Путешествие радищева. «Новый литературный жанр — «путешествие» Радищева

В начале августа жары часто стоят нестерпимые. В это время, от двенадцати до трех часов, самый решительный и сосредоточенный человек не в состоянии охотиться и самая преданная собака начинает «чистить охотнику шпоры», то есть вдет за ним шагом, болезненно прищурив глаза и преувеличенно высунув язык, а в ответ на укоризны своего господина униженно виляет хвостом и выражает смущение на лице, но вперед не подвигается. Именно в такой день случилось мне быть на охоте. Долго противился я искушению прилечь где-нибудь в тени хоть на мгновение; долго моя неутомимая собака продолжала рыскать по кустам, хотя сама, видимо, ничего не ожидала путного от своей лихорадочной деятельности. Удушливый зной принудил меня, наконец, подумать о сбережении последних наших сил и способностей. Кое-как дотащился я до речки Исты, уже знакомой моим снисходительным читателям, спустился с кручи и пошел по желтому и сырому песку в направлении ключа, известного во всем околотке под названием «Малиновой воды». Ключ этот бьет из расселины берега, превратившейся мало-помалу в небольшой, но глубокий овраг, и в двадцати шагах оттуда с веселым и болтливым шумом впадает в реку. Дубовые кусты разрослись по скатам оврага; около родника зеленеет короткая, бархатная травка; солнечные лучи почти никогда не касаются его холодной, серебристой влаги. Я добрался до ключа, на траве лежала черпалка из бересты, оставленная прохожим мужиком на пользу общую. Я напился, прилег в тень и взглянул кругом. У залива, образованного впадением источника в реку и оттого вечно покрытого мелкой рябью, сидели ко мне спиной два старика. Один, довольно плотный и высокого роста, в темно-зеленом опрятном кафтане и пуховом картузе, удил рыбу; другой, худенький и маленький, в мухояровом заплатанном сюртучке и без шапки, держал на коленях горшок с червями и изредка проводил рукой по седой своей головке, как бы желая предохранить ее от солнца. Я вгляделся в него попристальнее и узнал в нем шумихинского Степушку. Прошу позволения читателя представить ему этого человека. В нескольких верстах от моей деревни находится большое село Шумихино, с каменною церковью, воздвигнутой во имя преподобных Козьмы и Дамиана. Напротив этой церкви некогда красовались обширные господские хоромы, окруженные разными пристройками, службами, мастерскими, конюшнями, грунтовыми и каретными сараями, банями и временными кухнями, флигелями для гостей и для управляющих, цветочными оранжереями, качелями для народа и другими, более или менее полезными, зданиями. В этих хоромах жили богатые помещики, и всё у них шло своим порядком, как вдруг, в одно прекрасное утро, вся эта благодать сгорела дотла. Господа перебрались в другое гнездо; усадьба запустела. Обширное пепелище превратилось в огород, кое-где загроможденный грудами кирпичей, остатками прежних фундаментов. Из уцелевших бревен на скорую руку сколотили избенку, покрыли ее барочным тесом, купленным лет за десять для построения павильона на готический манер, и поселили в ней садовника Митрофана с женой Аксиньей и семью детьми. Митрофану приказали поставлять на господский стол, за полтораста верст, зелень и овощи; Аксинье поручили надзор за тирольской коровой, купленной в Москве за большие деньги, но, к сожалению, лишенной всякой способности воспроизведения и потому со времени приобретения не дававшей молока; ей же на руки отдали хохлатого дымчатого селезня, единственную «господскую» птицу; детям, по причине малолетства, не определили никаких должностей, что, впрочем, нисколько не помешало им совершенно облениться. У этого садовника мне случилось раза два переночевать; мимоходом забирал я у него огурцы, которые, бог ведает почему, даже летом отличались величиной, дрянным водянистым вкусом и толстой желтой кожей. У него-то увидал я впервые Степушку. Кроме Митрофана с его семьей да старого глухого ктитора Герасима, проживавшего Христа ради в каморочке у кривой солдатки, ни одного дворового человека не осталось в Шумихине, потому что Степушку, с которым я намерен познакомить читателя, нельзя было считать ни за человека вообще, ни за дворового в особенности. Всякий человек имеет хоть какое бы то ни было положение в обществе, хоть какие-нибудь да связи; всякому дворовому выдается если не жалованье, то по крайней мере так называемое «отвесное»: Степушка не получал решительно никаких пособий, не состоял в родстве ни с кем, никто не знал о его существовании. У этого человека даже прошедшего не было; о нем не говорили; он и по ревизии едва ли числился. Ходили темные слухи, что состоял он когда-то у кого-то в камердинерах; но кто он, откуда он, чей сын, как попал в число шумихинских подданных, каким образом добыл мухояровый, с незапамятных времен носимый им кафтан, где живет, чем живет, — об этом решительно никто не имел ни малейшего понятия, да и, правду сказать, никого не занимали эти вопросы. Дедушка Трофимыч, который знал родословную всех дворовых в восходящей линии до четвертого колена, и тот раз только сказал, что, дескать, помнится, Степану приходится родственницей турчанка, которую покойный барин, бригадир Алексей Романыч, из похода в обозе изволил привезти. Даже, бывало, в праздничные дни, дни всеобщего жалованья и угощения хлебом-солью, гречишными пирогами и зеленым вином, по старинному русскому обычаю, — даже и в эти дни Степушка не являлся к выставленным столам и бочкам, не кланялся, не подходил к барской руке, не выпивал духом стакана под господским взглядом и за господское здоровье, — стакана, наполненного жирною рукою приказчика; разве какая добрая душа, проходя мимо, уделит бедняге недоеденный кусок пирога. В светлое воскресенье с ним христосовались, но он не подворачивал замасленного рукава, не доставал из заднего кармана своего красного яичка, не подносил его, задыхаясь и моргая, молодым господам или даже самой барыне. Проживал он летом в клети, позади курятника, а зимой в предбаннике; в сильные морозы ночевал на сеновале. Его привыкли видеть, иногда даже давали ему пинка, но никто с ним не заговаривал, и он сам, кажется, отроду рта не разинул. После пожара этот заброшенный человек приютился, или, как говорят орловцы, «притулился», у садовника Митрофана. Садовник не тронул его, не сказал ему: живи у меня — да и не прогнал его. Степушка и не жил у садовника: он обитал, витал на огороде. Ходил он и двигался без всякого шуму; чихал и кашлял в руку, не без страха; вечно хлопотал и возился втихомолку, словно муравей — и всё для еды, для одной еды. И точно, не заботься он с утра до вечера о своем пропитании, — умер бы мой Степушка с голоду. Плохое дело не знать поутру, чем к вечеру сыт будешь! То под забором Степушка сидит и редьку гложет, или морковь сосет, или грязный кочан капусты под себя крошит; то ведро с водой куда-то тащит и кряхтит; то под горшочком огонек раскладывает и какие-то черные кусочки из-за пазухи в горшок бросает; то у себя в чуланчике деревяшкой постукивает, гвоздик приколачивает, полочку для хлебца устроивает. И всё это он делает молча, словно из-за угла: глядь, уж и спрятался. А то вдруг отлучится дня на два; его отсутствия, разумеется, никто не замечает... Смотришь, уж он опять тут, опять где-нибудь около забора под таганчик щепочки украдкой подкладывает. Лицо у него маленькое, глазки желтенькие, волосы вплоть до бровей, носик остренький, уши пребольшие, прозрачные, как у летучей мыши, борода словно две недели тому назад выбрита, и никогда ни меньше не бывает, ни больше. Вот этого-то Степушку я встретил на берегу Исты в обществе другого старика. Я подошел к ним, поздоровался и присел с ними рядом. В товарище Степушки я узнал тоже знакомого: это был вольноотпущенный человек графа Петра Ильича ***, Михайло Савельев, по прозвищу Туман. Он проживал у болховского чахоточного мещанина, содержателя постоялого двора, где я довольно часто останавливался. Проезжающие по большой орловской дороге молодые чиновники и другие незанятые люди (купцам, погруженным в свои полосатые перины, не до того) до сих пор еще могут заметить в недальнем расстоянии от большого села Троицкого огромный деревянный дом в два этажа, совершенно заброшенный, с провалившейся крышей и наглухо забитыми окнами, выдвинутый на самую дорогу. В полдень, в ясную, солнечную погоду, ничего нельзя вообразить печальнее этой развалины. Здесь некогда жил граф Петр Ильич, известный хлебосол, богатый вельможа старого века. Бывало, вся губерния съезжалась у него, плясала и веселилась на славу, при оглушительном громе доморощенной музыки, трескотне бураков и римских свечей; и, вероятно, не одна старушка, проезжая теперь мимо запустелых боярских палат, вздохнет и вспомянет минувшие времена и минувшую молодость. Долго пировал граф, долго расхаживал, приветливо улыбаясь, в толпе подобострастных гостей; но именья его, к несчастию, не хватило на целую жизнь. Разорившись кругом, отправился он в Петербург искать себе места и умер в нумере гостиницы, не дождавшись никакого решения. Туман служил у него дворецким и еще при жизни графа получил отпускную. Это был человек лет семидесяти, с лицом правильным и приятным. Улыбался он почти постоянно, как улыбаются теперь одни люди екатерининского времени: добродушно и величаво; разговаривая, медленно выдвигал и сжимал губы, ласково щурил глаза и произносил слова несколько в нос. Сморкался и нюхал табак он тоже не торопясь, словно дело делал. — Ну, что, Михайло Савельич, — начал я, — наловил рыбы? — А вот извольте в плетушку заглянуть: двух окуньков залучил да головликов штук пять... Покажь, Степа. Степушка протянул ко мне плетушку. — Как ты поживаешь, Степан? — спросил я его. — И... и... и... ни... ничего-о, батюшка, помаленьку, — отвечал Степан, запинаясь, словно пуды языком ворочал. — А Митрофан здоров? — Здоров, ка... как же, батюшка. Бедняк отвернулся. — Да плохо что-то клюет, — заговорил Туман, — жарко больно; рыба-то вся под кусты забилась, спит... Надень-ко червяка, Степа. (Степушка достал червяка, положил на ладонь, хлопнул по нем раза два, надел на крючок, поплевал и подал Туману.) Спасибо, Степа... А вы, батюшка, — продолжал он, обращаясь ко мне, — охотиться изволите? — Как видишь. — Так-с... А что это у вас песик аглицкий али фурлянский какой? Старик любил при случае показать себя: дескать, и мы живали в свете! — Не знаю, какой он породы, а хорош. — Так-с... А с собаками изволите ездить? — Своры две у меня есть. Туман улыбнулся и покачал головой. — Оно точно: иной до собак охотник, а иному их даром не нужно. Я так думаю, по простому моему разуму: собак больше для важности, так сказать, держать следует... И чтобы всё уж и было в порядке: и лошади чтоб были в порядке, и псари как следует, в порядке, и всё. Покойный граф — царство ему небесное! — охотником отродясь, признаться, не бывал, а собак держал и раза два в год выезжать изволил. Соберутся псари на дворе в красных кафтанах с галунами и в трубу протрубят; их сиятельство выйти изволят, и коня их сиятельству подведут; их сиятельство сядут, а главный ловчий им ножки в стремена вденет, шапку с головы снимет и поводья в шапке подаст. Их сиятельство арапельником этак изволят щелкнуть, а псари загогочут, да и двинутся со двора долой. Стремянный-то за графом поедет, а сам на шелковой сворке двух любимых барских собачек держит и этак наблюдает, знаете... И сидит-то он, стремянный-то, высоко, высоко, на казацком седле, краснощекий такой, глазищами так и водит... Ну, и гости, разумеется, при этом случае бывают. И забава, и почет соблюден... Ах, сорвался, азиятец! — прибавил он вдруг, дернув удочкой. — А что, говорят, граф-таки пожил на своем веку? — спросил я. Старик поплевал на червяка и закинул удочку. — Вельможественный был человек, известно-с. К нему, бывало, первые, можно сказать, особы из Петербурга заезжали. В голубых лентах, бывало, за столом сидят и кушают. Ну, да уж и угощать был мастер. Призовет, бывало, меня: «Туман, говорит, мне к завтрешнему числу живых стерлядей требуется: прикажи достать, слышишь?» — «Слушаю, ваше сиятельство». Кафтаны шитые, парики, трости, духи, ладеколон первого сорта, табакерки, картины этакие большущие, из самого Парижа выписывал. Задаст банкет, — господи, владыко живота моего! фейвирки пойдут, катанья! Даже из пушек палят. Музыкантов одних сорок человек налицо состояло. Кампельмейстера из немцев держал, да зазнался больно немец; с господами за одним столом кушать захотел; так и велели их сиятельство прогнать его с богом: у меня и так, говорит, музыканты свое дело понимают. Известно: господская власть. Плясать пустятся — до зари пляшут, и всё больше лакосез-матрадура... Э... э... э... попался, брат! (Старик вытащил из воды небольшого окуня.) На-ко, Степа. — Барин был, как следует, барин, — продолжал старик, закинув опять удочку, — и душа была тоже добрая. Побьет, бывало, тебя, — смотришь, уж и позабыл. Одно: матресок держал. Ох, уж эти матрески, прости господи! Оне-то его и разорили. И ведь всё больше из низкого сословия выбирал. Кажись, чего бы им еще? Так нет, подавай им что ни на есть самого дорогого в целой Европии! И то сказать: почему не пожить в свое удовольствие, — дело господское... да разоряться-то не след. Особенно одна: Акулиной ее называли; теперь она покойница, — царство ей небесное! Девка была простая, ситовского десятского дочь, да такая злющая! По щекам, бывало, графа бьет. Околдовала его совсем. Племяннику моему лоб забрила: на новое платье щеколат ей обронил... и не одному ему забрила лоб. Да... А всё-таки хорошее было времечко! — прибавил старик с глубоким вздохом, потупился и умолк. — А барин-то, я вижу, у вас был строг? — начал я после небольшого молчания. — Тогда это было во вкусе, батюшка, — возразил старик, качнув головой. — Теперь уж этого не делается, — заметил я, не спуская с него глаз. Он посмотрел на меня сбоку. — Теперь, вестимо, лучше, — пробормотал он — и далеко закинул удочку. Мы сидели в тени; но и в тени было душно. Тяжелый, знойный воздух словно замер; горячее лицо с тоской искало ветра, да ветра-то не было. Солнце так и било с синего, потемневшего неба; прямо перед нами, на другом берегу, желтело овсяное поле, кое-где проросшее полынью, и хоть бы один колос пошевельнулся. Немного пониже крестьянская лошадь стояла в реке по колени и лениво обмахивалась мокрым хвостом; изредка под нависшим кустом всплывала большая рыба, пускала пузыри и тихо погружалась на дно, оставив за собою легкую зыбь. Кузнечики трещали в порыжелой траве; перепела кричали как бы нехотя; ястреба плавно носились над полями и часто останавливались на месте, быстро махая крылами и распустив хвост веером. Мы сидели неподвижно, подавленные жаром. Вдруг позади нас, в овраге, раздался шум: кто-то спускался к источнику. Я оглянулся и увидал мужика лет пятидесяти, запыленного, в рубашке, в лаптях, с плетеной котомкой и армяком за плечами. Он подошел к ключу, с жадностию напился и приподнялся. — Э, Влас? — вскрикнул Туман, вглядевшись в него. — Здорово, брат. Откуда бог принес? — Здорово, Михайла Савельич, — проговорил мужик, подходя к нам, — издалеча. — Где пропадал? — спросил его Туман. — А в Москву сходил, к барину. — Зачем? — Просить его ходил. — О чем просить? — Да чтоб оброку сбавил аль на барщину посадил, переселил, что ли... Сын у меня умер, — так мне одному теперь не справиться. — Умер твой сын? — Умер. Покойник, — прибавил мужик, помолчав, — у меня в Москве в извозчиках жил; за меня, признаться, и оброк взносил. — Да разве вы теперь на оброке? — На оброке. — Что ж твой барин? — Что барин? Прогнал меня. Говорит, как смеешь прямо ко мне идти: на то есть приказчик; ты, говорит, сперва приказчику обязан донести... да и куда я тебя переселю? Ты, говорит, сперва недоимку за себя взнеси. Осерчал вовсе. — Ну, что ж, ты и пошел назад? — И пошел. Хотел было справиться, не оставил ли покойник какого по себе добра, да толку не добился. Я хозяину-то его говорю: «Я, мол, Филиппов отец»; а он мне говорит: «А я почем знаю? Да и сын твой ничего, говорит, не оставил; еще у меня в долгу». Ну, я и пошел. Мужик рассказывал нам всё это с усмешкой, словно о другом речь шла; но на маленькие и съеженные его глазки навертывалась слезинка, губы его подергивало. — Что ж ты, теперь домой идешь? — А то куда? Известно, домой. Жена, чай, теперь с голоду в кулак свистит. — Да ты бы... того... — заговорил внезапно Степушка, смешался, замолчал и принялся копаться в горшке. — А к приказчику пойдешь? — продолжал Туман, не без удивления взглянув на Степу. — Зачем я к нему пойду?.. За мной и так недоимка. Сын-то у меня перед смертию с год хворал, так и за себя оброку не взнес... Да мне с полугоря: взять-то с меня нечего... Уж, брат, как ты там ни хитри, — шалишь: безответная моя голова! (Мужик рассмеялся.) Уж он там как ни мудри, Кинтильян-то Семеныч, а уж... Влас опять засмеялся. — Что ж? Это плохо, брат Влас, — с расстановкой произнес Туман. — А чем плохо? Не... (У Власа голос прервался.) Эка жара стоит, — продолжал он, утирая лицо рукавом. — Кто ваш барин? — спросил я. — Граф ***, Валериан Петрович. — Сын Петра Ильича? — Петра Ильича сын, — отвечал Туман. — Петр Ильич, покойник, Власову-то деревню ему при жизни уделил. — Что, он здоров? — Здоров, слава богу, — возразил Влас. — Красный такой стал, лицо словно обложилось. — Вот, батюшка, — продолжал Туман, обращаясь ко мне, — добро бы под Москвой, а то здесь на оброк посадил. — А почем с тягла? — Девяносто пять рублев с тягла, — пробормотал Влас. — Ну вот, видите; а земли самая малость, только и есть что господский лес. — Да и тот, говорят, продали, — заметил мужик. — Ну, вот видите... Степа, дай-ка червяка... А, Степа? Что ты, заснул, что ли? Степушка встрепенулся. Мужик подсел к нам. Мы опять приумолкли. На другом берегу кто-то затянул песню, да такую унылую... Пригорюнился мой бедный Влас... Через полчаса мы разошлись.

Надобно сказать читателю, почему я с таким участьем посмотрел на Арину. Во время моего пребывания в Петербурге я случайным образом познакомился с г-м Зверковым. Он занимал довольно важное место, слыл человеком знающим и дельным. У него была жена, пухлая, чувствительная, слезливая и злая - дюжинное и тяжелое созданье; был и сынок, настоящий барчонок, избалованный и глупый. Наружность самого г. Зверкова мало располагала в его пользу: из широкого, почти четвероугольного лица лукаво выглядывали мышиные глазки, торчал нос, большой и острый, с открытыми ноздрями; стриженые седые волосы поднимались щетиной над морщинистым лбом, тонкие губы беспрестанно шевелились и приторно улыбались. Г-н Зверков стоял обыкновенно растопырив ножки и заложив толстые ручки в карманы. Раз как-то пришлось мне ехать с ним вдвоем в карете за город. Мы разговорились. Как человек опытный, дельный, г. Зверков начал наставлять меня на «путь истины». - Позвольте мне вам заметить, - пропищал он наконец, - вы все, молодые люди, судите и толкуете обо всех вещах наобум; вы мало знаете собственное свое отечество; Россия вам, господа, незнакома, вот что!.. Вы все только немецкие книги читаете. Вот, например, вы мне говорите теперь и то, и то насчет того, ну, то есть насчет дворовых людей… Хорошо, я не спорю, все это хорошо; но вы их не знаете, не знаете, что это за народ. (Г-н Зверков громко высморкался и понюхал табаку.) Позвольте мне вам рассказать, например, один маленький анекдотец: вас это может заинтересовать. (Г-н Зверков откашлялся.) Вы ведь знаете, что у меня за жена; кажется, женщину добрее ее найти трудно, согласитесь сами. Горничным ее девушкам не житье, - просто рай воочию совершается… Но моя жена положило себе за правило: замужних горничных не держать. Оно и точно не годится: пойдут дети, то, се, - ну, где ж тут горничной присмотреть за барыней как следует, наблюдать за ее привычками: ей уж не до того, у ней уж не то на уме. Надо по человечеству судить. Вот-с проезжаем мы раз через нашу деревню, лет тому будет - как бы вам сказать, не солгать, - лет пятнадцать. Смотрим, у старосты девочка, дочь, прехорошенькая; такое даже, знаете, подобострастное что-то в манерах. Жена моя и говорит мне: «Коко, - то есть, вы понимаете, она меня так называет, - возьмем эту девочку в Петербург; она мне нравится, Коко…» Я говорю: «Возьмем, с удовольствием». Староста, разумеется, нам в ноги; он такого счастья, вы понимаете, и ожидать не мог… Ну, девочка, конечно, поплакала сдуру. Оно действительно жутко сначала: родительский дом… вообще… удивительного тут ничего нет. Однако она скоро к нам привыкла; сперва ее отдали в девичью; учили ее, конечно. Что ж вы думаете?.. Девочка оказывает удивительные успехи; жена моя просто к ней пристращивается, жалует ее, наконец, помимо других, в горничные к своей особе… замечайте!.. И надобно было отдать ей справедливость: не было еще такой горничной у моей жены, решительно не было; услужлива, скромна, послушна - просто все, что требуется. Зато уж и жена ее даже, признаться, слишком баловала: одевала отлично, кормила с господского стола, чаем поила… ну, что только можно себе представить! Вот этак она лет десять у моей жены служила. Вдруг, в одно прекрасное утро, вообразите себе, входит Арина - ее Ариной звали - без доклада ко мне в кабинет - и бух мне в ноги… Я этого, скажу вам откровенно, терпеть не могу. Человек никогда не должен забывать свое достоинство, не правда ли? «Чего тебе?» - «Батюшка, Александр Силыч, милости прошу». - «Какой?» - «Позвольте выйти замуж!» Я, признаюсь вам, изумился. «Да ты знаешь, дура, что у барыни другой горничной нету?» - «Я буду служить барыне по-прежнему». - «Вздор! вздор! барыня замужних горничных не держит». - «Маланья на мое место поступить может». - «Прошу не рассуждать!» - «Воля ваша…» Я, признаюсь, так и обомлел. Доложу вам, я такой человек: ничто меня так не оскорбляет, смею сказать, так сильно не оскорбляет, как неблагодарность… Ведь вам говорить нечего - вы знаете, что у меня за жена: ангел во плоти, доброта неизъяснимая… Кажется, злодей - и тот бы ее пожалел. Я прогнал Арину. Думаю, авось опомнится; не хочется, знаете ли, верить злу, черной неблагодарности в человеке. Что ж вы думаете? Через полгода опять она изволит жаловать ко мне с тою же самою просьбой. Тут я, признаюсь, ее с сердцем прогнал и погрозил ей, и сказать жене обещался. Я был возмущен… Но представьте себе мое изумление: несколько времени спустя приходит ко мне жена, в слезах, взволнована так, что я даже испугался. «Что такое случилось?» - «Арина…» Вы понимаете… я стыжусь выговорить. «Быть не может!.. кто же?» - «Петрушка-лакей». Меня взорвало. Я такой человек… полумер не люблю!.. Петрушка… не виноват. Наказать его можно, но он, по-моему, не виноват. Арина… ну, что ж, ну, ну, что ж тут еще говорить? Я, разумеется, тотчас же приказал ее остричь, одеть в затрапез и сослать в деревню. Жена моя лишилась отличной горничной, но делать было нечего: беспорядок в доме терпеть, однако же, нельзя. Больной член лучше отсечь разом… Ну, ну, теперь посудите сами, - ну, ведь вы знаете мою жену, ведь это, это, это… наконец, ангел!.. Ведь она привязалась к Арине, - и Арина это знала и не постыдилась… А? нет, скажите… а? Да что тут толковать! Во всяком случае, делать было нечего. Меня же, собственно меня, надолго огорчила, обидела неблагодарность этой девушки. Что ни говорите… сердца, чувства - в этих людях не ищите! Как волка ни корми, он все в лес смотрит… Вперед наука! Но я желал только доказать вам…

И г. Зверков, не докончив речи, отворотил голову и завернулся плотнее в свой плащ, мужественно подавляя невольное волнение.

Читатель теперь, вероятно, понимает, почему я с участием посмотрел на Арину.

Давно ты замужем за мельником? - спросил я ее наконец.

Два года.

Что ж, разве тебе барин позволил?

Меня откупили.

Кто?

Савелий Алексеевич.

Кто такой?

Муж мой. (Ермолай улыбнулся про себя.) А разве вам барин говорил обо мне? - прибавила Арина после небольшого молчанья.

Я не знал, что отвечать на ее вопрос. «Арина!» - закричал издали мельник. Она встала и ушла.

Хороший человек ее муж? - спросил я Ермолая.

Ништо.

А дети у них есть?

Был один, да помер.

Что ж, она понравилась мельнику, что ли?.. Много ли он за нее дал выкупу?

А не знаю. Она грамоте разумеет; в их деле оно… того… хорошо бывает. Стало быть, понравилась.

А ты с ней давно знаком?

Давно. Я к ее господам прежде хаживал. Их усадьба отселева недалече.

И Петрушку-лакея знаешь?

Петра Васильевича? Как же, знал.

Где он теперь?

А в солдаты поступил.

Мы помолчали.

Что она, кажется, нездорова? - спросил я наконец Ермолая.

Какое здоровье!.. А завтра, чай, тяга хороша будет. Вам теперь соснуть не худо.

Стадо диких уток со свистом промчалось над нами, и мы слышали, как оно спустилось на реку недалеко от нас. Уже совсем стемнело и начинало холодать; в роще звучно щелкал соловей. Мы зарылись в сено и заснули.

Малиновая вода

В начале августа жары часто стоят нестерпимые. В это время, от двенадцати до трех часов, самый решительный и сосредоточенный человек не в состоянии охотиться и самая преданная собака начинает «чистить охотнику шпоры», то есть идет за ним шагом, болезненно прищурив глаза и преувеличенно высунув язык, а в ответ на укоризны своего господина униженно виляет хвостом и выражает смущение на лице, но вперед не подвигается. Именно в такой день случилось мне быть на охоте. Долго противился я искушению прилечь где-нибудь в тени, хоть на мгновение; долго моя неутомимая собака продолжала рыскать по кустам, хотя сама, видимо, ничего не ожидала путного от своей лихорадочной деятельности. Удушливый зной принудил меня наконец подумать о сбережении последних наших сил и способностей. Кое-как дотащился я до речки Исты, уже знакомой моим снисходительным читателям, спустился с кручи и пошел по желтому и сырому песку в направлении ключа, известного во всем околотке под названием «Малиновой воды». Ключ этот бьет из расселины берега, превратившейся мало-помалу в небольшой, но глубокий овраг, и в двадцати шагах оттуда с веселым и болтливым шумом впадает в реку. Дубовые кусты разрослись по скатам оврага; около родника зеленеет короткая, бархатная травка; солнечные лучи почти никогда не касаются его холодной, серебристой влаги. Я добрался до ключа, на траве лежала черпалка из бересты, оставленная прохожим мужиком на пользу общую. Я напился, прилег в тень и взглянул кругом. У залива, образованного впадением источника в реку и оттого вечно покрытого мелкой рябью, сидели ко мне спиной два старика. Один, довольно плотный и высокого роста, в темно-зеленом опрятном кафтане и пуховом картузе, удил рыбу; другой, худенький и маленький, в мухояровом заплатанном сюртучке и без шапки, держал на коленях горшок с червями и изредка проводил рукой по седой своей головке, как бы желая предохранить ее от солнца. Я вгляделся в него попристальнее и узнал в нем шумихинского Степушку. Прошу позволения читателя представить ему этого человека.

В нескольких верстах от моей деревни находится большое село Шумихино, с каменною церковью, воздвигнутой во имя преподобных Козьмы и Дамиана. Напротив этой церкви некогда красовались обширные господские хоромы, окруженные разными пристройками, службами, мастерскими, конюшнями, грунтовыми и каретными сараями, банями и временными кухнями, флигелями для гостей и для управляющих, цветочными оранжереями, качелями для народа и другими, более или менее полезными, зданиями. В этих хоромах жили богатые помещики, и все у них шло своим порядком, как вдруг, в одно прекрасное утро, вся эта благодать сгорела дотла. Господа перебрались в другое гнездо; усадьба запустела. Обширное пепелище превратилось в огород, кое-где загроможденный грудами кирпичей, остатками прежних фундаментов. Из уцелевших бревен на скорую руку сколотили избенку, покрыли ее барочным тесом, купленным лет за десять для построения павильона на готический манер, и поселили в ней садовника Митрофана с женой Аксиньей и семью детьми. Митрофану приказали поставлять на господский стол, за полтораста верст, зелень и овощи; Аксинье поручили надзор за тирольской коровой, купленной в Москве за большие деньги, но, к сожалению, лишенной всякой способности воспроизведения и потому со времени приобретения не дававшей молока; ей же на руки отдали хохлатого дымчатого селезня, единственную «господскую» птицу; детям, по причине малолетства, не определили никаких должностей, что, впрочем, нисколько не помешало им совершенно облениться. У этого садовника мне случилось раза два переночевать; мимоходом забирал я у него огурцы, которые, Бог ведает почему, даже летом отличались величиной, дрянным водянистым вкусом и толстой желтой кожей. У него-то увидал я впервые Степушку. Кроме Митрофана с его семьей да старого глухого ктитора Герасима, проживавшего Христа ради в каморочке у кривой солдатки, ни одного дворового человека не осталось в Шумихине, потому что Степушку, с которым я намерен познакомить читателя, нельзя было считать ни за человека вообще, ни за дворового в особенности.

Всякий человек имеет хоть какое бы то ни было положение в обществе, хоть какие-нибудь да связи; всякому дворовому выдается если не жалованье, то, по крайней мере, так называемое «отвесное»: Степушка не получал решительно никаких пособий, не состоял в родстве ни с кем, никто не знал о его существовании. У этого человека даже прошедшего не было; о нем не говорили; он и по ревизии едва ли числился. Ходили темные слухи, что состоял он когда-то у кого-то в камердинерах; но кто он, откуда он, чей сын, как попал в число шумихинских подданных, каким образом добыл мухояровый, с незапамятных времен носимый им кафтан, где живет, чем живет, - об этом решительно никто не имел ни малейшего понятия, да и, правду сказать, никого не занимали эти вопросы. Дедушка Трофимыч, который знал родословную всех дворовых в восходящей линии до четвертого колена, и тот раз только сказал, что, дескать, помнится, Степану приходится родственницей турчанка, которую покойный барин, бригадир Алексей Романыч, из похода в обозе изволил привезти. Даже, бывало, в праздничные дни, дни всеобщего жалованья и угощения хлебом-солью, гречишными пирогами и зеленым вином, по старинному русскому обычаю, - даже и в эти дни Степушка не являлся к выставленным столам и бочкам, не кланялся, не подходил к барской руке, не выпивал духом стакана под господским взглядом и за господское здоровье, - стакана, наполненного жирною рукою приказчика; разве какая добрая душа, проходя мимо, уделит бедняге недоеденный кусок пирога. В Светлое Воскресенье с ним христосовались, но он не подворачивал замасленного рукава, не доставал из заднего кармана своего красного яичка, не подносил его, задыхаясь и моргая, молодым господам или даже самой барыне. Проживал он летом в клети, позади курятника, а зимой в предбаннике; в сильные морозы ночевал на сеновале. Его привыкли видеть, иногда даже давали ему пинка, но никто с ним не заговаривал, и он сам, кажется, отроду рта не разинул. После пожара этот заброшенный человек приютился, или, как говорят орловцы, «притулился» у садовника Митрофана. Садовник не тронул его, не сказал ему: живи у меня - да и не прогнал его. Степушка и не жил у садовника: он обитал, витал на огороде. Ходил он и двигался без всякого шуму; чихал и кашлял в руку, не без страха; вечно хлопотал и возился втихомолку, словно муравей - и все для еды, для одной еды. И точно, не заботься он с утра до вечера о своем пропитании, - умер бы мой Степушка с голоду. Плохое дело не знать поутру, чем к вечеру сыт будешь! То под забором Степушка сидит и редьку гложет, или морковь сосет, или грязный кочан капусты под себя крошит; то ведро с водой куда-то тащит и кряхтит; то под горшочком огонек раскладывает и какие-то черные кусочки из-за пазухи в горшок бросает; то у себя в чуланчике деревяшкой постукивает, гвоздик приколачивает, полочку для хлебца устроивает. И все это он делает молча, словно из-за угла: глядь, уж и спрятался. А то вдруг отлучится дня на два; его отсутствия, разумеется, никто не замечает… Смотришь, уж он опять тут, опять где-нибудь около забора под таганчик щепочки украдкой подкладывает. Лицо у него маленькое, глазки желтенькие, волосы вплоть до бровей, носик остренький, уши пребольшие, прозрачные, как у летучей мыши, борода словно две недели тому назад выбрита, и никогда ни меньше не бывает, ни больше. Вот этого-то Степушку я встретил на берегу Исты в обществе другого старика.

Я подошел к ним, поздоровался и присел с ними рядом. В товарище Степушки я узнал тоже знакомого: это был вольноотпущенный человек графа Петра Ильича ***, Михайло Савельев, по прозвищу Туман. Он проживал у болховского чахоточного мещанина, содержателя постоялого двора, где я довольно часто останавливался. Проезжающие по большой орловской дороге молодые чиновники и другие незанятые люди (купцам, погруженным в свои полосатые перины, не до того) до сих пор еще могут заметить в недальнем расстоянии от большого села Троицкого огромный деревянный дом в два этажа, совершенно заброшенный, с провалившейся крышей и наглухо забитыми окнами, выдвинутый на самую дорогу. В полдень, в ясную, солнечную погоду, ничего нельзя вообразить печальнее этой развалины. Здесь некогда жил граф Петр Ильич, известный хлебосол, богатый вельможа старого века. Бывало, вся губерния съезжалась у него, плясала и веселилась на славу, при оглушительном громе доморощенной музыки, трескотне бураков и римских свечей; и, вероятно, не одна старушка, проезжая теперь мимо запустелых боярских палат, вздохнет и вспомянет минувшие времена и минувшую молодость. Долго пировал граф, долго расхаживал, приветливо улыбаясь, в толпе подобострастных гостей; но именья его, к несчастью, не хватило на целую жизнь. Разорившись кругом, отправился он в Петербург искать себе места и умер в нумере гостиницы, не дождавшись никакого решения. Туман служил у него дворецким и еще при жизни графа получил отпускную. Это был человек лет семидесяти, с лицом правильным и приятным. Улыбался он почти постоянно, как улыбаются теперь одни люди екатерининского времени: добродушно и величаво; разговаривая, медленно выдвигал и сжимал губы, ласково щурил глаза и произносил слова несколько в нос. Сморкался и нюхал табак он тоже не торопясь, словно дело делал.

Ну, что, Михайло Савельич, - начал я, - наловил рыбы?

А вот извольте в плетушку заглянуть: двух окуньков залучил да голавликов штук пять… Покажь, Степа.

Степушка протянул ко мне плетушку.

Как ты поживаешь, Степан? - спросил я его.

И… и… и… ни… ничего-о, батюшка, помаленьку, - отвечал Степан, запинаясь, словно пуды языком ворочал.

А Митрофан здоров?

Здоров, ка… как же, батюшка.

Бедняк отвернулся.

Да плохо что-то клюет, - заговорил Туман, - жарко больно; рыба-то вся под кусты забилась, спит… Надень-ко червяка, Степа. (Степушка достал червяка, положил на ладонь, хлопнул по нем раза два, надел на крючок, поплевал и подал Туману.) Спасибо, Степа… А вы, батюшка, - продолжал он, обращаясь ко мне, - охотиться изволите?

Как видишь.

Так-с… А что это у вас песик аглицкий али фурлянский какой?

Старик любил при случае показать себя: дескать, и мы живали в свете!

Не знаю, какой он породы, а хорош.

Так-с… А с собаками изволите ездить?

Своры две у меня есть.

Туман улыбнулся и покачал головой.

Оно точно: иной до собак охотник, а иному их даром не нужно. Я так думаю, по простому моему разуму: собак больше для важности, так сказать, держать следует… И чтобы все уж и было в порядке: и лошади чтоб были в порядке, и псари как следует, в порядке, и все. Покойный граф - царство ему небесное! - охотником отродясь, признаться, не бывал, а собак держал и раза два в год выезжать изволил. Соберутся псари на дворе в красных кафтанах с галунами и в трубу протрубят; их сиятельство выйти изволят, и коня их сиятельству подведут; их сиятельство сядут, а главный ловчий им ножки в стремена вденет, шапку с головы снимет и поводья в шапке подаст. Их сиятельство арапельником этак изволят щелкнуть, а псари загогочут, да и двинутся со двора долой. Стремянный-то за графом поедет, а сам на шелковой сворке двух любимых барских собачек держит и этак наблюдает, знаете… И сидит-то он, стремянный-то, высоко, высоко, на казацком седле, краснощекий такой, глазищами так и водит… Ну, и гости, разумеется, при этом случае бывают. И забава, и почет соблюден… Ах, сорвался, азиятец! - прибавил он вдруг, дернув удочкой.

А что, говорят, граф-таки пожил на своем веку? - спросил я.

Старик поплевал на червяка и закинул удочку.

Вельможественный был человек, известно-с. К нему, бывало, первые, можно сказать, особы из Петербурга заезжали. В голубых лентах, бывало, за столом сидят и кушают. Ну, да уж и угощать был мастер. Призовет, бывало, меня: «Туман, - говорит, - мне к завтрашнему числу живых стерлядей требуется: прикажи достать, слышишь?» - «Слушаю, ваше сиятельство». Кафтаны шитые, парики, трости, духи, ладеколон первого сорта, табакерки, картины этакие большущие, из самого Парижа выписывал. Задаст банкет, - господи, владыко живота моего! фейвирки пойдут, катанья! Даже из пушек палят. Музыкантов одних сорок человек налицо состояло. Калпельмейстера из немцев держал, да зазнался больно немец; с господами за одним столом кушать захотел; так и велели их сиятельство прогнать его с Богом: у меня и так, говорит, музыканты свое дело понимают. Известно: господская власть. Плясать пустятся - до зари пляшут, и все больше лакосез-матрадура… Э… э… э… попался, брат! (Старик вытащил из воды небольшого окуня.) На-ко, Степа… Барин был, как следует, барин, - продолжал старик, закинув опять удочку, - и душа была тоже добрая. Побьет, бывало, тебя, - смотришь, уж и позабыл. Одно: матресок держал. Ох, уж эти матрески, прости господи! Оне-то его и разорили. И ведь все больше из низкого сословия выбирал. Кажись, чего бы им еще? Так нет, подавай им что ни на есть самого дорогого в целой Европии! И то сказать: почему не пожить в свое удовольствие, - дело господское… да разоряться-то не след. Особенно одна: Акулиной ее называли; теперь она покойница, - царство ей небесное! Девка была простая, ситовского десятского дочь, да такая злющая! По щекам, бывало, графа бьет. Околдовала его совсем. Племяннику моему лоб забрила: на новое платье щеколат ей обронил… и не одному ему забрила лоб. Да… А все-таки хорошее было времечко! - прибавил старик с глубоким вздохом, потупился и умолк.

А барин-то, я вижу, у вас был строг? - начал я после небольшого молчания.

Тогда это было во вкусе, батюшка, - возразил старик, качнув головой.

Теперь уж этого не делается, - заметил я, не спуская с него глаз.

Он посмотрел на меня сбоку.

Теперь, вестимо, лучше, - пробормотал он - и далеко закинул удочку.

Мы сидели в тени; но и в тени было душно. Тяжелый, знойный воздух словно замер; горячее лицо с тоской искало ветра, да ветра-то не было. Солнце так и било с синего, потемневшего неба; прямо перед нами, на другом берегу, желтело овсяное поле, кое-где проросшее полынью, и хоть бы один колос пошевельнулся. Немного пониже крестьянская лошадь стояла в реке по колени и лениво обмахивалась мокрым хвостом; изредка под нависшим кустом всплывала большая рыба, пускала пузыри и тихо погружалась на дно, оставив за собою легкую зыбь. Кузнечики трещали в порыжелой траве; перепела кричали как бы нехотя; ястреба плавно носились над полями и часто останавливались на месте, быстро махая крылами и распустив хвост веером. Мы сидели неподвижно, подавленные жаром. Вдруг, позади нас, в овраге раздался шум: кто-то спускался к источнику. Я оглянулся и увидал мужика лет пятидесяти, запыленного, в рубашке, в лаптях, с плетеной котомкой и армяком за плечами. Он подошел к ключу, с жадностию напился и приподнялся.

Э, Влас? - вскрикнул Туман, вглядевшись в него. - Здорово, брат. Откуда Бог принес?

Здорово, Михаила Савельич, - проговорил мужик, подходя к нам, - издалеча.

Где пропадал? - спросил его Туман.

А в Москву сходил, к барину.

Зачем?

Просить его ходил.

О чем просить?

Да чтоб оброку сбавил аль на барщину посадил, переселил, что ли… Сын у меня умер, - так мне одному теперь не справиться.

Умер твой сын?

Умер. Покойник, - прибавил мужик, помолчав, - у меня в Москве в извозчиках жил; за меня, признаться, и оброк взносил.

Да разве вы теперь на оброке?

На оброке.

Что ж твой барин?

Что барин? Прогнал меня. Говорит, как смеешь прямо ко мне идти: на то есть приказчик; ты, говорит, сперва приказчику обязан донести… да и куда я тебя переселю? Ты, говорит, сперва недоимку за себя взнеси. Осерчал вовсе.

Ну, что ж, ты и пошел назад?

И пошел. Хотел было справиться, не оставил ли покойник какого по себе добра, да толку не добился. Я хозяину-то его говорю: «Я, мол, Филиппов отец»; а он мне говорит: «А я почем знаю? Да и сын твой ничего, - говорит, - не оставил; еще у меня в долгу». Ну, я и пошел.

Мужик рассказывал нам все это с усмешкой, словно о другом речь шла; но на маленькие и съеженные его глазки навертывалась слезинка, губы его подергивало.

Что ж ты, теперь домой идешь?

А то куда? Известно, домой. Жена, чай, теперь с голоду в кулак свистит.

Да ты бы… того… - заговорил внезапно Степушка, смешался, замолчал и принялся копаться в горшке.

А к приказчику пойдешь? - продолжал Туман, не без удивления взглянув на Степу.

Зачем я к нему пойду?.. За мной и так недоимка. Сын-то у меня перед смертию с год хворал, так и за себя оброку не взнес… Да мне с полугоря: взять-то с меня нечего… Уж, брат, как ты там ни хитри, - шалишь: безответная моя голова! (Мужик рассмеялся.) Уж он там как ни мудри, Кинтильян-то Семеныч, а уж…

Влас опять засмеялся.

Что ж? Это плохо, брат Влас, - с расстановкой произнес Туман.

Кто ваш барин? - спросил я.

Граф ***, Валериан Петрович.

Сын Петра Ильича?

Петра Ильича сын, - отвечал Туман. - Петр Ильич, покойник, Власову-то деревню ему при жизни уделил.

Что, он здоров?

Здоров, слава Богу, - возразил Влас. - Красный такой стал, лицо словно обложилось.

Вот, батюшка, - продолжал Туман, обращаясь ко мне, - добро бы под Москвой, а то здесь на оброк посадил.

А почем с тягла?

Девяносто пять рублев с тягла, - пробормотал Влас.

Ну вот, видите; а земли самая малость, только и есть что господский лес.

Да и тот, говорят, продали, - заметил мужик.

Ну, вот видите… Степа, дай-ка червяка… А, Степа? Что ты, заснул, что ли?

Степушка встрепенулся. Мужик подсел к нам. Мы опять приумолкли. На другом берегу кто-то затянул песню, да такую унылую… Пригорюнился мой бедный Влас…

Через полчаса мы разошлись.

. . .

Это была единственная светская фраза Мендес за многие месяцы. Они встречались по утрам, три раза в неделю, - ради того, что казалось Сандосу безжалостным допросом. Выяснилось, что он способен выдержать за раз лишь девяносто минут; после этого Эмилио бывал настолько опустошен, что едва мог сосредоточиться на простейшем латинском курсе и аспирантских семинарах по лингвистике, которые ему поручили проводить, пока он находился в университете. Мендес никогда не желала ему доброго утра и не затевала дружеской болтовни. Она просто проскальзывала в кабинку, открывала ноутбук и начинала расспрашивать Сандоса о его действиях при изучении языка, о приемах, которые он использовал, привычках, которые у него сформировались, методах, которые он разработал почти инстинктивно, а заодно и о более строгих академических технологиях, используемых им для анализа и освоения языка - на ходу, в полевых условиях. Когда Эмилио пытался оживить занятия шутками, посторонними темами, смешными историями, Мендес без всякой веселости смотрела на него, пока он не сдавался и не отвечал на вопрос.

Обычная учтивость вызывала у нее откровенную враждебность. Однажды, в самом начале, Эмилио поднялся, когда она села, и на ее первый вопрос ответил тщательно выверенным ироничным поклоном, достойным римского цезаря:

Доброе утро, сеньорита Мендес. Как себя чувствуете сегодня? Вам нравится погода? Не желаете ли какой-нибудь выпечки к кофе?

Мендес вскинула на него непроницаемые, прищуренные глаза, а он стоял, ожидая от нее легкой раскованности, простого вежливого приветствия.

Этот тон изысканного испанского идальго неуместен, - сказала она негромко. Выдержав секундную паузу, уронила взгляд на ноутбук. - Давайте продолжим, ладно?

Потребовалось не так много подобных эпизодов, чтобы изгнать из его сознания юнговское представление о Мендес как об идеальной испанской женщине. К концу месяца Эмилио смог воспринимать ее как обычный персонаж и пытался понять, что она из себя представляет. Наверняка первым языком Мендес был не английский. Ее грамматика слишком правильна, согласные звуки чуть глуховаты, а шипящие - слегка затянуты. Несмотря на имя и внешность, акцент у Софии был не испанский. И не греческий. Ни французский, ни итальянский, ни любой другой, какой Эмилио смог бы распознать. Ее целеустремленность он объяснял тем, что у Мендес сдельная оплата: чем быстрее работает, тем больше получает. Это предположение вроде бы подтвердилось, когда однажды она отчитала его за опоздание.

Доктор Сандос, - сказала Мендес. Она никогда не называла его "отцом". - Ваше руководство платит за этот анализ большие деньги. Вы находите забавным тратить их средства и мое время?

Единственный случай, когда она сказала что-то о себе, произошел ближе к концу занятия, которое смутило Эмилио настолько, что даже снилось ему однажды, после чего он проснулся, ежась от воспоминаний.

Иногда, - сообщил он Софии, наклонившись вперед через стол и не сознавая, как это может прозвучать, - я начинаю с песен. Они служат для меня чем-то вроде скелета грамматики, на которую нужно нарастить плоть. Песни желания - для будущего времени; песни сожаления - для прошедшего времени; песни любви - для настоящего.

Услышав собственные слова, Эмилио покраснел, чем усугубил ситуацию, но Мендес не оскорбилась; на самом деле она словно бы не заметила ничего, что можно неверно истолковать. Вместо этого София, похоже, поразилась совпадению и посмотрела в окно, чуть приоткрыв рот.

Как интересно, - сказала она, будто все, что Сандос говорил до сих пор, не являлось таковым, и задумчиво продолжила: - Я делаю то же самое. Вы замечали, что в колыбельных почти всегда преобладают глаголы повелительного наклонения?

А затем этот момент прошел, за что Эмилио Сандос возблагодарил Бога.

Хотя занятия с Мендес выматывали и даже несколько угнетали, он нашел им противовес в одной необычной студентке, изучавшей латынь. В свои почти шестьдесят Энн Эдвардс была изящной, подвижной и интеллектуально бесстрашной, с густыми белыми волосами, стянутыми в опрятную французскую косу, и очаровательным смехом, часто звеневшим в классе.

Вам разрешают выходить вечером из своей комнаты? - спросила она. - Или для красавчиков вроде вас вводят комендантский час, пока они не одряхлеют?

Эмилио стряхнул пепел с воображаемой сигары и пошевелил бровями:

Что у вас на уме?

Ну, я подумывала предложить, чтобы мы нарушили наши клятвы и на выходные сбежали в Мексику, дабы предаться похоти, но у меня домашнее задание, - сказала Энн, прокричав два последних слова, - поскольку некий профессор латыни, по моему скромному мнению, слишком торопит нас с освоением творительного падежа. Поэтому почему бы вам просто не прийти ко мне поужинать в пятницу вечером?

Откинувшись в кресле, Сандос посмотрел на нее с искренним восхищением.

Мадам, как я могу устоять перед таким предложением? - спросил он. И, наклонившись вперед, прибавил: - А ваш муж там будет?

Да, черт побери, но он очень либеральный и терпимый человек, - заверила Энн, усмехаясь. - И рано засыпает.

Эдвардсы жили в квадратном, удобном на вид строении, окруженном садом, в котором, как с удовольствием отметил Эмилио, кроме цветов росли помидоры, тыквы, салат-латук, морковь, перец. Сняв садовничьи перчатки, Джордж Эдвардс поздоровался с ним из переднего двора и помахал рукой, приглашая в дом. Хорошее лицо, подумал Эмилио, полное юмора и приветливости. Возраст такой же, как у Энн, полная голова седых волос и подозрительная худоба, которая ассоциируется с хроническим ВИЧ или с токсичным гипеотиреозом… или с пожилыми бегунами. Бег - наиболее вероятное объяснение. Похоже, мужик в отличной форме. Не из тех, улыбнувшись про себя, подумал Эмилио, кто рано ложится спать.

Энн находилась в большой, ярко освещенной кухне, продолжая готовить ужин. Эмилио узнал запах мгновенно, но прошла секунда, прежде чем он вспомнил название. А вспомнив, упал в кресло и простонал:

Милая леди, забудьте про домашнее задание. Сбегите со мной, - взмолился Эмилио.

Tembleque! - объявила она, торжествуя, очень довольная тем, что угодила гостю. - С меню мне помог мой пуэрториканский друг. На западной стороне есть чудесный colmado. Там можно купить batatas, yuca, amarillos , - что угодно.

Возможно, вы не знаете, - сказал Эмилио - лицо искреннее, глаза пылают. - В семнадцатом веке был пуэрториканский еретик, который утверждал, что Иисус поднял Лазаря из мертвых с помощью бакалау. Епископ сжег беднягу на костре, но сперва его накормили обедом, и он умер счастливым человеком.

Смеясь, Джордж вручил Сандосу и Энн заиндевевшие широкие бокалы с кремовой жидкостью, покрытой пеной.

Бакардинское anejo , - благоговейно выдохнул Сандос. Джордж поднял свой бокал, и они выпили за Пуэрто-Рико.

Итак, - сказала Энн серьезным тоном, с вежливым интересом приподняв изящные брови, - воплощенное приличие, если бы не очевидное намерение приложиться к напитку. - Что представляет из себя целибат?

Это такая подлянка! - со всей искренностью живо ответил Эмилио, и Энн поперхнулась.

Он вручил ей платок, чтобы вытерла нос, затем, не дожидаясь, пока она придет в себя, встал и, сделав серьезное лицо, обратился к призрачной толпе на собрании Двенадцатого Шага прежних времен:

Привет. Меня зовут Эмилио, и хотя я не могу этого помнить, мой нереализованный внутренний ребенок является, по-видимому, косвенным сексуальным наркоманом. Поэтому я полагаюсь на воздержание и вверяю себя Высшей Силе… У вас капает.

Я весьма искусный анатом, - с чопорным достоинством объявила Энн, промокая платком свою блузку, - и могу в точности обрисовать механизм, благодаря которому напиток изливается из носа.

Не просите ее это доказать, - предупредил Джордж. - Она вполне может это сделать. Вы никогда не думали о программе Двенадцатого Шага для тех, кто слишком много болтает? Ее можно назвать "Еще, еще - и поскорей".

О боже, - простонала Энн. - Старые - лучшие.

Шутки или мужья? - невинно спросил Эмилио. И вот так продолжалось весь вечер.

Когда он заявился к ним на ужин в следующий раз, Энн встретила Эмилио у двери, взяла его лицо в ладони и, приподнявшись на носки, впечатала ему в лоб целомудренный поцелуй.

маленький, в мухояровом заплатанном сюртучке и без шапки, держал на коленях горшок с червями и изредка проводил рукой по седой своей головке, как бы желая предохранить ее от солнца. Я вгляделся в него попристальнее и узнал в нем шумихинского Степушку. Прошу позволения читателя представить ему этого человека.

В нескольких верстах от моей деревни находится большое село Шумихино, с каменною церковью, воздвигнутой во имя преподобных Козьмы и Дамиана. Напротив этой церкви некогда красовались обширные господские хоромы, окруженные разными пристройками, службами, мастерскими, конюшнями, грунтовыми и каретными сараями , банями и временными кухнями, флигелями для гостей и для управляющих, цветочными оранжереями, качелями для народа и другими, более или менее полезными, зданиями. В этих хоромах жили богатые помещики, и всё у них шло своим порядком, как вдруг, в одно прекрасное утро, вся эта благодать сгорела дотла. Господа перебрались в другое гнездо; усадьба запустела. Обширное пепелище превратилось в огород, кое-где загроможденный грудами кирпичей, остатками прежних фундаментов. Из уцелевших бревен на скорую руку сколотили избенку, покрыли ее барочным тесом , купленным лет за десять для построения павильона на готический манер, и поселили в ней садовника Митрофана с женой Аксиньей и семью детьми. Митрофану приказали поставлять на господский стол, за полтораста верст, зелень и овощи; Аксинье поручили надзор за тирольской коровой, купленной в Москве за большие деньги, но, к сожалению, лишенной всякой способности воспроизведения и потому со времени приобретения не дававшей молока; ей же на руки отдали хохлатого дымчатого селезня, единственную «господскую» птицу; детям, по причине малолетства, не определили никаких должностей, что, впрочем, нисколько не помешало им совершенно облениться. У этого садовника мне случилось раза два переночевать; мимоходом забирал я у него огурцы, которые, бог ведает почему, даже летом отличались величиной, дрянным водянистым вкусом и толстой желтой кожей. У него-то увидал я впервые Степушку. Кроме Митрофана с его семьей да старого глухого ктитора Герасима , проживавшего Христа ради в каморочке у кривой солдатки, ни одного

дворового человека не осталось в Шумихине, потому что Степушку, с которым я намерен познакомить читателя, нельзя было считать ни за человека вообще, ни за дворового в особенности.

Всякий человек имеет хоть какое бы то ни было положение в обществе, хоть какие-нибудь да связи; всякому дворовому выдается если не жалованье, то по крайней мере так называемое «отвесное»: Степушка не получал решительно никаких пособий, не состоял в родстве ни с кем, никто не знал о его существовании. У этого человека даже прошедшего не было; о нем не говорили; он и по ревизии едва ли числился. Ходили темные слухи, что состоял он когда-то у кого-то в камердинерах; но кто он, откуда он, чей сын, как попал в число шумихинских подданных, каким образом добыл мухояровый, с незапамятных времен носимый им кафтан, где живет, чем живет, - об этом решительно никто не имел ни малейшего понятия, да и, правду сказать, никого не занимали эти вопросы. Дедушка Трофимыч, который знал родословную всех дворовых в восходящей линии до четвертого колена, и тот раз только сказал, что, дескать, помнится, Степану приходится родственницей турчанка, которую покойный барин, бригадир Алексей Романыч, из похода в обозе изволил привезти. Даже, бывало, в праздничные дни, дни всеобщего жалованья и угощения хлебом-солью, гречишными пирогами и зеленым вином, по старинному русскому обычаю, - даже и в эти дни Степушка не являлся к выставленным столам и бочкам, не кланялся, не подходил к барской руке, не выпивал духом стакана под господским взглядом и за господское здоровье, - стакана, наполненного жирною рукою приказчика; разве какая добрая душа, проходя мимо, уделит бедняге недоеденный кусок пирога. В светлое воскресенье с ним христосовались, но он не подворачивал замасленного рукава, не доставал из заднего кармана своего красного яичка, не подносил его, задыхаясь и моргая, молодым господам или даже самой барыне. Проживал он летом в клети, позади курятника, а зимой в предбаннике; в сильные морозы ночевал на сеновале. Его привыкли видеть, иногда даже давали ему пинка, но никто с ним не заговаривал, и он сам, кажется, отроду рта не разинул. После пожара этот заброшенный

человек приютился, или, как говорят орловцы, «притулился», у садовника Митрофана. Садовник не тронул его, не сказал ему: живи у меня - да и не прогнал его. Степушка и не жил у садовника: он обитал, витал на огороде. Ходил он и двигался без всякого шуму; чихал и кашлял в руку, не без страха; вечно хлопотал и возился втихомолку, словно муравей - и всё для еды, для одной еды. И точно, не заботься он с утра до вечера о своем пропитании, - умер бы мой Степушка с голоду. Плохое дело не знать поутру, чем к вечеру сыт будешь! То под забором Степушка сидит и редьку гложет, или морковь сосет, или грязный кочан капусты под себя крошит; то ведро с водой куда-то тащит и кряхтит; то под горшочком огонек раскладывает и какие-то черные кусочки из-за пазухи в горшок бросает; то у себя в чуланчике деревяшкой постукивает, гвоздик приколачивает, полочку для хлебца устроивает. И всё это он делает молча, словно из-за угла: глядь, уж и спрятался. А то вдруг отлучится дня на два; его отсутствия, разумеется, никто не замечает... Смотришь, уж он опять тут, опять где-нибудь около забора под таганчик щепочки украдкой подкладывает. Лицо у него маленькое, глазки желтенькие, волосы вплоть до бровей, носик остренький, уши пребольшие, прозрачные, как у летучей мыши, борода словно две недели тому назад выбрита, и никогда ни меньше не бывает, ни больше. Вот этого-то Степушку я встретил на берегу Исты в обществе другого старика.

Я подошел к ним, поздоровался и присел с ними рядом. В товарище Степушки я узнал тоже знакомого: это был вольноотпущенный человек графа Петра Ильича***, Михайло Савельев, по прозвищу Туман. Он проживал у болховского чахоточного мещанина, содержателя постоялого двора, где я довольно часто останавливался. Проезжающие по большой орловской дороге молодые чиновники и другие незанятые люди (купцам, погруженным в свои полосатые перины, не до того) до сих пор еще могут заметить в недальнем расстоянии от большого села Троицкого огромный деревянный дом в два этажа, совершенно заброшенный, с провалившейся крышей и наглухо забитыми окнами, выдвинутый на самую дорогу. В полдень, в ясную, солнечную погоду, ничего нельзя вообразить печальнее

этой развалины. Здесь некогда жил граф Петр Ильич, известный хлебосол, богатый вельможа старого века. Бывало, вся губерния съезжалась у него, плясала и веселилась на славу, при оглушительном громе доморощенной музыки, трескотне бураков и римских свечей; и, вероятно, не одна старушка, проезжая теперь мимо запустелых боярских палат, вздохнет и вспомянет минувшие времена и минувшую молодость. Долго, пировал граф, долго расхаживал, приветливо улыбаясь, в толпе подобострастных гостей; но именья его, к несчастию, не хватило на целую жизнь. Разорившись кругом, отправился он в Петербург искать себе места и умер в нумере гостиницы, не дождавшись никакого решения. Туман служил у него дворецким и еще при жизни графа получил отпускную. Это был человек лет семидесяти, с лицом правильным и приятным. Улыбался он почти постоянно, как улыбаются теперь одни люди екатерининского времени: добродушно и величаво; разговаривая, медленно выдвигал и сжимал губы, ласково щурил глаза и произносил слова несколько в нос. Сморкался и нюхал табак он тоже не торопясь, словно дело делал.

Ну, что, Михайло Савельич, - начал я, - наловил рыбы?

А вот извольте в плетушку заглянуть: двух окуньков залучил да головликов штук пять... Покажь, Степа.

Степушка протянул ко мне плетушку.

Как ты поживаешь, Степан? - спросил я его.

И... и... и... ни... ничего-о, батюшка, помаленьку, - отвечал Степан, запинаясь, словно пуды языком ворочал.

А Митрофан здоров?

Здоров, ка... как же, батюшка.

Бедняк отвернулся.

Да плохо что-то клюет, - заговорил Туман, - жарко больно; рыба-то вся под кусты забилась, спит... Надень-ко червяка, Степа. (Степушка достал червяка, положил на ладонь, хлопнул по нем раза два, надел на крючок, поплевал и подал Туману.) Спасибо, Степа... А вы, батюшка, - продолжал он, обращаясь ко мне, - охотиться изволите?

Как видишь.

Старик любил при случае показать себя: дескать, и мы живали в свете!

Не знаю, какой он породы, а хорош.

Так-с... А с собаками изволите ездить?

Своры две у меня есть.

Туман улыбнулся и покачал головой.

Оно точно: иной до собак охотник, а иному их даром не нужно. Я так думаю, по простому моему разуму: собак больше для важности, так сказать, держать следует... И чтобы всё уж и было в порядке: и лошади чтоб были в порядке, и псари как следует, в порядке, и всё. Покойный граф - царство ему небесное! - охотником отродясь, признаться, не бывал, а собак держал и раза два в год выезжать изволил. Соберутся псари на дворе в красных кафтанах с галунами и в трубу протрубят; их сиятельство выйти изволят, и коня их сиятельству подведут; их сиятельство сядут, а главный ловчий им ножки в стремена вденет, шапку с головы снимет и поводья в шапке подаст. Их сиятельство арапельником этак изволят щелкнуть, а псари загогочут, да и двинутся со двора долой. Стремянный-то за графом поедет, а сам на шелковой сворке двух любимых барских собачек держит и этак наблюдает, знаете... И сидит-то он, стремянный-то, высоко, высоко, на казацком седле, краснощекий такой, глазищами так и водит... Ну, и гости, разумеется, при этом случае бывают. И забава, и почет соблюден... Ах, сорвался, азиятец! - прибавил он вдруг, дернув удочкой.

А что, говорят, граф-таки пожил на своем веку? - спросил я.

Старик поплевал на червяка и закинул удочку.

Вельможественный был человек, известно-с. К нему, бывало, первые, можно сказать, особы из Петербурга заезжали. В голубых лентах, бывало, за столом сидят и кушают. Ну, да уж и угощать был мастер. Призовет, бывало, меня: «Туман, говорит, мне к завтрешнему числу живых стерлядей требуется: прикажи достать, слышишь?» - «Слушаю, ваше сиятельство». Кафтаны шитые, парики, трости, духи, ладеколон первого сорта, табакерки, картины этакие большущие, из

самого Парижа выписывал. Задаст банкет, - господи, владыко живота моего! фейвирки пойдут, катанья! Даже из пушек палят. Музыкантов одних сорок человек налицо состояло. Кампельмейстера из немцев держал, да зазнался больно немец; с господами за одним столом кушать захотел; так и велели их сиятельство прогнать его с богом: у меня и так, говорит, музыканты свое дело понимают. Известно: господская власть. Плясать пустятся - до зари пляшут, и всё больше лакосез-матрадура ... Э... э... э... попался, брат! (Старик вытащил из воды небольшого окуня.) На-ко, Степа. - Барин был, как следует, барин, - продолжал старик, закинув опять удочку, - и душа была тоже добрая. Побьет, бывало, тебя, - смотришь, уж и позабыл. Одно: матресок держал . Ох, уж эти матрески, прости господи! Оне-то его и разорили. И ведь всё больше из низкого сословия выбирал. Кажись, чего бы им еще? Так нет, подавай им что ни на есть самого дорогого в целой Европии! И то сказать: почему не пожить в свое удовольствие, - дело господское... да разоряться-то не след. Особенно одна: Акулиной ее называли; теперь она покойница, - царство ей небесное! Девка была простая, ситовского десятского дочь, да такая злющая! По щекам, бывало, графа бьет. Околдовала его совсем. Племяннику моему лоб забрила: на новое платье щеколат ей обронил... и не одному ему забрила лоб. Да... А всё-таки хорошее было времечко! - прибавил старик с глубоким вздохом, потупился и умолк.

А барин-то, я вижу, у вас был строг? - начал я после небольшого молчания.

Тогда это было во вкусе, батюшка, - возразил старик, качнув головой.

Теперь уж этого не делается, - заметил я, не спуская с него глаз.

Он посмотрел на меня сбоку.

Теперь, вестимо, лучше, - пробормотал он - и далеко закинул удочку.

Мы сидели в тени; но и в тени было душно. Тяжелый, знойный воздух словно замер; горячее лицо с тоской искало ветра, да ветра-то не было. Солнце так и било с синего, потемневшего неба; прямо перед нами, на другом берегу, желтело овсяное поле, кое-где проросшее полынью, и хоть бы один колос пошевельнулся.

Немного пониже крестьянская лошадь стояла в реке по колени и лениво обмахивалась мокрым хвостом; изредка под нависшим кустом всплывала большая рыба, пускала пузыри и тихо погружалась на дно, оставив за собою легкую зыбь. Кузнечики трещали в порыжелой траве; перепела кричали как бы нехотя; ястреба плавно носились над полями и часто останавливались на месте, быстро махая крылами и распустив хвост веером. Мы сидели неподвижно, подавленные жаром. Вдруг позади нас, в овраге, раздался шум: кто-то спускался к источнику. Я оглянулся и увидал мужика лет пятидесяти, запыленного, в рубашке, в лаптях, с плетеной котомкой и армяком за плечами. Он подошел к ключу, с жадностию напился и приподнялся.

Э, Влас? - вскрикнул Туман, вглядевшись в него. - Здорово, брат. Откуда бог принес?

Здорово, Михаила Савельич, - проговорил мужик, подходя к нам, - издалеча.

Где пропадал? - спросил его Туман.

А в Москву сходил, к барину.

Просить его ходил.

О чем просить?

Да чтоб оброку сбавил аль на барщину посадил, переселил, что ли... Сын у меня умер, - так мне одному теперь не справиться.

Умер твой сын?

Умер. Покойник, - прибавил мужик, помолчав, - у меня в Москве в извозчиках жил; за меня, признаться, и оброк взносил.

Да разве вы теперь на оброке?

На оброке.

Что ж твой барин?

Что барин? Прогнал меня. Говорит, как смеешь прямо ко мне идти: на то есть приказчик; ты, говорит, сперва приказчику обязан донести... да и куда я тебя переселю? Ты, говорит, сперва недоимку за себя взнеси. Осерчал вовсе.

Ну, что ж, ты и пошел назад?

И пошел. Хотел было справиться, не оставил ли покойник какого по себе добра, да толку не добился. Я хозяину-то его говорю: «Я, мол, Филиппов отец»;

а он мне говорит: «А я почем знаю? Да и сын твой ничего, говорит, не оставил; еще у меня в долгу». Ну, я и пошел.

Мужик рассказывал нам всё это с усмешкой, словно о другом речь шла; но на маленькие и съеженные его глазки навертывалась слезинка, губы его подергивало.

Что ж ты, теперь домой идешь?

А то куда? Известно, домой. Жена, чай, теперь с голоду в кулак свистит.

Да ты бы... того... - заговорил внезапно Степушка, смешался, замолчал и принялся копаться в горшке.

А к приказчику пойдешь? - продолжал Туман, не без удивления взглянув на Степу.

Зачем я к нему пойду?.. За мной и так недоимка. Сын-то у меня перед смертию с год хворал, так и за себя оброку не взнес... Да мне с полугоря: взять-то с меня нечего... Уж, брат, как ты там ни хитри, - шалишь: безответная моя голова! (Мужик рассмеялся.) Уж он там как ни мудри, Кинтильян-то Семеныч, а уж...

Влас опять засмеялся.

Что ж? Это плохо, брат Влас, - с расстановкой произнес Туман.

Кто ваш барин? - спросил я.

Граф***, Валериан Петрович.

Сын Петра Ильича?

Петра Ильича сын, - отвечал Туман. - Петр Ильич, покойник, Власову-то деревню ему при жизни уделил.

Что, он здоров?

Здоров, слава богу, - возразил Влас - Красный такой стал, лицо словно обложилось.

Вот, батюшка, - продолжал Туман, обращаясь ко мне, - добро бы под Москвой, а то здесь на оброк посадил.

А почем с тягла?

Девяносто пять рублев с тягла, - пробормотал Влас.

Ну вот, видите; а земли самая малость, только и есть что господский лес.

Да и тот, говорят, продали, - заметил мужик.

Ну, вот видите... Степа, дай-ка червяка... А, Степа? Что ты, заснул, что ли?

Степушка встрепенулся. Мужик подсел к нам. Мы опять приумолкли. На другом берегу кто-то затянул песню, да такую унылую... Пригорюнился мой бедный Влас...

Через полчаса мы разошлись.

Тургенев И.С. Записки охотника. Малиновая вода // И.С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. М.: Наука, 1979. Т. 3. С. 30-40.

Выборочный диктант

719. Последователи Пифагора

Все математики, с которыми мне приходилось общаться в школе и после школы, были людьми неаккуратными, слабохарактерными и довольно гениальными. Так что утверждение насчёт того, что пифагоровы штаны якобы во все стороны равны, навряд ли абсолютно точно. Возможно, у самого Пифагора так оно и было, но его последователи, наверное, об этом забыли и мало обращали внимания на свою внешность. И всё-таки был один математик в нашей школе, который отличался от всех других. (Ф. Искандер.)

(71 слово. Вводные слова со значением неуверенности.)

Задание Выпишите служебные слова, распределив их по колонкам в соответствии с частереч-ной отнесенностью. Какую роль они выполняют в тексте?

Обучающий диктант

720. Яблоко раздора

Все боги Олимпа пировали на роскошной свадьбе. Лишь одна богиня раздора Эрида не участвовала в веселье: её не пригласили на пир. Одиноко бродила она около пещеры, где веселились боги, глубоко затаив в сердце обиду. Придумала Эрида, как отомстить богам, как их поссорить. Она взяла золотое яблоко и написала на нём: «Прекраснейшей». Тихо подошла невидимая Эрида к пиршественному столу и бросила яблоко.

Увидели боги яблоко и прочли надпись. Но кто из богинь прекраснейшая? Тотчас возник спор между тремя из них: женой Зевса Герой, воительницей Афиной и богиней любви Афродитой. Ни одна не хотела уступить сопернице. Обратились они к царю богов и людей Зевсу и потребовали разрешить их спор. (По Н. Куну.)

(109 слов. Приставки. Непроизносимые согласные. Суффиксы прилагательных и глаголов.)

Задание Выпишите служебные слова, распределив их по соответствующим частям речи. Каково значение фразеологизма, которым назван данный текст?

Для справок. Яблоко раздора - причина ссоры.

Проверочный диктант

721. Пикник

В среду, уже с четырёх часов, станция была битком набита участниками пикника. Все чувствовали себя весело и непринуждённо. Приезд Василия Терентьевича на этот раз окончился так благополучно, как никто даже не смел ожидать. Ни громов, ни молний не последовало, никого не попросили оставить службу, и даже, наоборот, носились слухи о прибавке в недалёком будущем жалованья большинству служащих. Кроме того, пикник обещал выйти очень занимательным... Ясная и тёплая погода, прочно установившаяся в течение последней недели, никак не могла помешать поездке. (А. Куприн.)

(79 слов. Не и ни. Однородные члены.)

Задание Выпишите все служебные части речи, распределив их по группам: предлоги, союзы и частицы.

Предлоги

Обучающие диктанты

722. Вражда

Собаки не любили ворон, считали их появление у своей миски актом агрессии и тотчас же устремлялись на защиту своей еды. Но бросавшаяся навстречу собакам ворона уводила их в сторону, и они преследовали её с громким лаем.

Когда же дятел, далеко заметный благодаря своей пёстрой красно-чёрно-белой раскраске, приближался к собачьей миске, собаки не поднимали никакого шума, и он, гордо оглядываясь, просто лез в собачью миску и чувствовал себя очень спокойно. (По Н. Тихонову.)

(69 слов. Приставки. Притяжательное прилагательное. Суффиксы глаголов. Однородные члены.)

Задание Выпишите в две колонки- непроизводные и производные предлоги. От какой части речи образованы производные предлоги?

723. Волшебный подарок

В продолжение нескольких недель учителя не могли нахвалиться Алёшей. Все уроки знал он совершенно, все переводы с одного языка на другой были без ошибок, так что не могли не дивиться чрезвычайным его успехам. Алёша внутренне стыдился этих похвал. Ему совестно было, что ставили его в пример товарищам, тогда как вовсе того не заслуживал.

В течение этого времени Чернушка к нему не являлась, несмотря на то что Алёша, особенно в первые недели после получения конопляного семечка, не пропускал почти ни одного дня без того, чтобы её не звать. Сначала он очень о том горевал, но потом успокоился, думая, что она, вероятно, занята важными делами. Впоследствии же похвалы, которыми все его осыпали, так его заняли, что он довольно редко о ней вспоминал. (По А. Погорельскому.)

(117 слов. Приставки. Не с разными частями речи. Гласные на конце наречий.)

Задание Подчеркните производные предлоги и объясните их правописание.

Проверочные диктанты

724. Знойный день

Тропинка шла вдоль высокого прибрежного обрыва, извиваясь в тени столетних маслин. Море иногда мелькало между деревьями, и тогда казалось, что, уходя вдаль, оно в то же время поднимается вверх спокойной могучей стеной. И цвет его был ещё синее, ещё гуще в узорчатых прорезах, среди серебристо-зелёной листвы. В траве, кустах кизила и дикого шиповника, в виноградниках и на деревьях - повсюду заливались цикады, воздух дрожал от их звенящего однообразного, неумолчного крика. День выдался знойный, безветренный, и накалившаяся земля жгла подошвы ног. (А. Куприн.)

(78 слов. Безударные гласные в корнях. Суффиксы прилагательных. Сложные прилагательные. Однородные члены с обобщающим словом. Сложные предложения.)

Задание К какой части речи относятся выделенные слова? Назовите их морфологические признаки.

725. Приготовление подарков

Почти месяц после того, как мы переехали в Москву, я сидел на верху бабушкиного дома, за большим столом и писал стихи. Напротив меня сидел рисовальный учитель и окончательно поправлял нарисованную чёрным карандашом головку какого-то турка в чалме. Володя, вытянув шею, стоял сзади учителя и смотрел ему через плечо. Головка эта была первое произведение Володи и нынче же, в день ангела бабушки, должна была быть поднесена ей. (Л. Толстой.)

(66 слов. Гласные после шипящих. нн в страдательных причастиях.)

Задание Подчеркните производные предлоги с существительными. В каком падеже употреблены имена существительные? Сравните сочетания на верху дома и сзади учителя: какое из них с предлогом? Подберите синоним к слову сзади.

Обучающие диктанты

726. Рыбы-животные

Рыбы-животные отличаются от рыб, живущих вблизи поверхности, тем, что они обитают на большой глубине, то есть являются глубоководными. Они часто лишены плавательного пузыря, или он очень мал. Плавучесть их обеспечивается в основном за счёт жира. Большинство таких рыб, или животных, имеют большой рот, благодаря чему они захватывают и процеживают значительный объём воды. Постоянно живущие на большой глубине животные часто лишены органов зрения, и поэтому они не могут видеть, зато у них есть органы, приспособленные для того, чтобы они могли ориентироваться и искать пищу. Кроме того, живущие глубоко под водой организмы чаще бесцветны или грязновато-серого цвета. Это помогает им быть малозаметными для своих врагов.

(102 слова. Гласные в корнях. Сложные прилагательные. Краткие причастия. Причастные обороты.)

Задание Выпишите производные предлоги с существительными при них. С какими падежами существительных они употребляются? Укажите, от слов какой части речи они образованы.

727. Новые знакомые

Познакомился Вася с арестантами только нынешним летом благодаря тому, что за ним не было никакого надзора. До этого времени он их очень боялся и, забегая в верхний сад, старался прошмыгнуть мимо них в почтительном отдалении и обязательно бегом. Тогда он считал всех этих людей в серых шапках, роющих в саду землю или развозящих в тачках песок, способными на всякие злодейства, готовыми даже, как уверяла его ещё давно няня Агафья, когда он капризничал, увести мальчика и потом его зажарить и съесть, хотя бы он был и адмиральский сын. Эти слова няни в своё время произвели глубокое впечатление на Васю, несмотря на то что ни от кого он не слышал их подтверждения. (По К. Станюковичу.)

(110 слов. Приставки. Падежные окончания существительных. Гласная перед суффиксом -л- в глаголах. Суффиксы причастий. Причастные обороты.)

Задание Подчеркните производные предлоги. Подберите слова-омонимы, от которых предлоги образованы. Придумайте с омонимами предложения и графически обозначьте их синтаксическую функцию.

728. Охотничья пора

Опушки желтеют, и листья с тихим печальным шелестом опадают на светло-зелёные озими, на грязь разъезженной лесной дороги. Брат, в своей бараньей охотничьей шапке похожий на черкеса, стоит посредине двора и поглядывает то на небо, то на собак. Он бодро хлопает плетью и поворачивается к Маше. Чёрные глаза его весело блестят. Лицо Маши из-под накинутого на голову платка кажется таким печальным и милым в своём тревожно-внимательном выражении, с каким она смотрит то на брата, то на небо. Собаки, почуяв приближение охотничьей поры, каждое утро визжат у крыльца и просятся в поля, среди которых заверялся хутор. Он весь спрятался в деревьях, только белая труба домика да окна с белыми рамами глядят из-за густой, ещё зелёной сирени. (По П. Романову.)

(106 слов. Ь и ъ. Сложные прилагательные. Суффиксы причастий. Личные окончания глаголов. Однородные члены.)

Задание Подберите к предлогам в тексте синонимичные из следующих: между, возле, около, подле. Сравните их. Есть ли между синонимичными предлогами какое-либо (смысловое или стилистическое) различие?

Контрольный диктант

729. Меншикова башня

В течение времени, когда Россией правил Пётр Первый, имя Александра Даниловича Меншикова было известно всем, несмотря на то что он не отличался ни знатностью рода, ни богатством. В Москве Меншиков решил возвести навстречу солнцу храм невиданной высоты, на три метра выше колокольни Ивана Великого. Храм был совсем не похож на старинные московские церкви. В одном из ярусов находились английские башенные часы, которые били каждую четверть часа. Прозвали эту церковь Меншиковой башней.

Однако четырнадцатого июня тысяча семьсот двадцать третьего года вследствие удара молнии церковь сгорела. В Москве насчёт пожара решили, что это наказание и предупреждение высоко поднявшемуся временщику о грядущем падении. Надо иметь в виду, что впоследствии предсказание сбылось. Вскоре Меншиков был лишён всех званий и богатств и сослан.

(118 слов. Прописная буква. Непроизносимые согласные. Падежные окончания существительных. Суффиксы прилагательных. Не я ни с разными частями речи. Производные предлоги. Однородные члены. Сложные предложения.)

Союзы

Обучающие диктанты

730. В Ялте

Чехов тосковал по Москве, по северу. Кроме моря и зимней тихой Ялты, казалось, ничего не осталось в жизни. Где-то очень далеко, за Харьковом, за Курском и Орлом, лежал снег, огни нищих деревень мигали сослепу в седую метель; она казалась милой и близкой сердцу, гораздо ближе кипарисов и сладкого приморского воздуха. От этого воздуха часто болела голова. Милым казалось всё: и леса, и речушки, и стога сена в пустынных вечерних полях, одинокие, освещённые мутной луной, как будто навсегда позабытые человеком.

Больной Левитан попросил у Чехова кусок картона и за полчаса набросал на нём масляными красками вечернее поле со стогами сена... Этот этюд Чехов вставил в камин и часто смотрел на него во время работы. (По К. Паустовскому.)

(113 слов. Падежные окончания существительных. Суффиксы прилагательных. Однородные члены после обобщающего слова.)

Задание Подчеркните сочинительные союзы. Что они соединяют: однородные члены или предложения?

731. Плёс

Левитан искал место для этюдов, но хороших мест не было. Он всё чаще хмурился и жаловался на усталость. Берега наплывали медленно, однообразно, не радуя ни живописными сёлами, ни задумчивыми и плавными поворотами. Наконец в Плёсе Левитан увидел с палубы старинную маленькую церковь, рубленную из сосновых кряжей. Она чернела на зелёном небе, и первая звезда горела над ней, переливаясь и блистая. В этой церкви, в тишине вечера, в певучих голосах баб, продававших на пристани молоко, Левитану почудилось столько покоя, что он тут же решил остаться в Плёсе. С этого момента начался светлый промежуток в его жизни. Маленький городок был беззвучен и безлюден. Тишину нарушали только колокольный звон да мычание стада, а по ночам - колотушки сторожей. По уличным косогорам и оврагам цвёл репейник и росла лебеда. (К. Паустовский.)

(125 слов. Приставки. Буквы к и нн. Суффиксы глаголов. Не и ни. Однородные члены. Неполное предложение.)

Задание Подчеркните сочинительные союзы. Что они соединяют? Какие смысловые отношения (соединительные, противительные и т. д.) выражают эти союзы?

Проверочный диктант

732. Тревога

Спокойно дышит грудь, а на душу находит страшная тревога. Воображенье реет и носится, как птица, и всё так ясно движется и стоит перед глазами. Сердце то вдруг задрожит и забьётся, страстно бросится вперёд, то безвозвратно потонет в воспоминаниях. Вся жизнь развёртывается легко и быстро, как свиток. Всем своим прошедшим, всеми чувствами, силою, всею своею душою владеет человек. И ничего кругом не мешает: ни солнца нет, ни ветра, ни шуму... (По И. Тургеневу.)

(69 слов. Непроизносимые согласные. Личные окончания глаголов. Однородные члены при обобщающем слове.)

Задание Подчеркните сочинительные союзы. Какие из них имеют синонимы?

Обучающие диктанты

733. Знакомство со звёздами

Прежде Серёжа не обращал внимания на звёзды, они его не интересовали, потому что он не знал, что у них есть названия. Но мама показала ему Млечный Путь, Сириус, Большую Медведицу и красный Марс. Серёжа хотел знать все названия, но мама не помнила их, зато показала ему горы на Луне, и он как будто прикоснулся к звёздам. (По В. Пановой.)

(56 слов. Прописная буква в астрономических наименованиях. Сложные предложения.)

Задание Подчеркните одной чертой сочинительные, а двумя - подчинительные союзы. Объясните происхождение союза зато. Какой он по функции и по значению? Каким союзом его можно заменить в тексте?

734. Самовоспитание

Раз мне пришла в голову мысль, что счастье зависит не от внешних причин, а от нашего отношения к ним. Человек, привыкший переносить страдания, не может быть несчастлив. И чтобы приучить себя к труду, я, несмотря на страшную боль, держал по пяти минут в вытянутых руках лексиконы Татищева или уходил в чулан и верёвкой больно стегал себя по голой спине, так что слезы невольно выступали на глазах. (Л. Толстой.)

(66 слов. Приставка при-. Не. Однородные члены.)

Задание Подчеркните сочинительные союзы одной чертой, а подчинительные - двумя. Какие смысловые отношения выражают те и другие союзы? Для справок. Лексикбн (устар.) - словарь.

Выборочный диктант

735. Перемирие

Как-то раз, во время Масленицы, Нехлюдов был так занят разными удовольствиями, что хотя несколько раз на день заезжал к нам, но ни разу не поговорил со мной. Меня это оскорбило, так что он снова мне показался гордым и неприятным человеком. Я ждал только случая, чтобы показать ему, что нисколько не дорожу его обществом и что не имею к нему никакой особенной привязанности.

В первый раз, как он после Масленицы снова хотел разговориться со мной, я сказал, что мне нужно готовить уроки, и ушёл. Но через четверть часа кто-то отворил дверь в классную, и Нехлюдов подошёл ко мне. «Я вам мешаю?» - сказал он. «Нет», - отвечал я, несмотря на то что хотел сказать, что у меня действительно есть дело. (Л.Толстой.)

(116 слов. Не и ни с разными частями речи. Прямая речь.)

Задание Выпишите подчинительные союзы в две колонки: простые и составные. Какие смысловые отношения они выражают между частями сложных предложений? Объясните происхождение союзов что и чтобы.

Частицы

Обучающие диктанты

736. Волшебный дар

Скажи мне, чего ты желаешь? - продолжал король. - Если я в силах, то непременно исполню твоё требование.
- Говори смело, Алёша! - шепнул ему на ухо министр.
Алёша задумался и не знал, чего пожелать. Если б дали ему более времени, то он, может быть, и придумал бы что-нибудь хорошее; но так как ему казалось неучтивым заставлять дожидаться короля, то он поспешил с ответом.
- Я бы желал, - сказал он, - чтобы, не учившись, я всегда знал урок свой, какой бы мне ни задали.
- Не думал я, что ты такой ленивец, - отвечал король, покачав головою. - Но делать нечего, я должен исполнить своё обещание.

Он махнул рукою, и паж поднёс золотое блюдо, на котором лежало одно конопляное семечко. (А. Погорельский.)

(109 слов. Суффикс -ец. Неопределенные местоимения. Не с разными частями речи. Неопределенная форма глагола. Сложные предложения. Навыки записи прямой речи без кавычек.)

Задание Подчеркните частицы, укажите их разряд по значению.

737. О В. Гиляровском

Каждому времени нужен свой летописец не только в области исторических событий, но и летописец быта. Чтобы до конца понять хотя бы Льва Толстого или Чехова, мы должны знать быт того времени. Даже поэзия Пушкина приобретает свой полный блеск лишь для того, кто знает быт пушкинского времени. Поэтому так ценны для нас работы такого писателя, как Гиляровский, - летописца быта и комментатора своего времени. (К. Паустовский.)

(62 слова. Прописная буква. Падежные окончания и суффиксы существительных со значением деятеля.)

Задание Подчеркните частицы и объясните их правописание. Какие значения придают они словам в тексте?

Не и ни с разными частями речи

Обучающие диктанты

738. Язык России

Ты никогда не станешь тусклым,
Не охладеешь ни на миг.
Я кланяюсь тебе по-русски,
Язык прапрадедов моих.
(А. Марков.)

(17 слов. Личные окончания глаголов. Наречие. Обращение.)

Задание С какими частями речи употреблены частицы не и ни! Одинаково ли значение этих частиц?

739. Пустыня

Пустыня - это жёлтое и голубое. Раскалённый песок жжёт сквозь подошвы. В пустыне всё непривычно и непонятно. Проливные дожди, которые высыхают, не долетая до земли. Деревья, под которыми нет тени. Хорошей погодой называют не солнечную и сухую, а пасмурную и дождливую. Зонт защищает здесь не от дождя, а от солнца. Идёшь. Струйки песка засыпают позади твой след. (По Н. Сладкову.)

(56 слов. Удвоенные согласные. Личные окончания глаголов. Тире между главными членами.)

Задание

740. Что такое плюрализм?

Поиск истины - это всегда выбор из множества вариантов. Чем выбор шире, тем труднее это сделать, но тем он и точней. Плюрализм - это и есть множественность, разнообразие мнений. Однако здесь не всё просто. Терпеть мнение, в корне противоположное твоему, не каждому под силу. Тем более не под силу отстаивать своё мнение, если силы неравны. Попробуй подойди к известному в школе хулигану и силачу, скажи ему, что он не прав. Ведь накостыляет и останется при своём. Понятно, что это и не плюрализм вовсе, а единовластие, произвол и принудительное единомыслие. (Из альманаха «Хочу всё знать».)

(90 слов. Сложные слова. Тире в простом предложении.)

Задание Обозначьте и объясните орфограмму «Не с разными частями речи».

741. Вдали от дома

Но похудел я не только из-за тоски по дому. К тому же я постоянно недоедал. Осенью, пока дядя Ваня возил на своей полуторке хлеб в заготзерно, стоявшее неподалёку от райцентра, еду мне посылали довольно часто. Но вся беда в том, что мне её не хватало. Ничего там не было, кроме хлеба и картошки, изредка мать набивала в баночку творогу, который у кого-то под что-то брала: корову она не держала. Привезут - кажется много, хватишься через два дня - пусто. (В. Распутин.)

(76 слов. Сложные существительные. Неопределенные местоимения. Личные окончания глаголов.)

Задание Подчеркните частицы, определите их разряд по значению и объясните правописание.

742. Необычный диспетчер

Самой большой любовью и почтением пользовался в авиационном отряде ручной журавль Василий Иванович. Важно, точно распорядитель-диспетчер, ходил он по аэродрому. Можно было подумать, что без Василия Ивановича не может отправиться ни один самолёт.

Однажды лётчик Ермаков летел над лесами. Неожиданно мотор закапризничал, и пришлось спускаться на болото. Ему удалось благополучно сесть между деревьями, не повредив машину. К своей неудаче лётчик отнёсся спокойно. Он хорошо знал, что товарищи не оставят его и непременно скоро разыщут. Провизии с ним было немного, но было охотничье ружьё и патроны. Он не боялся погибнуть.

Бродя по болоту, он однажды поймал журавлёнка. Это был длинноногий, уже оперившийся птенец, не умевший летать. (По И. Соколову-Микитову.)

(105 слов. Нн в прилагательных и наречиях. Ь в глаголах. Деепричастные и причастные обороты.)

Задание Объясните орфограмму "Не и ни с разными частями речи".

Проверочный диктант

743. Свидетель былого

Мы часто говорим «времена Чехова» или «времена Толстого». Но воздух этого недавнего времени, его окраска, его характер, слагавшиеся из неисчислимых черт, - всё это почти потеряно для нас. Новое поколение уже не может ощутить чеховское время как нечто совершенно конкретное.

Ничто, конечно, не может дать такого точного ощущения прошлого, как встреча с живым его свидетелем. Особенно с таким своеобразным и талантливым свидетелем, каким был Владимир Алексеевич Гиляровский - человек неукротимой энергии и неукротимой доброты.

Это был весёлый и неутомимый труженик. Всю жизнь он работал, и в любую работу он вносил настоящую русскую смекалку, живость ума, даже некоторую удаль. Не было, должно быть, ни одного явления, которое не казалось бы ему смертельно любопытным и заслуживающим пристального внимания. (К. Паустовский.)

(111 слов. Суффиксы прилагательных. Падежные окончания существительных. Краткие причастия. Вводное словосочетание. Однородные члены. Сложные предложения.)

Задание Объясните орфограмму «Не к ни с разными частями речи».

Дефисное написание частиц

Обучающие диктанты

744. Больной гепард

Легко сказать - накормить больного зверя. Уж кто-кто, а я-то хорошо знала, как это трудно сделать. Попробуйте-ка что-нибудь дать, если он не только не ест, но даже не встаёт. И если не принять какие-то меры, гепард может погибнуть. Тут-то мне в голову пришла мысль: а что, если просто войти в клетку и попробовать его покормить с рук? У меня было какое-то внутреннее убеждение, что зверь меня не тронет. И всё-таки, прежде чем войти в клетку к гепарду, я сделала некоторые приготовления. (По В. Чаплиной.)

(82 слова. Не с разными частями речи. Неопределенные местоимения. Сложные предложения.)

Задание Объясните орфограмму «Дефисное написание частиц». Со словами каких частей речи они употребляются и какой оттенок значения в них привносят (смысловой или стилистический)?

745. Семейная реликвия

В то же время с улицы слышались стук дрожек, шум дачного поезда, военная музыка. И вдруг среди всего этого гомона раздалось какое-то ужасно знакомое шипение, что-то щёлкнуло, завелось, и один за другим чётко забили, как бы что-то отсчитывая, прозрачные пружинные звуки. Что это? Позвольте, но ведь это же часы! Те самые знаменитые столовые часы, которые, как гласила семейная легенда, папа выиграл на лотерее-аллегри.

Как Петя мог о них забыть? Ну да, конечно, это они! Они отсчитывали время. Они «били»! Но мальчик не успел сосчитать сколько. Во всяком случае, что-то много: не то десять, не то одиннадцать. (В. Катаев.)

(97 слов. Приставки. Буквы нн в прилагательных. Повелительная форма. Вопросительные и восклицательные предложения.)

Задание Обозначьте орфограмму «Правописание частицы -то». Найдите в тексте слова, омонимичные этой частице, и укажите, какой частью речи они являются.

Для справок.
Реликвия - вещь, хранимая как память о прошлом.
Аллегри - лотерея с немедленной выдачей выигрышей.

Творческий диктант

746. Народная мудрость

Ложась спать, Вася сказал матери счастливым, усталым, полусонным голосом:
- Знаешь, мама, я так люблю этих черепашек!
- Выходит, старый-то друг не лучше новых двух... - заметила мать, прикрывая сына одеялом.

Бывают слова, как будто простые и безобидные, которые, однажды сказанные ко времени, вновь и вновь возникают в памяти и не дают тебе жить. В конце концов Машка даже и не друг ему, Васе, а просто старая, дряхлая черепаха, и ему вовсе не хочется думать о ней. И всё-таки думается ему не о том, какой вот он молодец, что сумел раздобыть двух весёлых малышей, с которыми так интересно будет завтра играть, а всё о той же никудышной Машке. Думается тревожно, нехорошо... (Ю. Нагибин.)

(109 слов. Приставки. Личные окончания глаголов. Диалог.)

Задание Выделите в тексте частицы и объясните их написание. О какой пословице вспомнила Васина мама? Как вы ее понимаете? Справедлива ли она? Напишите небольшое сочинение, подтверждающее или опровергающее эту пословицу .

Контрольные диктанты

747. Калиныч

Калиныч был человек самого весёлого, самого кроткого нрава, беспрестанно попевал вполголоса, беззаботно поглядывал во все стороны, говорил немного в нос, улыбаясь, прищуривал свои светло-голубые глаза и часто брался рукою за свою жидкую, клиновидную бороду. Ходил он нескоро, но большими шагами, слегка подпираясь длинной и тонкой палкой. В течение дня он не раз заговаривал со мною, услуживал мне без раболепства, но за барином наблюдал, как за ребёнком. Когда невыносимый полуденный зной заставил нас искать убежища, он свёл нас на свою пасеку, в самую глушь леса. Ка-линыч отворил нам избушку, увешанную пучками сухих душистых трав, уложил нас на свежем сене, а сам отправился вырезать нам сот. (По И. Тургеневу.)

(105 слов. Корни с чередующимися гласными. Удвоенные согласные. Приставки. Сложные слова. Служебные слова.)

748. После землетрясения

С рейда город Мессина выглядел по-сицилийски красиво, заманчиво, однако Пете на миг почудилось что-то тревожное в расположении и количестве домов. Их оказалось гораздо меньше, чем могло быть. Между ними угадывались какие-то мёртвые пространства, скрытые в беспорядочных зарослях. Лишь когда высадились на пристань, Петя увидел, что больше половины города представляет собой руины.

Тогда он вдруг вспомнил слова, которые три года назад с ужасом повторял весь мир: мессинское землетрясение.

Разрушение города и гибель десятков тысяч людей произошли в течение нескольких минут и не оставили после себя ни крепостных башен, ни мраморных колоннад, ничего, кроме жалких обломков квартирных перегородок с клочьями обоев, дранки, битого стекла и скрученных железных кроватей, поросших теперь дерезой и паслёном. Это был первый разрушенный город, который видел Петя. (Б. Катаев.)

(119 слов. Приставки. Суффиксы прилагательных. Дефисное написание местоимений и наречий. Служебные части речи.)

Для справок.
Дереза - степное кустарниковое растение.
Паслён - травянистое растение с белыми цветками или зелеными ягодами.

Творческий диктант (по всем служебным частям речи)

749. В знойный полдень

Мы сидели в тени, но и в тени было душно. Тяжёлый, знойный воздух словно замер. Горячее лицо с тоской искало ветра, да ветра-то не было. Солнце так и било с синего, потемневшего неба. Прямо перед нами, на другом берегу, желтело овсяное поле, кое-где поросшее полынью, и хоть бы один колос шевельнулся. Немного пониже крестьянская лошадь стояла в реке по колени и лениво обмахивалась хвостом. Изредка под нависшим кустом всплывала большая рыба, пускала пузыри и тихо погружалась на дно, оставив за собою лёгкую зыбь. Кузнечики трещали в порыжелой траве... Мы сидели неподвижно, подавленные жаром. Вдруг позади нас, в овраге, раздался шум: кто-то спускался к источнику. (И. Тургенев.)

(105 слов. Приставки. Суффиксы существительных и прилагательных. Наречия. Не.)

Задание Выпишите в три колонки служебные части речи: предлоги, союзы, частицы. Словам каких частей речи они могут быть омонимичны?

Междометия

Обучающий диктант

750. Чайная

Дом, где помещалась чайная, пожалуй, исключение. Ничего нового не видно в нём. Мы устремились в дверь, но, увы, она была заперта изнутри. Тогда я в отчаянии полез в открытое окно и увидел пустую комнату, застланную газетами. На табуретке стояла женщина и большой кистью водила по потолку. (В. Солоухин.)

(46 слов.)

Задание Подчеркните междометие, укажите, с какой целью оно употреблено в тексте. Приведите еще междометия, выражающие различные эмоции