стала с няней поднимать других детей, а ему сказала, что я не люблю его. Он долго молчал, как бы удивившись; потом, в одной рубашонке, выскочил ко мне и разрыдался так, что я долго его не могла успокоить. Видно было, что он мучился больше всего тем, что огорчил меня; потом, когда я вечером дала ему билетец, он опять жалостно расплакался, целуя меня. С ним все можно сделать нежностью».

Что такое билетец? - спросил Николай.

Я начала давать старшим по вечерам записочки, как они вели себя.

Николай взглянул в лучистые глаза, смотревшие на него, и продолжал перелистывать и читать. В дневнике записывалось все то из детской жизни, что для матери казалось замечательным, выражая характеры детей или наводя на общие мысли о приемах воспитания. Это были большей частью самые ничтожные мелочи; но они не казались таковыми ни матери, ни отцу, когда он теперь в первый раз читал этот детский дневник.

«Митя шалил за столом. Папа не велел давать ему пирожного. Ему не дали; но он так жалостно и жадно смотрел на других, пока они ели! Я думаю, что наказывать, не давая сластей, развивает жадность. Сказать Nicolas».

Николай оставил книжку и посмотрел на жену. Лучистые глаза вопросительно (одобрял или не одобрял он дневник) смотрели на него. Не могло быть сомнения не только в одобрении, но в восхищении Николая перед своей женой.

«Может быть, не нужно было делать это так педантически; может быть, и вовсе не нужно», - думал Николай; но это неустанное, вечное душевное напряжение, имеющее целью только нравственное добро детей, - восхищало его. Ежели бы Николай мог сознавать свое чувство, то он нашел бы, что главное основание его твердой, нежной и гордой любви к жене имело основанием всегда это чувство удивления перед ее душевностью, перед тем, почти недоступным для Николая, возвышенным, нравственным миром, в котором всегда жила его жена.

Он гордился тем, что она так умна и хороша, сознавая свое ничтожество перед нею в мире духовном, и тем более радовался тому, что она с своей душой не только принадлежала ему, но составляла часть его самого.

Очень и очень одобряю, мой друг, - сказал он с значительным видом. И, помолчав немного, он прибавил: - А я нынче скверно себя вел. Тебя не было в кабинете. Мы заспорили с Пьером, и я погорячился. Да невозможно. Это такой ребенок. Я не знаю, что бы с ним было, ежели бы Наташа не держала его за уздцы. Можешь себе представить, зачем ездил в Петербург… Они там устроили…

Да, я знаю, - сказала графиня Марья. - Мне Наташа рассказала.

Ну, так ты знаешь, - горячась при одном воспоминании о споре, продолжал Николай. - Он хочет меня уверить, что обязанность всякого честного человека состоит в том, чтобы идти против правительства, тогда как присяга и долг… Я жалею, что тебя не было. А то на меня все напали, и Денисов, и Наташа… Наташа уморительна. Ведь как она его под башмаком держит, а чуть дело до рассуждений - у ней своих слов нет - она так его словами и говорит, - прибавил Николай, поддаваясь тому непреодолимому стремлению, которое вызывает на суждение о людях самых дорогих и близких. Николай забывал, что слово в слово то же, что он говорил о Наташе, можно было сказать о нем в отношении его жены.

Да, я это замечала, - сказала графиня Марья.

Когда я ему сказал, что долг и присяга выше всего, он стал доказывать бог знает что. Жаль, что тебя не было; что бы ты сказала?

По-моему, ты совершенно прав. Я так и сказала Наташе. Пьер говорит, что все страдают, мучатся, развращаются и что наш долг помочь своим ближним. Разумеется, он прав, - говорила графиня Марья, - но он забывает, что у нас есть другие обязанности ближе, которые сам бог указал нам, и что мы можем рисковать собой, но не детьми.

Ну вот, вот, это самое я и говорил ему, - подхватил Николай, которому действительно казалось, что он говорил это самое. - А он свое: что любовь к ближнему и христианство, и все это при Николеньке, который тут забрался в кабинет и переломал все.

Ах, знаешь ли, Nicolas, Николенька так часто меня мучит, - сказала графиня Марья. - Это такой необыкновенный мальчик. И я боюсь, что я забываю его за своими. У нас у всех дети, у всех родня; а у него никого нет. Он вечно один с своими мыслями.

Ну уж, кажется, тебе себя упрекать за него нечего. Все, что может сделать самая нежная мать для своего сына, ты делала и делаешь для него. И я, разумеется, рад этому. Он славный, славный мальчик. Нынче он в каком-то беспамятстве слушал Пьера. И можешь себе представить: мы выходим к ужину; я смотрю, он изломал вдребезги у меня все на столе и сейчас же сказал. Я никогда не видал, чтоб он сказал неправду. Славный, славный мальчик! - повторил Николай, которому по душе не нравился Николенька, но которого ему всегда бы хотелось признавать славным.

Всё не то, что мать, - сказала графиня Марья, - я чувствую, что не то, и меня это мучит. Чудный мальчик; но я ужасно боюсь за него. Ему полезно будет общество.

Что ж, ненадолго; нынче летом я отвезу его в Петербург, - сказал Николай. - Да, Пьер всегда был и останется мечтателем, - продолжал он, возвращаясь к разговору в кабинете, который, видимо, взволновал его. - Ну какое мне дело до всего этого там - что Аракчеев нехорош и всё, - какое мне до этого дело было, когда я женился и у меня долгов столько, что меня в яму сажают, и мать, которая этого не может видеть и понимать. А потом ты, дети, дела. Разве я для своего удовольствия с утра до вечера и в конторе, и по делам? Нет, я знаю, что я должен работать, чтоб успокоить мать, отплатить тебе и детей не оставить такими нищими, как я был.