Святоотеческое наследие Понятно, что определить природу и значение святоотеческого богословия в нескольких фразах немыслимо. Тем не менее можно указать некоторые принципиальные положения, выработанные отцами, которые и сегодня могут быть взяты за основу нашего

Большее внимание всегда уделялось здравию души, а не тела. "Что пользы тело здоровое иметь, но душу расслабленную и немощную", – писал свт. Тихон Задонский.

Если душе предназначена жизнь вечная, а тело бренно и тленно, то вполне понятна причина такого предпочтительного отношения. Однако тело всегда называлось ещё и храмом для души, поэтому и содержание храма должно быть подобающее.

К основополагающим моментам подлинно здоровой жизни святые отцы причисляли меру во всем, душевный мир, умеренное разумное питание с посильным ограничением (постничество), добродетельную жизнь с молитвой, верой и любовью к Богу и ближним, физический труд.

Современная медицина советует ежедневно потреблять столько-то белков, углеводов, жиров, витаминов, и многие люди, чрезмерно озабоченные своим физическим здоровьем, буквально чуть ли не по аптечным весам пытаются контролировать свой пищевой рацион, для точного соблюдения всех научных рекомендаций. А на практике всё равно болезни, непредсказуемые сбои в здоровье, хотя, казалось бы, всё так тщательно исполнялось.

А древние христианские подвижники питались, судя по многочисленным документальным источникам, вовсе не по-научному, ели простую пищу (хлеб с водой, овощи, фрукты), да и то порой не каждый день, а жили, тем не менее, долго, сохраняя крепость тела и ясность ума. Меньше было и всевозможных заболеваний.

К примеру, один из основоположников древнего монашества св. Павел Фивейский – отшельник и пустынножитель – при исключительно скромной трапезе (немного хлеба да финики и ключевая вода) дожил до 113 лет. Другой отец монашества св. Антоний, прозванный ещё при жизни Великим, преставился 105 лет отроду, по свидетельству современников, "сохранив до последних дней острое зрение, не потеряв ни одного зуба, ни в чём не потерпев вреда. Здоров он был руками и ногами. Одним словом, казался бодрее и крепче всякого, пользующегося разнообразными снедями, омовениями и различными одеждами". Когда незадолго до своей кончины подвижник явил себя публично людям, придя в Александрию для обличения ересей, то вид его немало удивил всех: "Тело его сохранило прежний вид, не утучнело от недостатка движения, не иссохло от постов и борьбы с демонами. Антоний был таков же, каким знали его до отшельничества. В душе его та же была опять чистота нрава, ни скорбью не был подавлен, не пришел в восхищение от удовольствия, не предался ни смеху, ни грусти, не смутился, увидев толпу людей, не обрадовался, когда все стали его приветствовать, но пребыл равнодушным, потому что управлял им разум, и ничего не могло вывести его".

Этот и другие многочисленные примеры доказывают, что действительно "не хлебом единым" жив человек и что существуют иные (непищевые) энергетические источники, питающие организм. Особенно ясно это проявляется там, где присутствует духовная жизнь. Здесь торжество духа над плотью бывает очевидно.

Святоотеческое учение очень высоко оценивает в вопросах здорового бытия значение физического труда*, однако подчеркивает, что труд этот должен быть духовным (одухотворенным), соразмерным с возможностями человека, а не страстным, одержимым, эгоистическим, корыстным. "В поте лица твоего будешь есть хлеб" (Быт. 3, 19), – говорится в Священном Писании. То есть мы должны прилагать постоянно большие, но естественно посильные усилия для обеспечения себя всем необходимым. Однако бездуховный труд переключает человека лишь на стезю извлечения выгоды из результата или становится формальным, в случаях подневольности; во всех случаях происходит разрыв духовного единения с Творцом.

Многочисленные модные системы оздоровления периодически из года в год вспыхивают с новой силой, порой приобретая социальный массовый, эпидемический характер и прельщая немалое количество желающих эффективно воздействовать на своё здоровье или исцелиться. Сюда же относятся и всевозможные диеты, методы голодания, употребление яблочного уксуса, сосание подсолнечного масла, нюхание валерианового корня, употребление собственной мочи (уринотерапия), проросших зерен, мумиё и т. д. и т. п.

Некоторые из пропагандируемых систем оздоровления достаточно жестки и носят аскетический характер, иногда имеют квази-духовное, философское, природосообразное направление (система учителя Иванова), однако никогда не поднимаются до уровня подлинного понимания Божественного промысла, ибо ограничены в своем человеческом невежестве вследствие пренебрежения главным, основополагающим принципом целительства – устремления к Творцу и бытия во Христе.
"У тебя есть Врач, Который выше болезни,

У тебя есть Врач, который побеждает силу болезни;

У тебя есть Врач, Который лечит одним мановением;

У тебя есть Врач, Который исцеляет одним хотением,

Который и может и хочет врачевать",

– писал свт. Иоанн Златоуст.

В вопросах целительства святоотеческое учение следует исключительно точно Священному Писанию, где на сей счет имеется немало ценнейших сведений. Обратимся к некоторым из них, выбранным автором для удобства и наглядности изложения в виде заповедей о здоровом образе жизни.
СВЯЩЕННОЕ ПИСАНИЕ О ЗДОРОВОМ ОБРАЗЕ ЖИЗНИ

Всякое раздражение и ярость, и гнев и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас (Еф. 4, 31). Солнце да не зайдет во гневе вашем (Еф. 4, 26). Ревность и гнев сокращают дни, а забота – прежде времени приводит старость (Сир. 30, 26).

Наблюдайте за собою (Лк. 17, 3). Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших, а только доброе... (Еф. 4, 29). Устрояйте из себя дом духовный (1 Пет. 2, 5). Итак, умертвите... блуд, нечистоту, страсть, злую похоть и любостяжание, которое есть идолослужение (Кол. 3, 5).

Жизнь человека не зависит от изобилия его имения (Лк. 12,15). Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит (Мк. 8, 36).

Брак у всех да будет честен и ложе непорочно (Евр. 13, 4). Что Бог сочетал, того человек да не разлучит (Мф. 19, 6).

Против вина не показывай себя храбрым, ибо многих погубило вино (Сир. 31, 29). Горесть для души вино, когда пьют его много (Сир. 31, 34). Ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют (1 Кор. 6,10).

Худо человеку, который ест на соблазн (Рим. 14, 20). Ешь как человек, что тебе предложено и не пресыщайся (Сир. 31,18). Здоровый сон бывает при умеренности желудка (Сир. 31, 22).

И всё, что делаете, делайте от души, как для Господа, а не для человеков (Кол. 3, 23). Усердно стараться о том, чтобы жить тихо, делать своё дело и работать своими собственными руками (1 Фес. 4, 11). Если кто не хочет трудиться, тот и не ест (2 Фес. 3, 10). Не отвращайся от трудной работы и от земледелия, которое учреждено от Вышнего (Сир. 7, 15).

Наблюдай время и храни себя от зла (Сир. 4, 23). Дорожа временем, потому что дни лукавы (Еф. 5, 16), Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своём: довольно для каждого дня своей заботы (Мф. 6, 34).

Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми (Рим. 12, 16). Старайтесь иметь мир со всеми и святость (Евр. 12, 14). Будьте святы, потому что Я свят (Лев. 11, 44).

Чрез меру трудного для себя не ищи, и что свыше сил твоих не испытывай (Сир. 3, 21). При многих занятиях твоих о лишнем не заботься (Сир. 3, 23). Учениями различными и чуждыми не увлекайтесь (Евр. 13, 9).

Всё, что ни приключится тебе, принимай охотно (Сир. 2, 4). За всё благодарите (1 Фес. 5, 18). Не будь побежден злом, но побеждай зло добром (Рим. 12. 21).

Наконец, братия (мои), что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте (Флп. 4, 8). По вере вашей да будет вам (Мф. 9, 29).
БОЛЕЗНИ В ПОНИМАНИИ СВЯТООТЕЧЕСКОГО УЧЕНИЯ

Обратимся за изъяснением по этому вопросу к одному из древних учителей Церкви свт. Василию Великому. Вот что он пишет о болезнях: "Болезни бывают от вещественных начал, и здесь полезно врачебное искусство; бывают болезни и как наказание за грех, и здесь нужно терпение и покаяние; бывают болезни для терпения и низложения лукавого, как у Иова, и в пример нетерпеливым, как у Лазаря, и святые терпят болезни, являя всем смирение и предел общего всем человеческого естества. Итак, не уповай на врачебное искусство без благодати и не отвергай по упорству своему, но проси у Бога познания причин наказания, а потом избавления от немощи, терпя сечения, прижигания, горькие лекарства и все врачебные наказания".

Достаточно ясно излагает положение о болезнях в свете святоотеческого учения глубокий русский мыслитель XX века, протоиерей Валентин Свенцицкий (1882-1931), труды которого, к сожалению, ещё малодоступны и не полностью изданы в России:

"Болезни бывают как наказание, как вразумление, как испытание терпения и веры, – но все они имеют в своем основании наши грехи, начиная с греха первородного, и в этом смысле болезнь – начало физической смерти".

В связи с разными духовными причинами болезни могут быть и самые разные обращения к Богу со стороны болящих. Церковь, молясь за богослужением об исцелении в немощах лежащих, полагает, что акт веры и любви, который свидетельствуется Церковью в этой молитве, восполняет то, что хочет Господь от души болящего человека. И Господь дает ему выздоровление.

Но иногда такая молитва отдельных людей и всей Церкви бывает недостаточна. Болезнь продолжается. Господь как бы призывает человека к чему-то большему. Посещает его этой болезнью. Хочет от него или покаяния, или исправления, или веры или терпения.

Человек сознаёт это, но чувствует себя духовно слабым, ему нужна особая благодатная помощь. И тогда он испрашивает у Церкви таинство святого елея. Это таинство в одно и то же время и покаяние, и молитва об исцелении, и обет по выздоровлении посвятить свою жизнь Богу, и испрашивание благодати Божией, которая дала бы силы исполнить все это. Прочти молитвы, которые произносит священник во время совершения этого таинства: "Исцели раба твоего от обдержаща его телесный и духовный немощи и оживотвори его благодатию Христа Твоего..."

Некоторых смущает, что святоотеческое учение якобы слишком увязывает болезни с греховностью. Это непонимание кроется в недостаточно глубоком уяснении сути греховного акта и причинно-следственных закономерностей в явлениях нашей жизни.

Хорошо известно, что каждая болезнь имеет какую-то причину своего возникновения. Например, если у заядлого курильщика развивается хронический бронхит или даже рак легкого, с большей или меньшей вероятностью современная медицина усмотрит причину заболевания в пристрастии к курению. А разве это не грех?

Или неверность в супружеских отношениях может привести к заражению венерическим заболеванием. Грех и наказание здесь налицо. Примеров, подобных приведенным выше, множество: и когда у родителей-алкоголиков рождаются дети с врожденными аномалиями, и когда после первого аборта развивается бесплодие, и когда нарушаются явно или даже скрытно другие законы и причинно-следственные отношения, установленные Творцом. Весьма часто болезни возникают от избыточного неумеренного питания (чревоугодия) и несоблюдения постов, от раздражительности и других причин, являющихся с позиции христианства не чем иным как грехами – против Бога, против ближних или себя самого (см. главу о грехах).

Конечно, существуют болезни от чисто физических, казалось бы, случайных причин (однако и в этом случае полная случайность – это только кажущееся явление). Бывают болезни, когда вообще не удается выяснить каких-то явных причин, вследствие которых могли бы развиться заболевания. Но и в этих случаях, с позиций святоотеческого учения, болезнь возникла не без Высшего промысла.

Большое значение в развитии болезненных состояний святые отцы придавали страстям, как факторам вредноносно воздействующим не только на душу, но и на тело. "Непокой души и страсти портят кровь и вредят здоровью", – писал свт. Феофан Затворник.

Более обстоятельно на сей счёт высказывается св. прав. Иоанн Кронштадтский в приведенном ниже абзаце: "Опыт свидетельствует, что грех и страсти разрушают здравие души и тела, а победа над страстями доставляет небесное спокойствие душе и здравие телу. Победи многоглавую гидру греха и будешь здрав. Храни в себе спокойствие духа и не возмущайся, не раздражайся никакими противностями, обидами, несправедливостями, неправдами, – и вот ты будешь всегда наслаждаться здравием душевным и телесным. Волнения, возмущения, огонь страстей различных пороков дают в нас множество болезней душевных и телесных".

А вот как понимал душевные расстройства и в чем видел причины их возникновения русский философ Владимир Соловьев: "В чисто физические причины душевных болезней я не верю, скоро и никто не будет верить. Психическое расстройство... есть крайний способ самопознания внутреннего существа через жертву его видимого мозгового "Я", оказавшегося несостоятельным в решении нравственной задачи нашего существования".

Очень глубокая мысль, в противовес многим современным патофизиологическим и биохимическим концепциям, не затрагивающим и не вскрывающим сути конфликта между жизнью в её борьбе с препятствиями и трудностями, а лишь констатирующим физические телесные изменения, произошедшие вследствие иных первопричин.

Исключительно заслугой святоотеческого учения является своего рода концепция о полезности болезней.

"Что же можно найти полезного в страданиях?" – недоумевают многие, впервые узнавшие об этой точке зрения. И действительно, пожалуй, больше всего на свете люди боятся смерти и тяжелых болезней.

Христианство же дает человечеству примеры преодоления и достойной подготовки к самому худшему, что может ожидать человека.

В последнее время и официальная медицина в некоторых случаях подтверждает эту концепцию полезности болезни (а практическое использование этого началось достаточно давно; например, вакцинация – это часто не что иное, как искусственно вызванное заболевание в легкой или "стёртой" форме для предотвращения более серьезного опасного недуга). Существует и мнение, что ряд болезней можно рассматривать как своего рода очистительные кризы (например, простудные болезни и грипп). После некоторых заболеваний организм формирует устойчивый или менее устойчивый иммунитет, что можно оценить лишь с положительной стороны.

С позиций святоотеческого учения в болезнях человек меньше грешит, более трезво задумывается о смысле жизни. Как выразился свт. Игнатий Брянчанинов, "одр болезни часто бывает местом Богопознания". Мужественное перенесение болезни формирует в человеке такие качества, как терпение, стойкость, выносливость и некоторые иные добродетели. Есть и другие существенные причины, позволяющие взглянуть на болезни не только через призму страданий и непомерной скорби. Подвижники святости считали, что при правильном понимании и отношении к болезни она может принести большую пользу для души.

Примером, демонстрирующим христианское отношение к постигшей болезни, может служить приведенный ниже отрывок из высказываний свт. Григория Богослова: "Стражду от болезни и изнемогаю телом. Иные высокомерные, может быть, смеются над моими страданиями: расслаблены мои члены, и ноги ходят нетвёрдо. Не знаю, следствие ли это воздержания, или следствие грехов, или какая-нибудь борьба. Впрочем, благодарение моему Правителю! Это может быть для меня же и лучше. Но запрети болезнь, запрети словом Своим, Твое слово для меня спасение! А если не запретишь, дай мне терпение всё переносить".

В другом месте свт. Григорий говорит: "Болезни и для духовной моей части служат некоторым очищением, а в очищении всякий имеет нужду, как бы ни был он крепок". Святоотеческое учение задолго до возникновения психосоматического направления в медицине указывало на взаимосвязь душевного и телесного в развитии заболеваний. "Испорченность души есть причина болезней телесных", – писал свт. Иоанн Златоуст.

Средствами для исцеления от нездоровья святые отцы признавали прежде всего молитву, пост, святые таинства, а также врачевство земное, ибо видели во враче помощника по промыслу Самого Бога для облегчения страданий и лечения болезней. (Ср. "Господь создал из земли врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими" (Сир. 38, 4).

Вместе с тем всякое знахарство, чародейство, волхование не считались делом богоугодным и категорически отрицались ("Лучше нам умереть, чем к врагам Бога идти. Какая польза тело целить, а душу губить..." – писал свт. Иоанн Златоуст).

В Израиле на 70-м году жизни умерла Екатерина Гениева, руководитель Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы с 1993 года.

Директор Государственного литературного музея Дмитрий Бак сообщил ТАСС, что Гениева долго болела и лечилась в Израиле, а 7 июля друзья ездили к ней прощаться.

Умерла Екатерина Гениева причина смерти

Журналистка Ирина Ясина пояснила, что причиной смерти Гениевой стало онкологическое заболевание.

Министр культуры РФ Владимир Мединский назвал директора Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы Екатерину Гениеву «специалистом с мировым именем». Он выразил сегодня соболезнования в связи с кончиной Гениевой.

«Екатерина Юрьевна была человеком с блестящим образованием и редкими качествами, — цитирует ТАСС слова министра. — Талантливый организатор и большой ученый, за двадцать лет ей удалось создать уникальную библиотеку, равной которой в своей сфере — нет в мире». Он назвал кончину Гениевой «большой утратой для русской культуры».

Екатерина Гениева болезнь

«Екатерина Юрьевна долго болела. Она была мужественным человеком, работала до последнего. Мы с ней виделись совсем недавно, на книжной ярмарке на Красной площади», — сообщила Ясина.

Одно из последних интервью Гениева дала изданию «Медуза». Оно вышло 3 июля. «Дерзких планов у меня много. Мало времени. — говорила Гениева. — Когда мне поставили тяжелый онкологический диагноз, я не стала делать из этого секрета ни для своих сотрудников, ни для своих кураторов в министерстве культуры. Так что мы все играли в открытую. И я могу вам сказать, что, если не подбирать длинные слова, то уважение и понимание — это именно то, что я почувствовала по отношению к себе от всех, с кем работала… Я не изменила свой образ жизни, я работаю так, как я работала… Мне это помогло собрать свои внутренние силы. И не потерять в течение этих четырнадцати месяцев работоспособность. И переносить и химию, и операции, понимая, сколько это продлится и что со мной происходит».

Я лечусь в Израиле, у меня серьезное онкологическое заболевание и никто мне его никак не делал более лучезарным, мне сказали все как есть на самом деле. Главный вопрос, который я слышу все время: «Вам больно? Вам не больно? Если вам больно, то не терпите боль». Я, как человек из российской действительности, говорю: «Я потерплю». Они говорят: «Не надо терпеть! Вот вам такое-то лекарство, принимайте».

Екатерина Гениева биография

Екатерина Гениева – биография. Родилась 1 апреля 1946 года в Москве в семье Юрия Александровича Розенблита и Елены Николаевны Гениевой. Отец был актером, а мать хирургом. В 1968 году окончила МГУ, филологический факультет. Гениева была кандидатом филологических наук.

Гениева работала во Всероссийской государственной библиотеке иностранной литературы с 1970-х годов, а с 1993 года была ее генеральным директором.
Помимо этого с 1997 года Екатерина Гениева возглавляла российский фонд Сороса (Институт «Открытое общество»), а также входила в российскую комиссию по делам ЮНЕСКО и совет по культуре и искусству.

Екатерина Гениева фото

Екатерина Юрьевна Гениева родилась в семье актёра Юрия Ароновича Розенблита (1911-2002) и хирурга Елены Николаевны Гениевой (1917-1982). Родители вскоре расстались, мать устроилась на работу в медсанчасти ИТЛ в Магадане, и Е. Ю. Гениева провела раннее детство в семье родителей матери. Бабушка, Елена Васильевна Гениева (урождённая Кирсанова; 1891-1979), в 1921-1926 годах ежегодно отдыхала в «Доме поэтов» Максимилиана Волошина в Коктебеле, состояла в переписке с рядом деятелей русской литературы; её корреспонденция 1925-1933 годов с С. Н. Дурылиным была издана отдельной книгой («Я никому так не пишу, как Вам»). Дед, инженер-гидролог Николай Николаевич Гениев (1882-1953).
Екатерина Юрьевна Гениева окончила филологический факультет МГУ (1968), кандидат филологических наук, в 2006 г. защитила докторскую диссертацию. Специалист по английской прозе XIX-XX веков. Автор статей и комментариев, посвящённых творчеству Чарльза Диккенса, Джейн Остин, Шарлотты и Эмили Бронте, Джеймса Джойса, Вирджинии Вулф, Сьюзен Хилл и других авторов.

С 1972 г. работает во Всесоюзной государственной библиотеке иностранной литературы. С 1989 г. первый заместитель директора, с 1993 г. генеральный директор. Вице-президент Российской библиотечной ассоциации, первый вице-президент Международной федерации библиотечных ассоциаций и учреждений - IFLA (с 1997).

C октября 1997 года Гениева - президент Российского фонда Сороса (институт «Открытое общество»), вице-президент Международной федерации библиотек (IFLA), член Комиссии РФ по делам ЮНЕСКО, президент Российского совета по культуре и искусству, Президент Московского отделения Союза англоговорящих (ESU). Член редколлегий журналов «Иностранная литература» и «Знамя», в разные годы входила в редакционные советы и коллегии журналов и газет «Детская литература», «Библиотека», «Русская мысль» и др.

«А ВРЕМЯ ВАМ ПОШЛЕТСЯ…»

Действительно, каждый человек гениален по-своему. И очень ценно, когда такие люди открыты к общению, готовы делиться опытом, идеями и, что немаловажно, умением их реализовывать. И несмотря на происходящие события вокруг таких Личностей всегда создаётся особый мир, особое пространство. Их энергия притягивает, и жизнь наполняется невероятным количеством идей, планов и проектов. И кажется, что успеть везде невозможно, но вдруг и время появляется, и проекты осуществляются. Надо только иногда останавливаться... и оглядываться назад, чтобы не потерять себя и тех, кто рядом, или тех, кто уже только в сердце...

Екатерина Юрьевна, Вас с детства окружали книги и мыслящие люди, которые приучали вас к чтению. Вас воспитывала чудесная бабушка. У Вас была замечательная библиотека. Как Вам удалось привнести в жизнь, в работу эту любовь к книге, совместить её с активной деятельностью и с отдыхом, если в Вашей жизни существует такое понятие?
- Мне, конечно, очень повезло с семьёй. И со временем всё пронзительнее становятся воспоминания, возвращающие к картинам детства, - на даче каждое утро мы с бабушкой после завтрака усаживались на замечательный резной диван, она раскрывала огромные тома Библии с иллюстрациями Гюстава Доре и на хорошем французском языке (бабушка, говорила со мной по-французски) объясняла, что в книге нарисовано. После вечернего чая она брала итальянскую газету, в которой печатались очень смешные приключения какого-то итальянского джентльмена. Находиться рядом с книгой было для меня такой же естественной вещью, как завтрак, обед или ужин. Но мне повезло ещё больше. Вокруг меня были люди, которые знали, как обращаться с книгой, умели показать её увлекательность и завлекательность, её аромат, её ценность - это большое счастье.

Моя бабушка действительно была совершенно удивительной личностью. Человек предреволюционной эпохи, смолянка, она, хотела того или нет, получила то образование, которое получали девушки из дворянских семей в институтах благородных девиц. После революции она никогда не работала. Эту возможность обеспечивал ей муж, профессор Гениев. Она переводила, но скорее для себя. К концу своей довольно долгой жизни бабушка знала четырнадцать языков, совершенно свободно говорила на пяти-шести европейских языках. И это тоже было для меня естественной средой обитания. Дома общались только по-французски, и все дефекты моей речи связаны с тем, что в детстве я не научилась правильно выговаривать трудные русские звуки. По-французски я говорю так же свободно, как по-русски, бабушка учила меня и английскому языку, а с дедом они разговаривали только по-немецки. Такое полиязычие с самого детства воспитывало глубокое чувство толерантности, равно уважительное отношение к другому языку, другой культуре.

Я была не очень здоровым ребенком, много болела, лежала в кровати, и взрослые мне читали. Это вообще замечательная вещь, которая уходит из нашей жизни, - чтение ребенку вслух. Так мне был прочитан, по-моему, весь Пушкин; Шекспир, наверное, не весь, но, по крайней мере, вещи, которые я могла понять. Когда поступила в Московский государственный университет, то считала, что все люди знают, о чем говорится в Библии, - ведь это был факт моей каждодневной жизни. И была потрясена, когда узнала, что люди не знают этой истории. Одна из причин, по которой я поступила не на русское отделение, а на западное, романо-германское, - я была убеждена, что русская поэзия, поэзия Серебряного века, Волошин, Цветаева, Мандельштам известны всем. Близким другом бабушки, с которым она сохранила переписку до конца жизни, был Максимилиан Волошин. Я также думала, что его знают все. Я, конечно, выросла в привилегированной, литературной семье. И такие фигуры, как Михаил Васильевич Нестеров или Сергей Николаевич Дурылин, были для меня своими, «людьми за столом». Вряд ли в 6 или 8 лет я понимала значение творчества Нестерова, хотя его картины висели у нас в доме. (К счастью, некоторые висят до сих пор.) Но я очень хорошо запомнила разговоры, которые они вели с бабушкой. Ведь у Нестерова были очень тяжелые годы. Его фраза, что и картошку нужно подавать на серебряной тарелке (которая, видимо, осталась от лучших времён), врезалась в мою память навсегда. Поэтому, когда я жила с дочерью и её друзьями на даче, то картошку и макароны по-флотски подавала не на серебряной тарелке, конечно (её у меня просто не было), но закусочными тарелками, тарелками для первого, для второго и т.д. пользовались постоянно. А потом дети дружно мыли всю посуду в тазиках. Это ведь тоже часть культуры. Культура - это не только, если мы читаем книгу, но и как мы себя воспринимаем, ощущаем в жизни.

Я, конечно, не понимала значения Сергея Николаевича Дурылина, его работ о Лермонтове, его места в русской культуре. Для меня это был просто кто-то, к кому мы ездили в гости. Это сейчас я издаю книжку - переписку между моей бабушкой Еленой Васильевной Гениевой и Сергеем Николаевичем Дурылиным.

Обычно в доме стояла тишина, потому что дедушка работал. Но мне разрешали всё: ездить на трёхколесном велосипеде по профессорской квартире, возиться с рукописями на столе, где лежали аспирантские работы. Однако больше всего меня привлекал (поскольку запрещали трогать) маленький чемоданчик, всегда стоящий готовым около кабинета. Мне очень хотелось сделать из него спальню для куклы или что-нибудь подобное. Я, конечно, не понимала, для чего он. Это был чемоданчик на случай стука в дверь. Деду он, к счастью, не пригодился. Но ГУЛАГ не миновал нашу семью, как почти любую семью в России. Мой дядя Игорь Константинович Романович, известный переводчик с английского языка, погиб от голода в лагере под Рыбинском. Погиб только за то, что работал с западной литературой.

Как видите, факторов, сформировавших мою личность, было довольно много. Я вовсе не хочу сказать, что всё было безоблачно. Во-первых, так не бывает, а во-вторых, жизнь моя могла сложиться совершенно по-другому. Родители развелись ещё до моего рождения, сохранив, правда, очень хорошие отношения. Мама моя, Елена Николаевна Гениева, была человеком очень ярким, увлекающимся. Во время войны родителей призвали как актеров Мосэстрады (проигнорировав их основные специальности - медика и химика). Для мамы это была трагедия, и она, будучи женщиной красивой и упрямой, дошла до приёмной Сталина, где ей объяснили: «Врачей хороших у нас много, а хороших актёров мало. Так что занимайтесь тем, для чего вас прислали». Возможно, поэтому они остались живы. После войны маму не брала на работу ни одна клиника. Мне было, наверное, месяцев десять, когда она, бросив всё, уехала в Магадан, где стала начальником санмедслужбы. Её рассказы о Магадане тех лет, о Каплан, стрелявшей в Ленина, о романе с главным паханом лагеря - все эти увлекательнейшие истории я услышала только в 6 лет, когда первый раз увидела маму.

Вообще, я могла вырасти совершенно другой. Я была предоставлена самой себе, могла ходить, куда хочу. Но мне гораздо интереснее было дома, тем более, что я могла привести любых гостей, всех своих молодых людей. Обычный вопрос, которым меня встречали бабушка или мама: «Почему ты так рано пришла?» По этой же причине у меня никогда не возникало желания курить. Мама курила, бабушка курила, и я думаю, они были бы не против, если бы и я курила. Сложись моя судьба по-другому, я стала бы этаким богемным существом.

Но молитвы ли бабушки, которая была очень верующим человеком, или что-то, заложенное в детстве, но из меня вышла очень примерная школьница. Я окончила школу с золотой медалью, легко поступила в Московский государственный университет, где училась с большим энтузиазмом, поступила в аспирантуру. Классический путь молодого благополучного филолога. А вот в аспирантуре у меня начались сложности. Мне предложили тему, от которой некоторые умные преподаватели с кафедры меня отговаривали. Но фигура Джойса была связана с моей семьей (его переводил И.К. Романович), а «Улисса» я в то время ни по-русски, ни по-английски не читала, а хорошо знала только рассказы «Дублинцы». И я не понимала, почему не должна этим заниматься. Всё сполна я получила на защите. К этому моменту было очевидно, что я должна переступить через себя и объяснить, что Джойс, Кафка, Пруст - чуждые писатели, чьи произведения не помогают строить Магнитогорск. То есть повторить слова Жданова, произнесенные на съезде советских писателей. В результате, я получила четыре чёрных шара. Эта защита стала явлением на факультете - впервые модерниста не обливали грязью, а пытались проанализировать. А дальше у меня была вещь совершенно беспрецедентная - перезащита кандидатской диссертации в Высшей аттестационной комиссии, с чёрными отзывами, всё как полагается. Тем не менее, кандидатскую степень я получила.

Я пробовала устроиться на работу в самые разные места, и всех устраивала, имея знание языков, филологическое образование и кандидатскую степень. Но в анкете было написано, что я наполовину русская, наполовину еврейка. На этом выяснялось, что мест нет. Да ещё мешал Джойс. На работу в эту библиотеку я поступила потому, что здесь работали мои коллеги - В.А. Скороденко, наш известный англист, и покойный В.С. Муравьёв. Они предложили меня на должность библиографа в отдел литературы и искусства. В то время библиотеку возглавляла Л.А. Косыгина, дочь Косыгина, сменившая М.И. Рудомино. Людмила Алексеевна - фигура, конечно, неоднозначная. Однако, благодаря ей библиотека получила научный статус и тем самым привлекла сливки литературоведческой общественности, которые не могли ездить за границу. Я была на приёме, кстати, вот в этом же самом кабинете. У Л.А. Косыгиной была черта, совершенно не соответствующая её статусу и положению, - безумная застенчивость. Поэтому, несмотря на уговоры кадровика, она, не глядя в анкету, приняла меня на работу. Так в 1972 г. я оказалась здесь. И работаю почти 40 лет.

Я занималась комплектованием, потом трудилась в отделе литературы и искусства, который готовит наши замечательные издания. А потом наступила эпоха М.С. Горбачёва, который привёл страну к идее трудовых коллективов. Началось брожение. Людмилы Алексеевны уже не было, назначили, правда ненадолго, другого директора, который явно эту библиотеку не понимал. В итоге решили выбирать, победил тогда Вячеслав Всеволодович Иванов. Потрясающий филолог, писатель, которого не печатали, изгнали из Московского государственного университета. И вдруг он стал всем нужен, все двери открылись. Его стали приглашать читать лекции во все университеты, он был почётным профессором Библиотеки Конгресса. И, конечно, уделял ВГБИЛ не очень много времени (что по-человечески совершенно понятно). Но сам факт его директорства был очень важен, он показал, что возглавлять библиотеки могут такие фигуры как он, Биллингтон и т.д. Я была его заместителем, фактически исполнителем обязанностей директора. Когда В.В. Иванов окончательно утвердился в одном из американских университетов, я стала директором этой библиотеки. Но фактически я руковожу ей с 1989 г. Кстати, никогда не собиралась этим заниматься.

- Но всё же занялись? И довольно успешно.
- Да, это тоже отдельная история. Огромное влияние на формирование моей личности и судьбы оказал отец Александр Мень. Я знала его с четырёх лет - его мама была дружна с моей бабушкой. И Алик проводил много времени у нас на даче. Когда я поняла, что не буду заниматься переводами, книгами, редактурой, а неровен час, стану руководителем библиотеки, то решила посоветоваться с человеком, мнение которого было для меня существенно. Изложив ему, почему не собираюсь становиться директором, я услышала фразу, которую он никогда до этого не произносил ни за службой, ни на исповеди: «Вы знаете, а я Вас, наверное, не благословлю». Я была потрясена этим словосочетанием. «Но время, где я найду время?» Ему оставалось жить, наверное, месяца два-три. Я думаю, он знал это. Он сказал: «Знаете, время Вам пошлётся». И вот эта работа, Вы знаете, я её не воспринимаю как работу. Это как своеобразное послушание в монастырях.

Расскажите, в чём кроется история успеха библиотеки? Как Вам удалось в такой сложный с исторической, экономической точек зрения период начала 1990-х годов создать подобный «центр притяжения» различных культур?
- Я никогда не была бюрократом, чиновником. Это мне и мешало и, одновременно, очень помогало. Например, не понимала, зачем нужен спецхран, который, вроде бы, отменили. И я его ликвидировала. Мне тут же указали на необходимость государственного решения. Позвонив в какую-то комиссию, я услышала - всё на ваше усмотрение. Хотя в других библиотеках спецхран отменили много позже. При М.С. Горбачёве начались перемены, и я подумала, как бы было замечательно сотрудничать с западными издательствами. И пригласила в Москву эмиграционное издательство YMKA-Press, просто позвонив им по телефону из дома. Мой муж, слышавший этот разговор, сказал мне: «Знаешь, в советское время десять лет давали за то, что книги YMKA-Press просто находились в твоей библиотеке. Есть более простые способы сесть в тюрьму. Я могу тебе подсказать, если ты не знаешь». Так или иначе, выставка состоялась. После чего я получила предложение МИДа Франции открыть в Москве французский культурный центр. С одной стороны, я понимала, что я не дипломат и делать этого не должна. Но с другой стороны, если партнёр приглашает тебя танцевать, то вряд ли отдавит обе ноги сразу. Будучи человеком упрямым, но законопослушным, я пошла к министру Николаю Николаевичу Губенко. Он только рукой махнул: «Забудьте. Какой-то французский центр. Никто ничего не собирается открывать». Я ответила: «Николай Николаевич, я вас предупредила. Центр я открою». И улетела в Париж, в котором никогда не была. Парижа я так и не увидела, потому что всё время просидела в Министерстве иностранных дел, где мы составляли договор. А в это время Шеварднадзе подал в отставку. Я чудно проспала ночь в гостинице, а утром отправилась в Министерство, «держа лицо». И вот когда я почувствовала перо в руках, чтобы подписать соглашение, мне, говоря литературным языком, сильно захорошело. Что я говорила, что они говорили, что происходило на официальном обеде, где были люди из разных министерств, правительства, из нашего посольства, - ничего не помню. Всё время думала: что я буду делать, когда вернусь? Это было финансовое соглашение, и оно мне было очень нужно. 1991 г., комплектования никакого, библиотека иностранной литературы вообще не могла существовать, потому что не было валютных ассигнований. Выбор был небольшой: или рыдать, чем занималась вся страна, или повесить замок на дверь библиотеки, или что-то сделать. И я выбрала последний вариант. Результат - огромный приток книг, средства, получаемые по межкультурному соглашению. Эти деньги мы могли потратить на комплектование и на развитие библиотеки. Library Development - это ведь не просто развитие библиотеки, это развитие самой идеи библиотеки. Это и комплектование, и персонал, и тренинги, и социальные льготы, и помещения. Всё это я и смогла реализовать. Это был прорыв.

А потом - Британский совет, Американский центр, Японский центр, Голландский центр, Совет Европы, Дом еврейской книги, действующий телерадио-стенд Би-би-си. В те годы всё это спасло библиотеку. И, разумеется, создало мне дикие трудности. Потому что наши проверяющие не могли поверить, что директор библиотеки, привлекающий полностью бюджет библиотеки, не коррумпирован, у него нет собственности на юге Франции. Конечно, нас проверяли бесконечно. Был год, когда приехали 17 комиссий подряд. В итоге я попросила помощи у одного известного юриста, который, сидя в этом же кабинете, сказал: «А теперь пишите письмо Примакову. И напишите следующее - “Если вы мне в письменном виде прикажете закрыть все эти центры, то я их к чёртовой матери закрою сразу”». Как вы понимаете, мне никто на это письмо никогда не ответил. Но я его написала.

- А откуда, вообще, у Вас появилась идея межкультурного многоязыкового центра?
- Когда я была в Париже, мне показали Библиотеку центра Жоржа Помпиду - славу французской нации. Центр Парижа, историческое место, и вдруг ползет кошмарная металлическая гусеница. Ну… современная архитектура. На это чудо тратится треть бюджета на культуру. Центр не закрывается на ночь, в библиотеку стоят очереди. Когда я вышла, мне было уже безразлично, гусеница это или лягушка, потому что это функционально. Я увидела, как на территории библиотеки существует содружество множества стран, множества культур, и подумала: «Я тоже хочу центр Жоржа Помпиду в России». И начала моделировать концепцию развития библиотеки на нашей российской почве именно под идею такого центра. Сначала представительства наиболее развитых языков мира. А дальше, конечно, Восток. То есть, идея библиотеки - это идея мистики, таинства и величия Книги, которая на самом деле является мирообразующим строительным материалом. Это мы и создали.

У Вас очень яркая жизнь, Вы встречаете множество интересных людей, активно участвуете в общественной жизни. Но есть что-то, чего Вы боитесь?
- Я боюсь только одной вещи - предательства. Это самый страшный грех.

Что касается нашей страны, то очень надеюсь, что пути назад нет. Хочу надеяться, потому что стопроцентно не убеждена. С одной стороны, современное поколение уже не могло бы жить в той действительности, в которой, скажем, я росла. Но, с другой стороны, когда я вижу настоящий результат программы «Имя России», мне становится страшно. Конечно, когда мы говорим о войне, роль Сталина должна рассматриваться с разных сторон. Но если Москва 9 мая украсится его портретами… Это будет предательством того пути, который мы уже прошли. Я убеждена, например, что Егор Гайдар, который был моим близким другом и, я считаю, так и не оправился от того отравления в Ирландии, спас Россию от гражданской войны своими реформами. Наверное, всё это нужно было делать как-то по-другому. Но у истории сослагательного наклонения нет. Если всё начнет возвращаться, это будет предательство. Не знаю, насколько категория предательства применима к истории. История - дама капризная.

Вы сорок лет в библиотеке. Вы знаете и видите это общество изнутри. Постоянно меняющееся законодательство, нет единства мнений ни в библиотечном, ни в книгоиздательском сообществе… Куда ни шагнешь, движения нет… Так как же эта ситуация выглядит изнутри?
- Это, конечно, страшно, но не очень. Может быть, глупо, нелепо, сложно. Любой разумный человек этот закон попытается обойти. Уже проводят семинары на эту тему, специалисты выступают. Я понимаю, что в России законы пишутся для того, чтобы их нарушать. Нельзя сказать, что эти законы создаются людьми, не имеющими знаний или опыта. Я ведь не библиотекарь, я филолог, доктор наук. Мне, наверное, тоже не надо руководить библиотекой. Биллингтон - какой библиотекарь? Знаменитый славист. Но только человек, совершенно не понимающий, что делают библиотеки, может приравнять книгу к гвоздю. Мой любимый пример. Выгоднее купить на рубль не один гвоздь, а десять. Но если на этот гвоздь вы хотите повесить «Бурлаков» Репина, то лучше купить всё же один, чтобы Репин с этого гвоздя не упал. Потому что Репин, в отличие от гвоздя, не тиражируемый продукт. Книга, хоть и тиражируемая, тоже не гвоздь. Вот это объяснить невозможно.

- В мае перевыборы Президента РБА. Почему Вы решили предложить свою кандидатуру и каковы Ваши приоритеты?
- Главный вопрос, конечно, «почему?». Честно говоря, это не входило в мои жизненные планы. Своё библиотечное тщеславие я давно удовлетворила (хотя у меня его почти и не было). Восемь лет я состояла в руководящих органах ИФЛА. Если бы не вовлечённость в российский фонд Сороса, я, конечно, заняла бы место президента ИФЛА. Но совместить всё было невозможно - библиотеку, фонд Сороса и ИФЛА. Почему я выставила свою кандидатуру? Во всех нормальных библиотечных ассоциациях срок президентства составляет три года, максимум четыре, а чаще два с половиной. После чего президент уходит со своего поста. И не потому, что он плох или хорош, он может быть семи пядей во лбу, а следующий окажется хуже. Но у нового президента обязательно будет другая приоритетная программа. И библиотечный мир от этого улучшается. При В.Н.Зайцеве Ассоциация приобрела свои масштабы. Он может быть почётным председателем, он действительно сделал очень много, и я всегда была на его стороне. Я выставила свою кандидатуру, имея библиотечный опыт, международное реноме, чтобы нарушить этот активный библиотечный сон. Если меня выберут (если! Потому что мы привыкли, чтобы завтра было так же, как вчера, а ещё лучше, как позавчера), я буду стремиться к тому, чтобы каждый день был новым. Я проработаю два с половиной года или три, и даже если всё библиотечное сообщество будет меня умолять остаться, не останусь ни под каким предлогом. Я хочу показать на своём примере, как должно быть по-другому. Чтобы в сообщество вливались новые силы.

Какие мои приоритеты? Главный, наверное, не столько юридический, сколько нравственный, социальный. Хочу продолжить то, что начала на посту вице-президента ИФЛА, - сделать наши провинциальные библиотеки еще более известными в мире. Люди должны шире участвовать в международной деятельности, делиться опытом. Мой приоритет как директора Библиотеки иностранной литературы, одной из центральных федеральных библиотек, - это провинция. Крайне важна система мотивации и поощрения - разными способами. Да и многим из нас пора серьёзно задуматься о своих преемниках. А ведь молодой смены почти нет, вот что страшно. Пока ещё не поздно, надо создавать условия, чтобы она появилась.

Беседовала Елена Бейлина
Источник: www.unkniga.ru/ .

Екатерина Юрьевна ГЕНИЕВА: статьи

ПАСТЫРЬ И СОБЕСЕДНИК

История моих отношений с отцом Александром и проста, и сложна. Я имела счастье - при жизни отца Александра я не догадывалась, что это счастье, - знать его со своих четырех лет. Можно сказать, он вырос у нас в доме, потому что моя бабушка, Ирина Васильевна, была очень дружна с Ириной Семеновной Мень, мамой о. Александра. Алик был частью моего детского быта и интерьера, во всяком случае, я так его воспринимала, хотя он был своеобразным предметом и быта, и интерьера: молодой человек все время что-то читал и что-то писал. Много позже я поняла, что он читал - у нас была большая, чудом сохранившаяся дворянская библиотека, в которой было много религиозных книг. А писал «Сына Человеческого» - книгу всей его жизни. Потом наши пути разошлись. Он уехал в Иркутск, я училась в Московском университете, затем он вернулся, служил в каких-то приходах, потом, уже до конца жизни, «осел» в Новой Деревне.

Много позже, в последние три-четыре года его жизни пути наши снова тесно сомкнулись, и произошло это совершенно естественно: бывает же - люди тысячу лет не виделись, а потом встретились, как вчера расстались. И это было очень интенсивное общение - и священника с духовной дочерью, и просто общение двух друзей.

Для меня он был, прежде всего, бесконечно интересный собеседник. Причем и как приходской священник, духовный пастырь, и как человек, который на твоих глазах собеседовал с Богом. Эту беседу было трудно не заметить, и особенно в праздник Троицы - это был его праздник, опаленный Святым Духом. И на исповеди (а исповедовал он замечательно, это никогда не был формальный акт, даже на общей исповеди, когда церковь полна народа) он был собеседник, и со всей страной он был собеседник - я застала тот период, когда он только начал выступать. (Впервые он публично выступал у нас в Библиотеке иностранной литературы, да и последнее его выступление состоялось тоже у нас. Круг замкнулся.) Он был собеседником и для моей маленькой дочери, которая росла у него на глазах, и для моих друзей… Он концентрировал в себе огромное количество энергии. Она хранилась в его сердце, в его душе, разуме и распространялась на всех: от простой прихожанки, восьмидесятилетней бабушки, до Александра Галича, Александра Солженицына, знаменитого Тимофеева-Ресовского, «Зубра», которого он крестил, Юдиной… И вот оказалось, что это человеческое тело так легко убить. Но его великую душу, которая служила Высшей силе, убить было невозможно.

Он действительно служил другим силам - а мы участвовали, были, кто как мог, свидетелями этого служения. Сила его любви к Богу была настолько всеохватывающа, что могла перемолоть и человеческую ревность, и недовольство, и трудности времени, в котором он жил. Ему нелегко приходилось с его весьма своеобразными церковными начальниками, ведь многие из них были просто присланы соответствующими органами. Все было. Но этот человек, конечно, был избран и выбран Высшей силой для того, чтобы жить в это время в России. Как и Андрей Дмитриевич Сахаров. Они в чем-то очень похожи. Андрей Дмитриевич своим тихим, еле слышным голосом усмирял страсти толпы. Отец Александр своим громким голосом, голосом библейского пророка заставил всю страну слушать себя. Те силы, которые убили его физически и уничтожили факт его присутствия в мире (что, конечно, было, есть и будет невосполнимой потерей), предоставили ему, сами того не понимая, платформу уже не в масштабе России, а в масштабе всего мира - его голос слышит и хочет слышать весь мир.

Александра Меня сегодня много переводят. А ведь некоторые собратья по церкви ставили ему в вину, что он не философ, не историк церкви, а всего лишь популяризатор. Я думаю, что о. Александр, конечно же, философский ум и большой религиозный мыслитель двадцатого века. Но и, безусловно, популяризатор. Это - его достижение, а не минус, потому что - благодаря своему образованнию, вере, пастырскому служению - он нашел замечательные слова о Христе как о сыне человеческом. Он никогда не был в Израиле. А я только что там была. И там я думала: как случилось, что человек, который никогда здесь не был, сумел рассказать об Израиле больше, чем увидели мои собственные глаза? Он знал все это, он в этом жил. И «Сына Человеческого» переводят на многие языки, пишут и переводят работы о самом о. Александре. Для Запада, несколько пресыщенного, утомленного и духовно вялого, образ о. Александра Меня и его слово - своего рода колокол, который будит дремлющее, усталое, материалистическое сознание.

О. Александр обладал огромным запасом действенного добра и искренности, умением просто говорить о сложных вещах и даром не снисходительного, а уважительного убеждения. Я видела, как к нему в новодеревенскую церковь (а до нее еще надо добраться) приезжали рафинированные московские и санкт-петербургские интеллигенты - он был модный священник еще в годы застоя. Очень многие из впервые приезжавших говорили: «Ну зачем мне этот поп? Что он может подсказать мне, доктору, академику?..» Однажды я наблюдала, как происходила такая встреча… Отец Александр подошел к одному из таких сомневающихся, протянув руку, сказал: «А я вас ждал так давно… И вот вы приехали». Этот человек крестился через месяц.

Он ничего не изображал и ни на кого и никак не давил. Естественно, всегда есть соблазн задать духовному отцу вопрос: как быть? В таких случаях он отвечал: «А я не знаю, как быть». Он не мог подсказать, как справляться с мелкими бытовыми проблемами, но прекрасно знал, как быть, когда ты ему задавала вопрос сущностный. Я вот как раз пример тому. Ведь в социальном смысле я - его произведение. Никогда не стремилась чем-то в жизни управлять. Но пришла перестройка, которая своим мощным потоком понесла меня вместе с другими представителями интеллигенции… Я понимала: пошумим, поволнуемся, что-нибудь сделаем, ну а там - я снова вернусь к своим книгам, переводам... Но когда мне нужно было принимать решение, у меня хватило ума посоветоваться с о. Александром. И я задала ему вопрос, как мне быть с библиотекой (советуясь, я имела в виду, что вообще-то не собираюсь ею заниматься), он сказал: «Вы знаете, Катюша, я вас не благословлю на это». Я говорю: «А почему я должна ею заниматься? Почему я, а не другой?» Он говорит: «Ну кто-то же должен этим заниматься. Вот этот кто-то и будете вы». Я возражаю: «Но я просто не смогу этим заниматься, у меня не будет времени…». И он тогда легко как-то сказал: «Вы знаете, вам пошлется время. Я вам это обещаю». Я пожала плечами. Но теперь, когда его не стало, я очень часто вспоминаю наш разговор. Ведь он, никогда ничего не требуя от собеседника, задавал такой настрой, что если у тебя уши и глаза хотя бы полуприоткрыты, ты понимала, что вступив с ним в диалог, ты невольно вступаешь в беседу и с другой, Высшей силой. О. Александр помогал установить каждому свой договор и с Богом, договор двусторонний (не только тебе дается, но и от тебя постоянно требуется).

Он был очень мягкий и добрый человек. Иногда мне казалось: ну зачем он мучается с некоторыми своими прихожанами, людьми сложными, а часто, может быть, и порочными. Я говорила ему: «Вы же понимаете, что это за человек…» Он на меня наивно смотрел и говорил: «Знаете, Катя, вы наверняка правы, но что поделаешь - я священник…». И добавлял: «Я пытаюсь представить, какими они были маленькими…» Тут я замолкала… Хотя, конечно, он все видел, видел и предательство вокруг себя, которое, возможно, его погубило…

Я не знаю, что произошло на той дорожке. Но я тысячи раз рисовала это в своем воображении и вижу, абсолютно убеждена, что он знал убившего его человека. Это тоже была встреча… Ведь о. Александр не был человеком глупо-наивным. Он бы не остановился, если бы его просто так кто-то остановил. Это должен был быть человек знакомый. Это был Иуда на его пути в Гефсиманский сад, на пути его жизни, которая смиренно повторила жизнь Христа… Встреча на той дорожке - с поцелуем, рукопожатием, передачей бумажек… Так, наверно, было запрограммировано.

Ничего страшнее его гибели в своей жизни я не пережила. Прошло уже десять лет, а я помню все в деталях. Мне сложно об этом рассказывать, но когда его уже не стало (а я этого еще не знала), мне была явлена (со мной такое происходило дважды) картина ада. Это было девятого сентября, в электричке - я ехала на дачу. Вокруг сидели люди, и сочетание было каким-то странным. Одна женщина была похожа на жительницу Сергиева Посада, она все время что-то шептала, может быть, читала молитву. Вторая очень странно, очень недоброжелательно неотрывно на меня смотрела. Я попыталась работать, но у меня ничего не получалось, и я стала молиться. А женщина напротив, как испорченная пластинка, повторяла: «Нужно отнять у таких самое дорогое». Потом я подумала: что я ей сделала, почему она так странно на меня смотрит? Она и ее соседка вышли в Пушкине, на станции, ближайшей к Новой Деревне. И тут женщина, сидевшая ко мне спиной, обернулась. И я увидела лицо дьявола. Я смертельно испугалась. В ту минуту я еще ничего не понимала. Позже, когда пришла в себя, поняла: что-то случилось, но что? Потом мне сказали, что о. Александра убили.

Конечно, его убили люди, но рукой их водили дьявольские силы…

Наверное, и половины того, что я смогла за эти годы сделать, никогда бы не сделала без его, говоря церковным языком, небесного предстательства. Могу ли я сказать, что считаю его святым? Ну кто я такая, чтобы говорить это? Я просто ощущаю его постоянное присутствие, я ощущаю любовь людей к нему и его ко всем нам. А для себя считаю великим счастьем уже то, что была с ним знакома, что о. Александр бывал в моем доме, венчал меня и моего мужа.

Директора библиотеки иностранной литературы Екатерины Гениевой с Катериной Гордеевой. Если и есть еще в России моральные авторитеты, то Гениева - один из них.

— Требования к государственным образовательным и культурным проектам становятся все более и более жесткими. На этом фоне библиотека иностранной литературы смотрится почти вызывающе: конгресс интеллигенции, книги о толерантности, концерты Макаревича, полтора десятка культурных центров иностранных государств, которые располагаются на вашей территории. В скольких вы шагах от того, чтобы стать иностранным агентом?

— Я руковожу библиотекой почти четверть века. Надеюсь, мы не можем стать иностранным агентом, поскольку мы, все-таки, государственная структура. Но если смотреть на это с точки зрения нынешнего обостренного квазинационального сознания, то, конечно, мы — крупный иностранный агент. Четырнадцать международных культурных центров иностранных государств, в числе которых, страшно сказать — а-ме-ри-кан-ский. Впрочем, до сего дня ни для меня, ни для Библиотеки никаких драматических последствий всего этого еще не случилось.

— То есть, слухи о том, что Американский центр закроют остались слухами?

— Это не быстрый процесс.

— То есть, это не слухи?

— Понимаете, идет схватка. И исход ее пока неясен. Когда из министерства культуры поступила просьба о закрытии Американского центра, я сказала: «Хотите закрыть — ради Бога, закрывайте. Но прежде дайте мне официальную бумагу о том, что „в связи с напряженными отношениями между двумя государствами, мы решили“. Тогда уже мы будем про это говорить в другом месте и в другой тональности». Никакой бумаги, естественно, мне никто не дал. Но и решения о закрытии Американского культурного центра никто ни в каком письменном виде никогда не видел. Вся эта история с решением или не-решением о закрытии развивается замысловато: вызвали кого-то из моих заместителей в министерство культуры и сказали, что «Вот, надо закрыть Американский центр». На что мои заместители сказали «Это к Екатерине Юрьевне». Екатерина Юрьевна позвонила в министерство культуры своим кураторам и спросила, что это все означает. Мне ответили, что было принято решение на очень высоком уровне. Я спросила «Нельзя ли узнать, на каком?» Ответа не последовало. На этом все зависло и висит до сих пор.

— О вас лично речи не шло?

— Были не самые приятные разговоры: «Если вы не подчинитесь, то мы вас уволим». Я говорю «Что значит уволите?» И опять ответа не последовало. Зато последовал очень любопытный разговор с министром культуры. Господин Мединский мне в личной беседе дважды сказал «Я вам никаких указаний закрывать Американский центр не давал». Ну, вот, дальше, что называется, без комментариев. Так что, на сегодняшний день, Американский культурный центр работает в прежнем режиме. И хотя люди, которые передавали требование закрыть Центр, говорили, что закрыть надо к 28-му мая (почему?), прошло уже больше месяца от отведенного срока и ничего не происходит, никаких насильственных действий, если не считать бесконечных проверок. Но проверок за последний год у нас, кажется, уже штук шесть было. Вот сегодня (1 июля 2015 года — прим. «Медузы») приехала очередная проверяющая комиссия.

Чем это закончится, сказать я не могу. Моя позиция заключается в том, что даже в худшие времена Карибского кризиса культура оставалась площадкой, где можно было о чем-то договориться. И я убеждена, что для престижа страны сотрудничество в области культуры — важнейшая штука. Я не устаю об этом рассказывать каждой проверке. Говорю: «Американский культурный центр существует 27 лет. Значит, каждый год мы подписываем соответствующее соглашение с Госдепом…» И на этом месте чиновники обычно напрягаются: как это я сознаюсь в том, что подписываю соглашения с Госдепом. И я спокойно отвечаю: «Госдеп — это вообще-то министерство иностранных дел США, ничего более».

А недавно один чиновник говорит «А, вот, мы не понимали, что вы подписываете соглашение с Госдепом». Отвечаю: «А вы вообще читать умеете, если такие подписания в течение 27 лет происходят? Каждый год». И это их пугает. Американский центр в сознании кого-то (я думаю, какого-нибудь Совета по безопасности) — вещь опасная. Потому что это США. И это сразу вызывает повышенный уровень тревожности. И никто уже не слышит, что это про культуру и про образование. Всем сразу мерещатся шпионы в сердце российской библиотеки. «Возможно, — отвечаю я, — шпионы есть. Но это по другому ведомству. Мы — про культуру».

— Но с такой шпиономанией можно же дойти и до того, что сама по себе библиотека иностранной литературы — вещь опасная и вредная.

— Разумеется. Потому что вся наша библиотека — влияние вражеских структур на нашу замечательную культуру, идеологию и так далее. Понимаете, в этой истории очень много глупости, как часто у нас, увы, бывает. Давайте закроем Американский центр. Это будет скандал. Ну, можно сказать, никто скандалов сейчас не боится, потому что все скандалы уже у нас есть и терять нам нечего. Кому от этого станет лучше? Думаю, что никому. А если библиотеку закрыть — тем более. Но объяснить это тем, кто спит и видит закрытие центра или введение каких-то ограничений в работе библиотеки — почти невозможно. Ну, не поймут. Хотя я честно попыталась. Я написала письмо Владимиру Владимировичу Путину, которое, думаю, где-нибудь на столе у него лежит: «Вы говорите и постулируете, что готовы к диалогу. Но история с иностранными культурными центрами в нашей библиотеке — это как раз тот самый случай диалога. И потому надеюсь, что решение о закрытии одного из них или даже сразу нескольких — исходит не от вас. А от каких-то средних структур».

— Вы действительно думаете, что все эти инициативы — инициативы, что называется, на местах?

— Я думаю, что и в самом министерстве культуры, и где-нибудь повыше — там все в такую раскорячку: с одной стороны, с другой стороны. Я думаю, что единого решения ни по каким действительно серьезным вопросам не существует. Я это наблюдаю в том числе и на своем примере.

— Так всегда было в нашей стране? По-вашему, нынешнее время похоже на что-то, что уже с нами происходило? Кто-то говорит о 1960-х, кто-то о 1940-х.