Комментарии. Смотреть что такое "смердяков" в других словарях
Николай Караменов
Павел Смердяков как невеста Ивана Карамазова
| “И когда Иисус возлежал в доме, многие
мытари и грешники пришли и возлегли с Ним и учениками его. Увидевши то, фарисеи сказали ученикам Его: для чего Учитель ваш ест и пьет с мытарями и грешниками? Иисус же, услышав это, сказал им: не здоровые имеют нужду во враче, но больные”. (Евангелие от Матфея, 9.10-12) “ – В прошлый раз еще лучше выходило, – “Была бы моя милочка здорова”. Этак нежное выходило, вы, верно, сегодня позабыли. – Стихи вздор-с, – отрезал Смердяков”. (разговор Павла Смердякова с Марьей Кондратьевной В романе Ф.Достоевского “Братья Карамазовы”) “А насчет стишков скажу я вам, маточка, что неприлично мне на старости лет в составлении стихов упражняться. Стихи слова Макара Девушкина из романа Ф. Достоевского “Бедные люди”) |
Иван Карамазов во время своего длинного, откровенного и, по сути, единственного разговора с Алешей (еще два разговора произошло уже после убийства их отца и состояло всего из нескольких предложений), рассуждая о жалости, милосердии, Христовой любви и человеческом понимании, высказывает безжалостную мысль о том, что у многих людей даже чувство милосердия и сострадания держится обычно на каком-либо надуманном, плакатном образе и представляет собой всего лишь определенное эмоциональное клише. Что человек вообще “редко <> соглашается признавать другого за страдальца” , что “Христова любовь к людям есть в своем роде невозможное на земле чудо” , что если кого-то и признают за страдальца, то у него должно быть унизительное страдание, чувство голода, например, что у страдающего может быть “вовсе не то лицо, какое <> должно быть у человека, страдающего за какую-либо <> идею” . Обычно бедствующий и не вызывает в душах окружающих его людей чувство сострадания или жалости к себе, остается в своем горе, в своих несчастиях, мучениях и надеждах никем не замеченным, ибо от него, может, “дурно пахнет” , или у него “глупое лицо” . “Отвлеченно, – рассуждает Иван Федорович, – еще можно любить ближнего и даже иногда издали, но вблизи почти никогда”. Если бы все было как на сцене, в балете, где нищие, когда они появляются, проходят в шелковых лохмотьях и рваных кружевах и просят милостыню, грациозно танцуя, ну тогда еще можно любоваться ими. Любоваться, но все-таки не любить” . И, наверное, если продолжить мысль Ивана Карамазова, то некий акт милосердия к такому сценическому нищему скорее всего будет либо актом самолюбования собой тем человеком, кто его совершает, либо чисто эстетическим переживанием, когда нуждающийся в милосердии выступает как часть помпезного события или деталь художественной, будь то в действии или в изображении, картины, а не феноменом человеческого понимания и участия в чужом горе и в чужой судьбе.
Далее Иван Карамазов высказывает предположение, что, возможно, к деткам большинство людей более милосердны, поскольку , хотя сразу же уточняет Алексею: “мне, однако же, кажется, что дети никогда не бывают дурны лицом” . Впрочем, оказывается, что и детей можно не любить и относиться к ним жестоко. И когда Иван рассказывает Алексею историю о том, что однажды один барин затравил борзыми собаками маленького мальчика на глазах у его матери в отместку за то, что мальчик камнем повредил его лучшей гончей лапу (и мальчик и его мать являлись крепостными барина), гуманный и всепрощающий Алеша на вопрос своего брата “Ну… что же его? Расстрелять?”, – отвечает: “Расстрелять <> с бледною, перекосившеюся какою-то улыбкой” .
Ведь дети по определению Ивана Карамазова да и по определению самого автора романа “пока дети, до семи лет например, страшно отстоят от людей: совсем будто другое существо и с другой природой” . Другими словами, для Ивана Карамазова да, как окажется позже, и для Алеши дети предстают в ореоле святости, и умиление их личиками и их наивностью недалеко отстоит от желания и внутренней потребности видеть слабого и нуждающегося в защите и в сострадании . К тому же подобное понимание нуждающегося в сострадании извращается в желание видеть или принимать слабое существо только лишь в эстетическом сопровождении, “как на сцене” . Дети, например, лепечут, смешно выговаривают слова, путают понятия, неумело (смешно) двигаются, то есть всем своим поведением и речью подпадают под то, что мы определяем как элемент сценичности. И Алеша Карамазов демонстрирует своим поведением именно такое чувство сострадания, – дурно пахнущий, некрасивый, изможденный, страдающий комплексами, не владеющий литературной речью и страдающий не из-за великой страсти или идеи – вряд ли вызовет у него чувство жалости: скорее всего, он его просто не заметит. Зато маленький хорошенький Илюша почти полностью завладевает мыслями и чувствами Алексея Карамазова. Если быть более точным, то живой отклик, участие, сострадание и понимание в сердце Алексея вызывают либо дети, либо люди молодые и красивые, как-то: пышущая здоровьем и красотой двадцатидвухлетняя Грушенька или обладающий богатырской силой и широкой противоречивой душой двадцатисемилетний Митя. Исключением является старец Зосима, поскольку Алеша всем сердцем прикипает к нему и искренне волнуется за его здоровье. Однако, как будет показано ниже, Зосима в своем поведении и внешности имеет много детского. Поэтому и сюжет, и содержание романа представляют собой огромную, развернутую иллюстрацию словам Ивана Карамазова об условиях возникновения жалости и сострадания.
В романе множество персонажей, которые по той или иной причине страдают и в самом деле вызывают у читателя если не чувство сострадания, то чувство глубокого участия и понимания их помыслов и надежд, чему служат доказательством работы преобладающего количества литературоведов, писавших и пишущих о “Братьях Карамазовых”. У читателей вызывает чувство сострадания и Алеша, потерявший наставника – старца Зосиму, и несправедливо осужденный на каторжные работы, невменяемый и аффективный Дмитрий, и пытающаяся принести в жертву Дмитрию свое женское счастье, обладающая утонченной красотой Катерина Ивановна, и покалеченный Дмитрием простодушный и набожный слуга Григорий, и временно не умеющая ходить, влюбленная в Алексея Лиза, и Иван Карамазов, наконец-то нашедший в себе силы правдиво свидетельствовать в суде, и гордый одиннадцатилетний Илюшечка, и безрассудно храбрый старший друг Илюшечки пятнадцатилетний Коля.
Создается впечатление, что автор намеренно ввел в роман множество персонажей, страдающих или пострадавших, однако молодых и привлекательных даже внешне, даже в своем поведении умирания, как например семнадцатилетний брат Зосимы, ушедший из жизни чуть ли не весело, с умилением, расточая на окружающих в последние дни и минуты своей жизни безграничную любовь к живому, если точно, к плодящемуся живому, просто к жизни. Даже внешность страдающих или пострадавших как бы вырисована автором в контексте “детскости”, то есть чем симпатичнее и якобы положительнее, даже одухотвореннее персонаж, тем больше в его лице прослеживается нечто детское и ребячье.
Сам главный герой романа, посредством чувств и поступков которого автор, с одной стороны, разворачивает картину умиления красивыми страдающими, с другой, показывает полное равнодушие к бедствиям внешне непривлекательных, имеет много общего с ребенком, симпатичным недорослем, даже младенцем, поскольку в свои двадцать лет удосуживается находиться как бы вне полового влечения, из-за чего окружающие называют его херувимом. Еще в детстве обозначились его черты характера быть как бы лишенным пола, то есть обладать детскостью: младший из Карамазовых “не мог слышать известных слов и известных разговоров про женщин” , и его товарищи дразнили его некоторое время “девчонкой” . По причине своей “детскости”, то есть “бесполости” или “андрогинности”, Алексей не вызывает никаких подозрений у своего отца, ибо не является его потенциальным соперником. А уж соперника, другого самца, Федор Павлович чует за версту, и, помимо всех остальных причин, то есть безоговорочного принятия Алексеем его как отца, любит своего младшего сына и доверяет ему. Федор Павлович Карамазов доверяет еще одному мужчине – своему внебрачному сыну Павлу Смердякову, но в том то и дело, что в символическом значении Смердяков является женщиной (невестой) , о чем речь ниже, и одновременно ребенком, потому что он единственный, кроме Алексея, кто дружит с детьми, имеется ввиду его дружба с Илюшечкой, и в половом отношении как бы не определен. Детскость Алексея некоторые из старших его знакомых подчеркивают и в своей речи. Сынком называет его Зосима, милым мальчиком Федор Павлович Карамазов. Доказательством, что Алексей большой ребенок, служат и слова его отца, когда он сравнил его с канарейкой. “Ведь ты денег, что канарейка, тратишь по два зернышка в недельку” . Быть птичкой в художественном мире Ф.Достоевского, это быть ребенком и обладать невинностью: достаточно вспомнить, что в романе “Идиот” князь Мышкин, а в его лице Ф.Достоевский попытался показать идеально доброго героя, отзывается о детях, как о птичках: “От детей ничего не нужно утаивать под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль! <>О боже! Когда на вас глядит эта хорошенькая птичка, доверчиво и счастливо, вам ведь стыдно ее обмануть! Я потому их птичками зову, что лучше птички нет ничего на свете” . Да почти все положительные персонажи “Братьев Карамазовых” тоже имеют в своей внешности нечто птичье, даже если давно миновали детский возраст. Вступившийся за честь своего отца одиннадцатилетний Илюшечка впервые предстал глазам Алексея именно таким: “За канавкой же, примерно шагах тридцати от группы, стоял у забора и еще мальчик, тоже школьник. Тоже с мешочком на боку, по росту лет десяти, не больше или даже больше того, – бледненький, болезненный и со сверкающими черными глазками” . Далее читаем: “Алеша увидел перед собою ребенка не более девяти лет от роду, из слабых и малорослых, с бледненьким худеньким продолговатым личиком, с большими темными и злобно смотревшими на него глазами. Одет он был в довольно ветхий старенький пальтишко, из которого уродливо вырос. Голые руки торчали из рукавов” , – ни дать ни взять – воробышек, поскольку продолговатое лицо, ветхое пальто, из которого Илюшечка уродливо вырос, и торчащие из рукавов голые руки, у птиц обычно лишенные перьев ноги, напрямую отсылают читателя к образу маленькой, со взъерошенными перьями птички. А уменьшительные суффиксы, как и вообще общая характеристика внешности Илюшечки обязаны вызвать и, скорее всего, вызывают у читателя чувство участия, поскольку, очевидно, введены Ф.Достоевским намеренно для возбуждения определенной сострадательной эмоции – так и хочется, но неосознанно, порыться в кармане и найти крошки для “воробышка” или “голубка”.
Старец Зосима предстает пред читателем как проживший долгую жизнь и состарившийся Илюшечка, и автор тоже использует для описания его внешности уменьшительные суффиксы, после чего остается впечатление, что Зосима – это мальчик, поскольку нечто ребячье, детское есть в его лице и фигуре: “Это был невысокий сгорбленный человечек с очень слабыми ногами, всего только шестидесяти пяти лет, но казавшийся от болезни гораздо старше, по крайней мере лет на десять. Все лицо его, впрочем очень сухонькое, было усеяно мелкими морщинками, особенно было много их около глаз. Глаза же были небольшие, из светлых, быстрые и блестящие, вроде как бы две блестящие точки. Седенькие волосики сохранились лишь на висках, бородка была крошечная и реденькая, клином, а губы, часто усмехавшиеся, – тоненькие, как две бечевочки. Нос не то чтобы длинный, а востренький, точно у птички” .
Осознанно или нет, но, чтобы вызвать у читателя чувство жалости и участия, автор романа, описывая внешность пострадавших героев, являющихся положительными, прибегает к особого рода сценичности, вследствие чего пострадавшими, по словам Ивана Карамазова, “можно любоваться” . Таков и умерший в юности брат Зосимы Маркел: с ним произошла великая трансформация, и из вульгарного атеиста он почти в одночасье превращается в трепещуще-набожное существо, как-то картинно и напыщенно испытывающее вожделение ко всему, что его окружает. “Мама, – говорил он матери, когда уже знал, что болеет скоротечной чахоткой и долго не проживет, – не плачь, жизнь есть рай, и все мы в раю, да не хотим знать того” . Странный, оптимистический восторг, исходящий от слабосильного, а после и умирающего юноши, к тому же на фоне производимой его матерью перетурбации: продажи за шестьдесят рублей крепостной служанки (рабыни), чтобы после нанять другую, что вызывает у Маркела восторженные размышления о судьбе господ и слуг. Но данные переживания с точки зрения современного читателя да и любого честного человека любых времен вообще выглядят несколько помпезно и окрашены в сценическую искусственность. Входящим слугам Маркел говорил, чем доводил до умилительных слез и их, и свою мать, –“Милые мои, дорогие, за что вы мне служите, да и стою ли я того, чтобы служить-то мне? Если бы помиловал бог и оставил в живых, стал бы сам служить вам, ибо все должны один другому служить” .
Илюшечка же не просто симпатичный внешне и даже подкупающий, особенно мужчин-читателей, своей отчаянной гордой задиристостью мальчик, а ребенок, который пытался защитить честь своего отца и честь своей семьи, ибо, как сказала Алексею госпожа Хохлакова, “Дмитрий Федорович сделал один горячий и несправедливый поступок, очень безобразный. Тут есть одно нехорошее место, один трактир. В нем он встретил этого отставного офицера, штабс-капитана этого, которого ваш батюшка употреблял по каким-то своим делам. Рассердившись почему-то на этого штабс-капитана, Дмитрий Федорович схватил его за бороду и при всех вывел в этом унизительном виде на улицу и на улице еще долго вел, и говорят, что мальчик, сын этого штабс-капитана, который учится в здешнем училище, еще ребенок, увидав это, бежал все подле и плакал вслух и просил за отца и бросался ко всем и просил, чтобы защитили, а все смеялись” .
Естественно, все несчастья, которые свалились на голову маленького Илюши: и унижение на его глазах его отца, и насмешки одноклассников, и скоротечный туберкулез как бы трагически подносят мальчика и вызывают сострадание к нему, участие в его судьбе наиболее положительного персонажа романа – Алексея Карамазова. Алексей начинает помогать Илюшечке и его семье не только потому, что он во многом добр и сам уверен в том, что добр, но и из-за мучающего его чувства вины, то есть с целью искупить не столько свой, сколько семейный, карамазовский грех. Именно из-за грубого обращения Дмитрия с отцом Илюшечки в присутствии Илюшечки, у последнего произошел нервный срыв, приведший к скорому, лавинообразному протеканию чахотки. Однако постоянное низведение Смердякова к состоянию вещи как отцом Алексея, так и братьями – Иваном и Дмитрием, – не вызывают у Алексея осуждения и чувства либо желания сгладить карамазовскую вину. У него вообще, как и у всех Карамазовых, почему-то даже не шевелится в голове мысль, что бывший крепостной и лакей их отца может быть их родным братом. То есть все они отлично знают, что Смердяков, скорее всего, их родной брат, но Иван ведет себя по отношению к Смердякову, как извращенный колониальный господин к туземцу из первобытного племени, даже как скучающий и циничный человек к преданно и подобострастно глядящей в его глаза дворняжке, – потешился ее способностями и навыками, например, приносить брошенную палку или стоять на задних лапках, и тут же, брезгливо зевая, поторопился ее забыть. Одновременно его интерес к Смердякову является каким-то нездоровым и болезненным и пронизывает, как раскаленный стержень, его первоначальное, скорее всего, близкое к шоку, удивление мыслительными способностями этого плебея, незаконнорожденного, его родного брата. Удивление и некое пакостливое чувство потаенного злорадства и гадливой сладости были вызваны именно той дистанцией, даже не социальной, а, скорее, эволюционной, что разделяла их, ибо в мироощущении Ивана его брат Смердяков, служащий лакеем у его отца и у своего отца тоже, стоит ниже, нежели лакей: он – полуживотное, “валаамова ослица”, “мясо”, странными диковинным образом умеющее рассуждать. Удивление также было вызвано огромным расстоянием их нахождения друг от друга на ступеньках социальной лестницы, когда генетически, кровно они находились, говоря образным языком, чуть ли не прижатыми друг к другу, ибо являлись родными братьями. Достаточно вспомнить причину восторга старшего Карамазова, когда он, визжа, словно свинья, плотоядно радуется и удивляется тому, что Смердяков, “говорящая вещь”, “туземец”, “животное” способен высказать не только складную и логически правильно выстроенную, но и оригинальную мысль. В сцене, где оказываются вместе за ужином Федор Павлович, Иван, Алексей и прислуживающие им Смердяков и Григорий, на рассуждения Смердякова о Христе “Федор Павлович допил рюмку и залился визгливым смехом.
– Алешка, Алешка, – начал кричать он, – каково! Ах ты, казуист! Это он был у иезуитов где-нибудь, Иван. Ах ты, иезуит смердящий, да кто же тебя научил? <>Ты мне вот что скажи, ослица” .
В самом деле, называя Смердякова, своего сына, ослицей, валаамской ослицей, Федор Павлович искренне удивлен, что существо, подобное животному, возникшее, по его же словам, из банной грязи, способно мыслить, жадно искать свежие мысли и получать наслаждение от мыслительного процесса. Федор Павлович, еще раз послушав рассуждения своего лакея Смердякова, “завизжал <> в апофеозе восторга” . Лишь только слуги, Григорий и Смердяков, удалились, Федор Павлович сказал Ивану: “Смердяков за обедом теперь каждый раз сюда лезет, это ты ему стал любопытен, чем ты его так заласкал?” . “Ровно ничем, – ответил Иван, – уважать меня вздумал; это лакей и хам. Передовое мясо, впрочем, когда срок наступит” .
Странно, что Алексей, заступившийся за Илюшечку, и посвятивший почти все свое свободное время как Илюшечке, так и пребывающей в нервной депрессии Катерине Ивановне, не то, что не пытается помочь своему брату (Смердякову), а даже не делает попытки пресечь издевательства и циничные выходки своего отца и братьев по отношению к Смердякову. А ведь Смердяков очень напоминает и Зосиму, и Илюшечку. Он не только внешне на них похож, но и некоторыми чертами характера, можно сказать, – сокровенной частью своего естества, своей души, поскольку низвергнут судьбой и обстоятельствами в страдание, как и два этих, кажется, ни в чем не похожих на него человека. У него почти такое же лицо, как у Зосимы, только обезображенное состоянием лакейства. Зосима, например, казался “от болезни гораздо старше, по крайней мере, лет на десять” , Смердяков же в Москве, “В ученье <> пробыл несколько лет и воротился, сильно переменившись лицом. Он вдруг как-то необычайно постарел, совсем даже несоразмерно с возрастом сморщился, пожелтел, стал похож на скопца” . “И женский пол он, кажется, так же презирал, как и мужской” .
Автор не раз упоминает о Смердякове, как о кастрате, скопце, не способном испытывать сексуального влечения, а, значит, в символическом контексте романа, не подвергаться греху сладострастия, как, например, его отец и брат Дмитрий. То есть в этом отношении Смердяков находится как бы в одном смысловом ряду с Зосимой и Илюшечкой, поскольку Илюшечка в силу своего малого возраста еще не испытывает сексуального влечения, а Зосима не обязан испытывать. Смердяков, как и Зосима, чем-то напоминает птицу, то существо, которое сильно любил брат Зосимы, и которое в художественном мире Ф.Достоевского ассоциируется с невинными детьми. Другими словами, ко всему прочему еще и будучи похожим на птичку, Смердяков хотя бы окольно или, на крайний случай, традиционно заслуживает к себе сострадания, ведь сказал же Иван Алексею, что “деток можно любить даже и вблизи, даже и грязных, даже дурных лицом” . То есть можно любить даже давно ставшего совершеннолетним, но чем-то похожего на ребенка человека, даже смердящего и имеющего отвратительную внешность. У Зосимы “Седенькие волосики сохранились лишь на висках, бородка была крошечная и реденькая. <> Нос не то, чтобы длинный, а востренький, точно у птички” . Что же касается Смердякова, то “Скопческое, сухое лицо его стало как будто таким маленьким, височки были всклокочены, вместо хохолка торчала вверх только одна тоненькая прядка волосиков” . И у Зосимы волосики на голове, и у Смердякова хохолок, как у птицы, поэтому Ф.Достоевский на протяжении романа несколько раз, описывая внешность Смердякова, как бы предлагает читателю ассоциировать своего героя с птицей. Например, во время откровенного разговора со Смердяковым, когда тот намекнул, что с Федором Павловичем может случиться несчастье, Иван с отвращением глядел “на скопческую испитую физиономию Смердякова с зачесанными гребешком височками и со взбитым маленьким хохолком” . Во время же последней встречи Ивана со Смердяковым у Смердякова “хохолок взбит, височки примазаны” .
Нечто птичье прослеживается и в глазах Зосимы, Илюшечки и Смердякова. Об Илюшечке читаем: “болезненный и со сверкающими черными глазками” , “с большими темными и злобно смотревшими на него глазами” . Что касается внебрачного сына Федора Павловича, то о нем Ф.Достоевский пишет: “прищуренный и как бы на что-то намекающий левый глазок выдавал прежнего Смердякова” , “взгляд Смердякова, решительно злобный, неприветливый и даже надменный” ”, “Смердяков молчал и все тем же наглым взглядом продолжал осматривать Ивана Федоровича”, “Дерзко уставился он в Ивана Федоровича, а у того в первую минуту даже в глазах зарябило” , “Левый, чуть прищуренный глазок его мигал и усмехался” . Но и у Зосимы, нечто птичье, такое же, как и у Илюшечки и Смердякова, прослеживается в глазах: “Глаза же его были небольшие, из светлых, быстрые и блестящие, вроде как бы две блестящие точки” .
Помимо внешней схожести, Смердякова, Илюшечку и старца Зосиму роднит еще и нечто общее, что присутствует в их сознании и в их характере, по крайней мере, хотя бы по форме или по структуре. Во всяком случае, Смердякова можно считать старшим другом Илюшечки. Это он научил мальчика садистическому способу убийства собак, – в мякиш хлеба воткнуть булавку и дать его псу. Илюшечка так и поступает, однако муки совести и мысли о том, что бедная собачка умерла, еще сильнее усугубляют нервный срыв мальчика и обостряют протекание чахотки. Но все же, каким бы здесь пакостным учителем Смердяков не выступал, некоторое время он проводил с мальчиком, и тот доверял ему, ибо “женский пол он, кажется, так же презирал, как и мужской, держал себя с ним степенно, почти недоступно” (116), был, в символическом значении, ребенком, поэтому и стоит в одном ряду образов “птиц-детей” в романе “Братья Карамазовы”.
Следует также учитывать, что Илюшечка поступает жестоко с собакой уже после того, как Дмитрий Карамазов на глазах у многих людей унизил его отца. Разочарование в отце или враждебное отношение к отцу неосознанно выливаются в попытку убийства дворняжки. В данном случае мы имеем дело с бессознательным переносом на дворняжку неприглядных качеств отца с последующим, снова-таки, бессознательным, ассоциированием своего родителя с животным-псом. О подобном переносе, но только в свете эдипова комплекса, неосознанного враждебного отношения мальчика к отцу как к врагу или сопернику, идет речь в работе Зигмунда Фрейда “Анализ фобии пятилетнего мальчика”, где страх мальчика перед лошадьми З.Фрейд после долгих наблюдений объясняет тем, “что лошадь – это отец, перед которым он (мальчик) испытывает страх с достаточным основанием” . Далее по этому поводу З.Фрейд пишет: “Известные подробности, как страх пред чем-то черным у рта и у глаз (усы и очки как преимущество взрослого), казались мне перенесенными на лошадей с отца” .
Илюшечка, находясь под влиянием Смердякова, бросает собаке мякиш со спрятанной в нем булавкой, и данный его поступок говорит о том, что мальчик испытывал чувство стыда и негодования за холуйское поведение своего отца. Однако, одновременно любя своего отца, чувство стыда и негодования он загнал в свое подсознание. Почти аналогичное можно сказать и о Смердякове, являющегося крепостным своего собственного родителя, а позже, после крестьянской реформы, ставшим его лакеем и поваром. Как лакей, он многим обязан Федору Павловичу. Но как сын Федора Павловича он испытывает к своему родителю обиду и ненависть. Другой “отец” Смердякова, – вырастивший и выкормивший его Григорий, постоянно цинично указывал ему на то факт, что он, якобы, завелся из банной сырости, а в дальнейшем вообще поступил подло, хотя считал себя истинно верующим человеком, поскольку посеял в своем воспитаннике огромный комплекс неполноценности и озлобленность на весь мир, когда сообщил юношам, которые вместе со Смердяковым учились в Москве в училище для поваров, что его воспитанник был рожден женщиной по прозвищу Смердящая, от недочеловека или полуживотного. Да Смердяков сам об этом говорит, когда на замечание и вопрос Марьи Кондратьевны “Как вы во всем столь умны, как это вы во всем произошли? , отвечает: “Я бы не то еще мог-с, я бы и не то еще знал-с, если бы не жребий мой с самого моего сыздетства. Я бы на дуэли из пистолета того убил, который бы мне произнес, что я подлец, потому что без отца от Смердящей произошел, а они и в Москве это мне в глаза тыкали, отсюда благодаря Григорию Васильевичу переползло-с” . Алексей узнает об этом, невольно услышав разговор Смердякова с Марьей Кондратьевной, и его отзывчивая и тонкая душа по сути должна была бы распознать в словах Смердякова взывание о помощи, к тому же минутой позже Смердяков почти напрямую попросил его о помощи, сообщив, что Дмитрий Федорович “здесь меня бесчеловечно стеснили беспрестанным спросом про барина: что, дескать, да как у них, кто приходит и кто таков уходит, и не могу ли я что иное им сообщить? Два раза грозили мне даже смертью” , но Алексей, ученик старца Зосимы, остается равнодушным к словам Смердякова и поможет не ему, а Дмитрию и хорошенькому и маленькому Илюшечке. Правда, он попытался успокоить Смердякова, сказав, что угрозы Дмитрия – это только разговор. Однако ведь избил же Дмитрий своего почти отца Григория каблуками по лицу, на что Григорий в ужасе произнес: “Я его в корыте мыл…он меня дерзнул!” . Да ведь после Дмитрий чуть и не убил Григория, да и некоторое время и думал, что убил, то есть пытливый Алексей все же должен был догадаться, что если Дмитрий и не планирует убить Смердякова, если тот откажется ему помогать, то в порыве бешенства способен лишить жизни своего брата, – замахнулся же на здоровье и жизнь своего почти отца. Что может быть более циничнее, чем требовать от своего брата быть рабом и обращаться его к себе, как лакей к господину, ведь все братья Карамазовы знали, что Смердяков приходится им братом по отцу? Требование обманывать отца и стать соучастником в деле обмана отца (Смердяков слыл абсолютно честным человеком, и Федор Павлович полностью ему доверял) должно было бы насторожить правдолюбца Алексея, но Алесей ничего не замечает, точнее, как и сказал ему после Иван о сострадании, замечает только пафосное страдание, театральное, броское, эффектное, умилительное, и признает страдание только за теми, кто умилительно или эффектно-красиво выглядит. Творящегося в душе своего брата Смердякова да и его ужасное положение лакея при родных братьях и родном отце совершенно не замечает, даже не чувствует.
Странным образом, но Григорий своими действиями и поступками тоже, подобно Алексею, иллюстрирует тезис Ивана Карамазова о том, что другого можно принять за страдальца лишь тогда, когда его страдание, да и он сам, сценичны, театральны, другими словами, внешне привлекательны, то есть, по словам Ивана, “в шелковых лохмотьях и рваных кружевах” .
Окончание следует
Статья выполнена при поддержке гранта РГНФ № 15-34-01258 «Концепция Востока в художественной прозе и публицистике Ф.М. Достоевского»
В одном из эпизодов последнего романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» (1878-1880) незаконнорожденный сын помещика Федора Павловича Карамазова и, по совместительству, его лакей Павел Смердяков произнес фразу, ставшую впоследствии олицетворением т.н. «смердяковщины» – патологической ненависти ко всему русскому: «Я всю Россию ненавижу <…> Русский народ надо пороть-с <…> В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы дpyгие порядки-с» . В системе религиозно-философских понятий Достоевского заискивание перед Европой и уничижение русского мира Смердяковым оценивается безусловно негативно.
Как правило смердяковщину рассматривают в контексте нигилизма и западничества – распространенных социально-философских явлений второй половины XIX века, в основе которых лежит дихотомия «Россия – Европа» (вариант более широкой дихотомии «Россия – Запад») [См., например: 2, с. 16-19]. Однако этот вопрос на самом деле несколько шире, чем представляется на первый взгляд. Если сопоставить личность Смердякова с наиболее значимыми его высказываниями, в которых выражается его мировоззрение, можно заметить, что в получившейся системе важное место занимают две структурообразующих проблемы: эпилепсия и вероотступничество.
Обе эти проблемы напрямую связаны друг с другом и являются базовыми элементами ориентализма Достоевского, привнося в русско-европейские отношения обязательную отсылку к Востоку: именно размышление над этими проблемами определили ценностную архитектонику ориенталистских построений автора, позиционирующих Россию в мире, воображаемо разделенном на Запад и Восток, на территорию порядка и хаоса, на колонизуемое и колонизующее начало .
С точки зрения Запада, Россия – одна из разновидностей воображаемого им Востока, страна, которая противится цивилизации, страна без законов и нравственных норм, резко разделенная на господ и рабов. И если господа непременно жестоки и своенравны, как и положено восточным тиранам, то рабы – хитры и злы, понимая только язык кнута. Подобное отношение к восточным колониям позволяло западноевропейским империям не рассматривать аборигенское население в гуманистическом ключе и уничтожать их, если того требовали экономические интересы. По существу, западноевропейский ориентализм – это дискурс самооправдания метрополии, это выработка такого языка описания «чужих», который бы способствовал жизнеспособности имперского дискурса за счет постоянного утверждения статусной оппозиции колонизуемый-колонизующий.
В русском ориентализме, который заимствовал основные имперские парадигмы Западной Европы, язык описания «чужих» в XIX веке приобрел существенно другое онтологическое наполнение: выступая центром власти и просвещения (т.е. Западом) для своих окраин, Петербург по-прежнему оставался пространством хаоса и деспотии (т.е. Востоком) для своих европейских соседей. Этот двойственный статус привел к тому, что каждое философски обобщенное суждение о России и «русскости», о некоем своеобразном русском мире непременно апеллировало к одному из двух механизмов формирования русской национальной идентичности: ориентализации и самоориентализации. Если ориентализация – это такое описание «чужих», при котором они приобретают типологически восточные черты (косность, леность, агрессивность, деспотичность, раболепие, сладострастность, неспособность к просвещению, глухая религиозность, и т.д.), то самоориентализация – это описание своего народа как типологически восточного в целях самокритики . Примеры самоориентализации можно встретить у П.Я. Чаадаева, А.С. Пушкина, В.Г. Белинского, И.С. Тургенева и др. Однако при всей перспективности термина, в отечественной гуманитаристике, в отличие от западной [См., например: 5; 6], он мало употребляется.
Ближайший родственный термин – «внутренняя колонизация», использованный в работах А. Эткинда . В статье Д. Уффельманна термины «самоориентализация» и «внутренняя колонизация» составляют единую формулу деструктивного развития национальной идентичности: «ВнеОр → СамОр → СамКол → ВнуОр → ВнуКол», которую автор объясняет следующим образом: «внешняя ориентализация (ВнеОр) культуры может вызвать у отдельных ее представителей реакцию субверсивно-ироничной самоориентализации как бы нарочно, назло внешней (СамОр) или послужить толчком к самоколонизации (СамКол). В последнем случае практически неизбежно происходит отмежевание от собственной культуры и возникает внутренний ориентализм (ВнуОр) по отношению к «другим» внутри этой культуры. Этот внутренний ориентализм может оставаться на отрицательной дистанции или же принять дистанцированно-реформаторскую, то есть колонизаторскую позицию по отношению к «достойным сожаления другим», что в результате выльется во внутреннюю колонизацию (ВнуКол)» .
Самоориентализация, описанная Уффельманном, была общим местом в спорах западников и славянофилов, однако Достоевский наполнял эту проблему особенным смыслом. Э. Томсон справедливо заметила, что «Достоевский никогда не ощущал иронии в том, что он пишет романы о моральных дилеммах в то время, как его читатели вовлечены в насилие за границей» . В ходе многолетних рассуждений о русском мире и его месте в мировой культуре Достоевский не придавал отрицательного значения некоторым параметрам, описываемым в дискурсе ориентализма как «восточные» и отсталые. Например, осознанная и выстраданная принадлежность к Восточной церкви (православию), готовность пожертвовать европейскими свободами и ценностями ради поставленного богом монархического уклада для него было равносильно понятию «русскости», в то время как для Белинского это было, наоборот, знаком «азиатчины» (ср. знаменитое зальцбруннское письмо В.Г. Белинского Н.В. Гоголю, за чтение которого Достоевский, собственно, и отправился на каторгу).
Ориентализм Достоевского изначально связан с проблемой цивилизационного самоопределения России в трайбалистском ключе. В сознании Достоевского мысль о величии России однозначно развивалась в провиденциальном ключе: после падения Константинополя в 1453 году Россия не могла пойти никаким другим путем, кроме пути православной империи, расширяющейся во все стороны. Интересен неосуществленный замысел Достоевского на эту тему, изложенный в письме А.Н. Майкову от 15 (27) мая 1869 г.: он рисует в своем воображении султана «Магомета 2-го», который после захвата Константинополя радостно превращает Софийский собор в мечеть, а в это время «русская свадьба, князь Иван III в своей деревянной избе вместо дворца, и в эту деревянную избу переходит и великая идея о всеправославном значении России, и полагается первый камень о будущем главенстве на Востоке, расширяется круг русской будущности, полагается мысль не только великого государства, но и целого нового мира, которому суждено обновить христианство всеславянской православной идеей и внести в человечество новую мысль, когда загниет Запад, а загниет он тогда, когда папа исказит Христа окончательно и тем зародит атеизм в опоганившемся западном человечестве» .
Мотивы эпилепсии и готовности к вероотступничеству (потере «русскости») Смердякова помогают понять позиционирование нравственно-философских императивов писателя в дискурсе русского ориентализма.
Проблема эпилепсии для самого Достоевского имела важное идентификационное значение: он не только фиксировал в своих тетрадях большинство случившихся с ним приступов, ведя их своеобразный антропологический учет, но и пытался осмыслить эту проблему с позиций литератора и философа. Если эпилепсия – своего рода «священная отметина» многих известных исторических деятелей (императора Константина, Юлия Цезаря, Наполеона, Магомета и др.), то возникала острая необходимость выводить ее за скобки обычной патологии. В романах «Идиот» и «Бесы» персонажи-эпилептики Мышкин и Кириллов помогают писателю рассуждать о прозрении мира и минутах вечной гармонии [См.: 1, т. 8, с. 188-189, 195; 1, т. 10, с. 450], которые предшествуют эпилептическому припадку – это важно для самоидентификации Достоевского-гражданина и Достоевского-писателя. Связь проблемы эпилепсии с образом Магомета, воспринимаемого в русской литературной традиции после Пушкина не как лжепророка, а как талантливого стихотворца, предполагает явный профетический код, весьма значимый для Достоевского.
Однако этот же код несомненно свидетельствует о том, что эпилепсия может быть истинным и ложным знаком гениальности: она формирует особый склад ума, выделяющий человека из массы других, но этот склад ума может быть направлен и на созидание, и на разрушение – об этом свидетельствует, например, смысловая связка «Наполеон-Магомет» в романе «Преступление и наказание» [См.: 1, т. 6, с. 211-212]. Как и Магомет, Наполеон в сознании Достоевского обладал в равной степени стремлением к великим свершениям и презрением к отдельным «тварям дрожащим». Поэтому эпилепсия открывает проблему истинного и ложного начала в человеке, истинного и ложного пророчества. В этой проблеме эпилептик Мышкин занимает положительный полюс, сближаясь с Христом, а эпилептик Смердяков располагается в зоне негатива, несомненно сближаясь с Магометом: с логической точки зрения Смердяков абсолютно убедительно доказал, что не будет никакого греха в том, чтобы под принуждением принять ислам и тем самым спасти свою жизнь. В эпизоде этой беседы Достоевский проясняет одну значимую для него мысль: русская вера не может быть рациональна, и русский человек во всей его противоречивости не может быть окончательный подлец, если сохранил в себе ощущение бога. Смердяков же, с детства сумел увидеть библейские противоречия, глядя на священный текст с позиций разума, и это позволило ему воспринимать христианскую и мусульманскую веры со стороны, словно бы он был европейцем, случайно попавшем в Скотопригоньевск, а не сыном деревенской кликуши и развратного русского барина.
Таким образом, просветительский (исконно европейский) концепт «ratio» приобретает в художественной системе Достоевского негативный оттенок: Смердяков подобно многим великим деятелям наделен способностью не только логически и глубоко мыслить, но и действовать, вопреки Раскольникову, без особых угрызений совести. С такими чертами он мог бы стать блестящим политиком, конквистадором или инквизитором («передовое мясо, впрочем, когда срок наступит», – так характеризует его Иван Карамазов ), но Достоевский лишает его такой возможности, поскольку его самоориентализация способствует не росту, а нравственной и, затем, физической гибели в контексте мотивного комплекса Иуды. В образе «валаамовой ослицы» Смердякова Достоевский принципиально уничтожает самоориентализационные стратегии западников, показывая их несоответствие «русскому началу», которое в своих основаниях ближе восточному, чем западному типу мироустройства.
СМЕРДЯКОВ
СМЕРДЯКОВ - центральный персонаж романа Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы» (1878-1880), слуга помещика Федора Павловича Карамазова, его незаконнорожденный сын от городской юродивой Лизаветы Смердящей (отсюда происходит и фамилия, определившая в какой-то степени главные нравственные черты этого персонажа). Исследователи творчества Достоевского считают, что С. как персонаж «Братьев Карамазовых» появился тогда, когда Достоевский обратился к давнишним записям, озаглавленным «Словечки», в поисках характерных выражений для речи героев романа. Давая общую характеристику людям, едва приобщившимся к культуре, Достоевский писал в «Дневнике писателя» за апрель 1876 года: «...малообразованные, но уже успевшие окультуриться люди, окультуриться хотя бы только слабо и наружно, всего только в каких-нибудь привычках своих, в новых предрассудках, в новом костюме, - вот эти-то всегда и начинают именно с того, что презирают прежнюю среду свою, свой народ и даже веру его, иногда даже до ненависти».
В творчестве Достоевского С. имеет своих предшественников. Некоторые из черт той «лакейской» психологии, законченным воплощением которой стал С., были запечатлены Достоевским в образах лакея Видоплясова из «Села Степанчикова» и в особенности в характеристике «лакея, дворового», который, нося «фрак, белый официантский галстух и лакейские перчатки», «презирает» на этом основании народ (Введение к «Ряду статей о русской 377 литературе», 1861). При создании образа у Достоевского возникали ассоциации с Жабером (В.Гюго «Отверженные»). О своем желании создать русский вариант «enfant trouve» (незаконнорожденный, «подкидыш», как определил это Достоевский в своей записной тетради 1876-1877 гг. за май месяц) писатель рассказывает в связи с посещением воспитательного дома для незаконнорожденных детей: «Поэзия иногда касается этих типов, но редко. Кстати, мне припомнился сыщик Javert из романа Victor"a Hugo «Les Miserables» - он родился от матери с улицы, чуть ли не в укромном уголке... и всю жизнь ненавидел этих женщин. За ними присматривал как полицейский и был их тираном. Он всю жизнь обожал крепкий порядок, данный строй общества, богатство, имущество, родоначальность, собственность, и не как лакей, о, совсем нет» («Дневник писателя» за 1876г., май).
Введение в повествование четвертого брата, С., которому была поручена роль отцеубийцы, позволило психологически и философски углубить характер другого Карамазова - Ивана: существование подлинного отцеубийцы только усугубляет нравственную вину Ивана. Поэтому Достоевский придавал огромное значение психологической мотивированности трех свиданий героев и каждой из этих встреч посвятил отдельную главу («Первое свидание со Смердяковым», «Второй визит к Смердяко-ву», «Третье, и последнее, свидание со Смердяковым»). К.В.Мочульский отмечал, что С. - это воплощенный соблазн и олицетворенный грех Карамазовых. В образе С. Достоевский выразил русский вариант «enfant trouve», принадлежащего к «средине и бездарности» и поэтому «подлеца».
Лит.: Кийко Е.И. Из истории создания «Братьев Карамазовых» (Иван и Смердяков)
//Ф.М.Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1976. Т. 2.
Т.В.Глазкова
Литературные герои. - Академик . 2009 .
Смотреть что такое "СМЕРДЯКОВ" в других словарях:
Персонаж романа «Братья Карамазовы» (1880) Ф. М. Достоевского (1821 1881). Смердяков рассуждает следующим образом: «В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, и хорошо, кабы нас тогда покорили… … Словарь крылатых слов и выражений
Павел Смердяков один из персонажей романа Фёдора Михайловича Достоевского «Братья Карамазовы» (1878 1880), слуга помещика Фёдора Павловича Карамазова, по слухам его незаконнорожденный сын от городской юродивой Лизаветы Смердящей.… … Википедия
У этого термина существуют и другие значения, см. Братья Карамазовы (значения). Братья Карамазовы … Википедия
У этого термина существуют и другие значения, см. Хамелеон (значения). Хамелеон История публикаций Издатель … Википедия
Писатель, родился 30 октября 1821 г. в Москве, умер 29 января 1881 г., в Петербурге. Отец его, Михаил Андреевич, женатый на дочери купца, Марье Федоровне Нечаевой, занимал место штаб лекаря в Мариинской больнице для бедных. Занятый в больнице и… … Большая биографическая энциклопедия
ФЕДОР МИХАЙЛОВИЧ ДОСТОЕВСКИЙ (портрет работы В.Г.Перова, 1872). (1821 1881), русский писатель. Родился 11 ноября 1821 в Москве. Выпускник одного из лучших московских пансионов, поступил в Главное инженерное училище в Санкт Петербурге. Болезненно… … Энциклопедия Кольера
Герой романа Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы» (1878 1880), один из трех законнорожденных сыновей помещика Федора Павловича Карамазова. И.К. появляется в черновых записках Достоевского под именами «Иван Федорович», «ученый», «убийца».… … Литературные герои
Фёдор Михайлович (1821, Москва – 1881, Санкт Петербург), русский прозаик, критик, публицист. Ф. М. Достоевский. Портрет работы В. Перова. 1872 г. Отец писателя был главным врачом в московской Мариинской больнице. В мае 1837 г., после смерти… … Литературная энциклопедия
В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Бортников. Геннадий Бортников Имя при рождении: Геннадий Леонидович Бортников Дата рождения: 1 апреля 1939(1939 04 01) … Википедия
В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Карамазов. Иван Фёдорович Карамазов вымышленный литературный персонаж, средний сын Фёдора Павловича Карамазова романа Фёдора Михайловича Достоевского «Братья Карамазовы».… … Википедия
Книги
- Братья Карамазовы , Достоевский Ф.М.. 171;Братья Карамазовы 187;– последнее произведение Достоевского и последний роман из великого Пятикнижия писателя – описывает жизнь и судьбы одного поколения семьи Карамазовых. Три…
Николай Караменов
Литературные родители Павла Смердякова
О том, что образы некоторых героев романа «Братья Карамазовы» были интерпретированы их автором как образы героев произведений других писателей, во всяком случае, что у них была литературная предтеча, определенный художественный прототип, произведший как эстетическое, так и мировоззренческое впечатление на Ф.М.Достоевского, я узнал почти случайно, когда писал статью о Смердякове и в это же время начал читать роман Р.Хильдрета «Белый раб».
Для меня Смердяков был и остается самым загадочным персонажем «Братьев Карамазовых», поскольку испытал судьбу раба, чуть ли не в прямом смысле слова из «банной мокроты завелся», был крепостным, являлся собственностью своего отца Федора Павловича, а после крестьянской реформы стал его поваром и лакеем. То есть, когда сыновья Федора Павловича приходили к своему отцу в гости или гостили у него, как это делал Иван, несчастный Смердяков становился лакеем и своих родных братьев.
Но Смердяков был исключительным рабом и лакеем, и поэтому подобных ему трудно найти в произведениях русских писателей, которые тем или иным образом описывали крепостных или пытались через изображение их жизни изобличить рабство в России. Обычно в русских произведениях о русских рабах, созданных людьми, что застали крепостное право и часто сталкивались с различными его проявлениями, в описании крепостных присутствует определенное чувство вины или чувство умиления и даже удивления, но не презрения или брезгливой отстраненности, как это можно почувствовать на примере описания Ф.Достоевским Павла Смердякова. Никого, напоминающего Смердякова, я ни у Д.Григоровича, ни у И.Тургенева, И.Гончарова и Л.Толстого не нашел. Возможно, именно по этой причине меня вообще заинтересовала тема рабства, и я начал искать литературу, в которой бы ярко был описан образ раба. Естественно, я сразу вспомнил «Хижину дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу, а после, порывшись в Сети, нашел книгу американского писателя Р.Хильдреда «Белый раб».
Роман «Белый раб» был впервые издан в США в 1836 году, а переведен на русский язык и опубликован в России - в 1862. Роман «Хижина дяди Тома» был опубликован в Америке в 1852 году, а переведен на русский язык и издан в России в журнале «Современник» в 1858 году. Эти романы вряд ли могли пройти стороной мимо внимания Ф.Достоевского, да и любого другого русского образованного человека, потому что раскрывали важную для крепостной Росси тему рабства, и были опубликованы в России еще до его отмены. К тому же количество переводных произведений, особенно таких серьезных и злободневных для предреформенного российского общества, как романы Р.Хильдреда и Г.Бичер-Стоу, в те времена было мизерным, и поэтому, обычно, просвещенные люди их сразу покупали и жадно прочитывали.
С первых же страниц романа «Белый раб» в глаза бросается совпадения между Смердяковым и героем «Белого раба» квартероном Арчи. Во-первых, как это на первый взгляд не покажется банальным, но Смердяков и Арчи - белые рабы своих отцов, то есть были собственностью своих родителей или, если угодно, их говорящими вещами.
В главах романа «Братья Карамазовы» «Смердяков» и «Контраверза» перед читателем обнажается ничем не прикрытое циничное отношение Федора Павловича Карамазова и законнорожденных его детей к их незаконнорожденному сыну и брату Павлу Федоровичу Смердякову. За обеденным столом, с аппетитом поедая блюда, приготовленные и поданные поваром и лакеем Смердяковым, Федор Павлович и Иван с молчаливого согласия Алексея коварно подталкивают услужливого и тщеславного Смердякова пофилософствовать и поспорить с другим лакеем, Григорием, то есть во время прислуживания им начать рассуждать о том - можно ли в минуты смертельной опасности отказаться от Христа и православной веры. Смердяков здесь назван «валаамскою ослицей», а, по словам рассказчика, от лица которого идет повествование в романе, «Смердяков весьма часто и прежде допускался стоять у стола, то есть под конец обеда. С самого же прибытия в наш город Ивана Федоровича стал являться к обеду почти каждый раз» , Смердяков «с видимым удовольствием обращался к Григорию, отвечая, в сущности, на одни лишь вопросы Федора Павловича и очень хорошо понимая это. Но нарочно делая вид, что вопросы эти как будто задает ему Григорий» .
Павел Федорович Смердяков пытался понравиться Ивану, поэтому старался рассуждать логически и эффектно, приводя для подтверждения своих мыслей примеры, которые бы произвели впечатление на Ивана. Другими словами, Смердяков всеми силами пытался показать своему отцу и своим братьям (Ивану и Алексею), что он умный, интеллигентный человек (в его, естественно, понимании), чего о нем отнюдь не думали его очень близкие родственники. С этической точки зрения рассуждения Смердякова отвратительны, как, наверное, отвратительной была бы любая, без учета моральной окраски, попытка лакея или раба понравиться своему барину или владельцу, но данные рассуждения он излагает, используя бытовые логику и здравый смысл, его мысли имеют своеобразный стиль а также говорят о том, что бывший раб, лакей Смердяков, довольно неглупый человек и при определенных обстоятельствах, будь он рожден дворянином, а не крепостным, достиг бы на поприще умственной деятельности результатов не хуже, чем учащийся в университете его брат Иван, а, может, быть, и лучше.
Отца его рассуждения приводят чуть ли не в экстатическое состояние. Услышав очередные пространные рассуждения Смердякова о вере, его отец и хозяин «завизжал <>в апофеозе восторга» . Федор Павлович, пытаясь выразить свою радость от потехи, что говорящая вещь умеет еще и рассуждать, говорит о Смердякове, обращаясь поочередно к Алексею, к Ивану и к тому же Смердякову: Алешка, Алешка, каково! Ах ты, казуист! Это он был у иезуитов где-нибудь, Иван. Ах ты иезуит смердящий, да кто же тебя научил? Но только ты врешь, казуист, врешь, врешь и врешь. <>Ты вот что мне скажи, ослица (здесь и далее выделено мной, автором статьи)» .
Однако почти аналогичные случаи, то есть развлечение господ проявлением образованности и мыслительной деятельности раба, как чего-то потешного, описаны и в романе «Белый раб». В «Белом рабе» Арчи, раб, выросший в доме своего отца, рассказывает читателю о своих познаниях, которые получил, прислуживая своему родному брату Джемсу. Поскольку Джемс был мальчик со слабым здоровьем, а Арчи обладал отличной памятью, было решено, как повествует Арчи, ибо повествование в романе идет от его лица, «что приставленный к Джемсу преподаватель обучит азбуке, а затем и чтению в первую очередь меня, я все это хорошенько запомню, а затем, во время игр, пользуясь удобным случаем, буду передавать эти знания моему юному господину». Также Арчи говорит, что «Полковник Мур, желая развеять Джемса, покупал ему книги <>и чтение стало постепенно любимым нашим занятием». .
Полковник Мур - отец и владелец Арчи. Что касается Смердякова, то научил его читать и писать слуга Григорий, взявший Смердякова к себе на воспитание сразу после того, как только что его родившийся сын умер, а предлагал Смердякову книги из своей личной библиотеки - его отец и владелец Федор Павлович. Здесь тоже прослеживается своеобразная аналогия между судьбами Смердякова и Арчи. Просто Арчи вырос вместе со своим слабосильным братом, который умер в юном возрасте, а Смердяков вырос вместо умершего в младенчестве сына Григория.
Арчи, поведав читателю о своей образованности, говорит, что, когда он был ребенком, «тогда еще не видели, как видят сейчас в каждом грамотном негре, проявляющего хоть какие-нибудь способности, страшное чудовище, готовое в любую минуту призвать к мятежу и мечтающее только о том, чтобы перерезать горло всем честным американским гражданам. Но зато я всем этим господам представлялся каким-то феноменом, чем-то вроде четвероногой курицы или барана (Смердяков для его господ - ослица), которого природа наделила двумя парами глаз вместо одной. Я был «монстр» , пригодный для забавы приезжих гостей» .
Мать Смердяков Смердящая умерла при родах, и Смердяков был взят на воспитание Григорием вместо его умершего шестипалого сына.
О только что рожденном ребенке Смердящей, которому после Федор Павлович даст фамилию Смердяков, Григорий поведал своей жене Варваре: «Божье дитя-сирота - всем родня, а нам с тобой подавно. Этого покойничек наш прислал, а произошел сей от бесова сына и от праведницы. Питай и впредь не плачь» . Другими словами, для Григория да, наверняка, и для других персонажей, которые знали историю рождения и усыновления Смердякова, Смердяков был «монстром», послан «монстром» и воспитывался вместо «монстра». Также не следует забывать, что Смердякова постоянно унижали, напоминая ему, что он не родился, как все люди да и вообще живые существа, а из банной грязи завелся.
Продолжая рассказ о своей образованности, Арчи говорит: «Нередко случалось, что меня звали в столовую, после того как обильные возлияния за богато убранным столом успели поднять настроение приглашенных. Меня заставляли прочесть статью из газеты. Такое невероятное явление, как раб, умеющий бегло читать, до слез смешило подвыпивших гостей.
Ко мне в таких случаях приставали со всякими нелепыми и оскорбительными замечаниями, терзали и мучили насмешливыми и обидными вопросами, на которые я вынужден был отвечать, - я знал, что в противном случае мне в лицо может полететь бокал, бутылка или тарелка.
Особенно изощрялся мастер Вильям. Лишенный возможности избивать меня плетью, во всяком случае так часто, как ему бы этого хотелось, он вознаграждал себя тем, что избирал меня мишенью для самых грубых замечаний и насмешек, Он, между прочим, очень гордился придуманной им для меня кличкой «черномазый мудрец», хотя, видит бог, лицо мое было столь же белым, как и его» .
Арчи - «монстр», используемый его хозяином и гостями хозяина для забавы, Смердяков - «валаамская ослица», «иезуит смердящий», - что в контексте его общественного положения означает почти то же, что и «черномазый мудрец»; к тому же схожесть ситуаций между двумя этими персонажами в обоих случаях усиливают сидящие за столом очень близкие им родственники: и у того и у другого пользуются их услугами как раба и бывшего раба и лакея родной отец и родные братья. Старший брат Арчи Вильям очень напоминает Дмитрия, да оба эти персонажа и пострадали из-за своего буйного, агрессивного поведения. Вильям был убит на дуэли, вследствие им же затеянной ссоры на петушиных боях, а Дмитрий, который якобы не убивал своего отца, все же присяжными был определен как виновный, поскольку у всех жителей городка сложилось мнение, что такой буян, как он, только и мог это сделать. К тому же Дмитрий всегда грозил Смердякову, что убьет его, если тот не будет докладывать ему о его отце и Грушеньке. Когда Смердяков жалуется Алексею на Дмитрия, он говорит: «но они и здесь меня бесчеловечно стеснили беспрестанным спросом про барина: что, дескать, да как у них, кто приходит, и кто таков уходит, и не могу ли я что иное им сообщить? Два раза грозили мне даже смертью. <>Если, говорят, Аграфену Александровну пропущу и она здесь переночует, - не быть тебепервому живу» .
И Вильям, подобно Дмитрию, угрожающему Смердякову расправой, тоже пугал своего брата-раба тем, что будет жестоко с ним обращаться. После смерти младшего брата Джемса Вильям попросил отца отдать ему в слуги Арчи. Он считал, что «всякая снисходительность, проявленная к рабам, способна вызвать у них лишь самомнение и заносчивость: эти неблагодарные животные все равно не умеют ценить доброты» . Услышав о желании Вильяма и хорошо зная его жестокий нрав, Арчи сказал: «Эти слова привели меня в ужас. Я знал, что мастер Вильям - настоящий деспот» .
Роднит Арчи со Смердяковым и их своеобразная тяга к знанию, желание пофилософствовать: выступая в роли шутов и одновременно прислуживая своим господам во время обеда или ужина, они ловят каждое умное и необычное слово, брошенное их хозяевами или гостями хозяев. Именно во время таких философствований Ивана и циничного поощрения Смердякова со стороны Ивана и Федора Павловича «порассуждать», внебрачный сын Федора Павловича проникся мыслью о вседозволенности. Идея Дмитрия о вседозволенности поразила его и глубоко запала ему в душу, поскольку он сам - продукт вседозволенности, результат коитуса Федора Павловича с юродивой Смердящей, поэтому, скорее всего, он тоже, как и Арчи, не раз задавался вопросом о своем предназначении и о своем месте в обществе. Арчи постоянно мучил себя вопросом: «Раб своего собственного отца, слуга своего родного брата - кто я такой?» . По сути, касательно своего социального положения, Смердяков мог бы полностью повторить слова Арчи, с той лишь разницей, что рабом он был в прошлом, до крестьянской реформы, однако остался поваром и лакеем как своего отца, так и гостящего у отца своего родного брата Ивана.
Павел Смердяков, будучи некоторое время «очарованным» мыслями Ивана о вседозволенности, в последнем своем разговоре с Иваном, когда сознался, что именно он убил Федора Павловича, бросил своему родному брату упрек: «Всë тогда смелы были-с, «всë, дескать, позволено», говорили-с, а теперь вот как испугались» .
Что касается Арчи, то, прислуживая своим господам и их гостям, он одновременно испытывал как чувство обиды и унижения, так и чувство восторга, - особенно когда ставал свидетелем различных «умных» разговоров господ. Об этом Арчи говорит читателю: «Разговоры их приводили меня в восхищение. Слыша, как они разглагольствуют о равных правах для всех и негодуют против угнетения и угнетателей, я чувствовал, как сердце мое ширится от волнений. <> Меня увлекала красота этих понятий - свобода и равенство» . Но и Павел Смердяков был свидетелем разговоров Ивана уже не о свободе и равенстве, а о полном своеволии - о вседозволенности, и они тоже, как и разговоры о равенстве людей раба Арчи, прельстили его, посеяли в его душе восторг и надежду, ведь, в самом деле, что, с нашей точки зрения (в душу раба мы вряд ли когда-либо сможем заглянуть) волнует раба или лакея, если не полная свобода или, если он долго натерпелся страданий в неволе и над ним долго издевались, своеволие, то есть вседозволенность? О зачарованности лакея или раба от разговоров о свободе или своеволии, хотя и окольно, говорит отец Смердякова, когда спрашивает, касательно Смердякова, своего родного сына Ивана: «Смердяков за обедом теперь каждый день сюда лезет, это ты ему столь любопытен, чем ты его так заласкал?» .
Одна из сюжетных линий романа «Братья Карамазовы» словно списана со страниц «Белого раба», - речь идет о страсти отца к избраннице своего родного сына. Как известно, Федор Павлович испытывал болезненную страсть к годящейся ему в дочери Грушеньке. Но по Грушеньке изнывал и его старший сын Дмитрий, а сама Грушенька больше предпочтения отдавала сыну, да и, в конце концов, полюбила Дмитрия. Ненависть на почве ревности разъедает отношения между отцом и сыном, поэтому дело доходит до того, что Дмитрия судят, считая его убийцей Федора Павловича, и наказывают его десятью годами каторжных работ. Хотя внешняя канва событий в романе поворачивается к читателю такой стороной, что кажется очевидным, что Федора Павловича убил его внебрачный сын Смердяков, все же полной уверенности в этом нет, и все равно остается подозрение - а вдруг, все-таки, убийство совершил Дмитрий?
В «Белом рабе» родной отец и хозяин раба Арчи испытывает сексуальные желания к новой служанке своей жены - рабыне Касси, которую любит Арчи. Касси тоже любит Арчи. Они тайком женятся, пытаются убежать из неволи, но их ловят, судьба надолго разлучает их, и им приходится сполна испытать чашу отчаянья, прежде чем стать свободными людьми и вновь обрести друг друга. Толчком к побегу Касси и Арчи как раз и послужили сексуальные домогательства к Касси отца Арчи - полковника Мура. О чувствах своего отца к своей возлюбленной и жене Арчи сообщает: «Касси была слишком хороша собой, чтобы не пробудить желаний сладострастника, у которого привычка удовлетворять свои желания подавила все добрые чувства, сделав его неспособным сдерживать свои позывы - желание человека, который может не опасаться кары за свои пороки, так же как и осуждения со стороны общества» . Написано как о старшем Карамазове, сладострастнике Федоре Павловиче. Также о своем отце, касательно его притязаний к Касси, Арчи говорит: «С самого дня своего приезда полковник Мур стал проявлять к ней неожиданное внимание. Не довольствуясь мелкими подарками, которыми он щедро ее награждал, полковник постоянно искал случая заговорить с ней и каждый раз при этом полушутя полусерьезно восхвалял ее красоту. Замечания его иногда носили недвусмысленный характер, но Касси делала вид, что ничего не понимает» .
Трагический треугольник, сын, отец, возлюбленная сына, к которой отец питает страсть, в «Братьях Карамазовых» кажется списанным с трагического треугольника, имеющего место в романе «Белый раб», просто в «Братьях Карамазовых» одна из вершин данного треугольника - не Смердяков, то есть не раб и слуга, который к тому же является еще и сыном своего владельца, а старший сын Федора Павловича.
Совпадение некоторых сцен, характеров и сюжетных коллизий в «Братьях Карамазовых» со сценами, характерами и коллизиями «Белого раба» не ограничиваются только этим произведением о рабстве в Соединенных Штатах Америки. «Хижина дяди Тома» была переведена на русский язык в 1858 году, и поскольку, в то время, к тому же в крепостной России, такое произведение невозможно было не заметить и обойти, была прочитана Ф.Достоевским и, можно надеяться, впечатлила его. По этой причине некоторые сцены в «Братьях Карамазовых» и некоторые характеры «Братьев Карамазовых» являются творческим слепком со сцен и характеров романа Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома».
В самом начале романа американской писательницы буквально на второй странице есть сцена, которая в смысловом значении напрямую связана с тем, что в «Белом рабе» и в «Братьях Карамазовых» символически названо с «черномазым мудрецом», «валаамской ослицей», «иезуитом проклятым».
Речь не идет о каком-либо таланте раба, в ней описываемом, или циничной попытке господ вызвать лакея на философский разговор и, тем самым, потешить себя и поглумиться над ним. Речь в ней идет всего лишь о способностях маленького невольника, которые его хозяин тоже использует для своей потехи, как это делают в «Братьях Карамозовых» Карамазовы отец и его сын Иван или в «Белом рабе» полковник Мур и его гости за обеденным столом. В «Братьях Карамазовых», например, Федор Павлович, насытившись блюдами, которые ему приготовил его лакей и сын Смердяков, а также всласть потешившись над попытками Смердякова философствовать, склонившись к своему сыну Ивану, спросил его: «Смердяков за обедом теперь каждый раз сюда лезет, чем ты его так заласкал? <>
- Ровно ничем, - ответил Иван, - уважать меня вздумал; это лакей и хам. Передовое мясо, впрочем, когда срок наступит» .
В «Хижине дяди Тома» в сцене, где хозяин Тома мистер Шелби продает работорговцу Гейли, поскольку погряз в долгах, своего самого лучшего и самого честного раба, Шелби и Гейли сидят за столом за бутылкой вина, точно так же, как за обеденным столом сидят потешающиеся над Арчи его отец и владелец а также старший брат Вильям и гости отца, или как насытившиеся блюдами Смердякова и издевающиеся над ним его отец и брат Иван. Чтобы как-то скрасить не очень приятный разговор - приходится ведь продавать безукоризненного честного человека, мистер Шелби подобно тому, как полковник Мур своего сына Арчи или Федор Павлович своего внебрачного сына и лакея Смердякова, подзывает к себе красивого мальчика-раба. Эту сцену следует привести полностью, потому что есть основания считать, что данная сцена, как и сцена потехи над ученостью Арчи в «Белом рабе», произвела впечатление на Ф.Достоевского и была им творчески интерпретирована в сцену в «Братьях Карамазовых» в главе «Контроверза» и «За коньячком». Лишь только мистер Шелби сказал работорговцу, что ему очень неприятно продавать своих негров, «В эту минуту дверь отворилась, и в столовую вошел очаровательный мальчик-квартерон лет четырех-пяти. Во всем его облике было что-то необычайно милое. Тонкие черные волосы обрамляли шелковистыми локонами круглое, в ямочках лицо; большие, полные огня, темные глаза с любопытством посматривали по сторонам из-под пушистых длинных ресниц. <>
- Эй ты, черномазый! - сказал мистер Шелби и, свистнув, бросил мальчику веточку изюма. - Лови!
Мальчуган со всех ног кинулся за подачкой под громкий смех своего хозяина.
- Поди сюда, черномазый, - скомандовал мистер Шелби.
Мальчик подбежал на зов, и хозяин погладил его по кудрявой голове и пощекотал ему подбородок.
- Ну-ка, покажи джентельмену, как ты умеешь петь и плясать.
- Браво! - крикнул Гейли, бросая ему дольку апельсина.
- А теперь покажи, как ходит дядюшка Каджо, когда у него разыгрывается ревматизм, - сказал мистер Шилби.
Гибкое тело мальчика мгновенно преобразилось: он сгорбился, скорчил унылую гримасу и, схватив хозяйскую трость, по-стариковски заковылял из угла в угол, то и дело сплевывая направо и налево.
Оба джентельмена громко рассмеялись.
- А теперь, черномазый, представь дедушку Элдера Робинса. Ну, как он поет псалмы?
Пухлая мордочка малыша вытянулась, и он с необычайной серьезностью затянул гнусавым голосом молитвенную мелодию.
- Браво, браво! Ну и молодец! - воскликнул Гейли. - Этот мальчишка далеко пойдет! А знаете что, - он вдруг хлопнул мистера Шелби по плечу, - подбросьте мне его в придачу к Тому - и дело с концом!» .
Неказистый, невзрачный, пытающийся поразить господ своим фоилософствованием Смердяков, а также отвратительный, даже внешне, его хозяин и отец Федор Павлович являются интерпретированной в русскую действительность сценой с Шелби и мальчиком-квартероном.
Как это на первый взгляд не покажется странным, но в глаза бросается и определенная схожесть характеров и душевных качеств Смердякова и дяди Тома. Федор Павлович высоко ценит Смердякова не только за умение готовить превосходные блюда, но и за честность. Смердяков - высокий профессионал в своем деле, и его хозяин и отец говорит о нем Алексею: «Кофе знатный, смердяковский. На кофе да на кулебяки Смердяков у меня артист, да на уху еще, правда» . В романе описан случай, когда потерянные Федором Павловичем деньги нашел Смердяков и вернул ему, чем очень удивил своего хозяина, - лакей, а честный. Дмитрий, рассказывая Алексею о своем отце и трех тысячах, которые его отец спрятал, чтобы подарить Грушеньке, говорит: «и никто-то не знает, где у него деньги лежат, кроме лакея Смердякова, в честность которого он верит, как в себя самого» .
В «Хижине дяди Тома» о честности и набожности дяди Тома говорит его хозяин мистер Шелби, как о первоклассном, самом дорогом товаре: «Можете быть уверены, что у Тома это настоящий товар. <>Да вот, посудите сами. Прошлой осенью я послал его в Цинциннатти по одному делу. Он доложен был доставить мне оттуда пятьсот долларов. Говорю ему: «Том! Доверяю тебе как христианину. Я знаю, что ты не обманешь своего хозяина». И он вернулся домой, в чем я ни минуты не сомневался.» .
Будучи проданным другому хозяину, дядя Том все равно сохранял свои честность и набожность: «Пользуясь полным доверием хозяина, который давал ему деньги не глядя и совал сдачу в карман не считая, Том вполне мог бы плутовать, и только душевная чистота, подкрепленная верой в бога, удерживала его от такого искушения. На безграничное доверие, оказываемое ему, он отвечал как бы присягой в самой щепетильной честности» . Примечательно, что даже набожность Тома, который постоянно носил в кармане своих холщевых штанов Библию и при каждой свободной минуте читал ее, Ф.Достоевским творчески интерпретировал, вследствие чего Смердяков у него получился хотя и не набожным и далеко не религиозным, а, как бы очень часто медитирующим, что, возможно, тоже представляло своеобразную религиозность. Смердяков «иногда в доме же, аль, хоть на дворе, или на улице, случалось, останавливался, задумывался и стоял так по десятку даже минут. Физиономист, вглядевшись в него, сказал бы, что тут ни думы, ни мысли нет, а какое-то созерцание. <> Созерцателей в народе довольно. Вот одним из таких созерцателей был наверно и Смердяков, и наверно тоже копил впечатления свои с жадностью, почти сам еще не зная зачем» .
«Хижина дяди Тома» повлияла на создание образа Смердякова, однако в романе Бичер-Стоу есть образ и сцена, которые чуть ли не скопированы Ф.Достоевским, и предстают перед читателем хоть и несколько в ином виде (героиня стает героем), но, все же, аналогия образа Маркела из «Братьев Карамазовых» с образом девочки Евангелины из романа»Хижина дяди Тома» поразительна. Дочь второго владельца дяди Тома Сен-Клера маленькая Евангелина заболевает туберкулезом и быстро угасает, как и описываемый в житии старца Зосимы, составленного с его слов Алексеем, умерший от туберкулеза брат Зосимы Маркел. Когда Зосима был еще мальчиком, его брат Маркел, старший за него на восемь лет, внезапно заболел туберкулезом. Тяжелая болезнь и близость смерти изменили Маркела, - он стал очень добрым и отзывчивым, будто скорая неминуемость смерти переродила его. Маркел незадолго до смерти говорил «входящим слугам <>поминутно: «Милые мои. Дорогие, за что вы мне служите, да и стою ли я того, чтобы служить-то мне? Если бы помиловал Бог и оставил в живых, стал бы сам служить вам, ибо все должны один другому служить» . В «Хижине дяди Тома» читаем: «А как Евангелина жалела преданных слуг, в жизни которых она была светлым лучом! <>Ей хотелось что-то сделать для негров - спасти их, - всех, не только своих, и этот горячий порыв воли представлял собой такой печальный контраст с ее хрупким обликом» . Маркел говорил матери: «Мама, радость моя, <>нельзя, чтобы не было господ и слуг, но пусть же я буду слугой моих слуг, таким же, как и они мне. Да еще скажу тебе, матушка, что всякий у нас пред всеми во всем виноват, а я более всех» .
Евангелина говорит почти то же, что и Маркел, с той лишь разницей, что она маленькая девочка и живет в стране, где рабами являются люди другой расы. Ева однажды сказала:
- Дядя Том, <>я понимаю, почему Христос хотел умереть за нас. <>Мне трудно объяснить это, но когда я увидела тех несчастных на пароходе… и тебя… помнишь? Кто расстался с матерью, кто с мужем, матери оплакивали своих детей… Когда я узнала про бедную Прю и про многое другое - как это все ужасно! - тогда мне стало ясно, что я умру с радостью, лишь бы моя смерть искупила все эти несчастья. Ах, Том! Если б можно было умереть за них» . Маркел же, как рассказывал Алексею Зосима, «Поманил он меня, увидав, подошел я к нему, взял он меня обеими руками за плечи, глядит мне в лицо умиленно, любовно; ничего не сказал, только поглядел так с минуту: «ну, говорит, ступай теперь, играй, живи за меня» .
Как видим, влияние на содержание некоторых сцен и характеров «Братьев Карамазовых» оказали те сцены двух американских романов о рабстве, где раб является сыном своего хозяина, и где хозяин и его гости тешатся над рабом, который подает им блюда, поскольку они обедают или ужинают. Также влияние прослеживается на характере и словах Маркела и совпадении таких качеств раба, как профессионализм и честность. Да, Смердяков вырисован Ф.Достоевским совершенно с иных позиций, нежели Арчи или дядя Том, - Смердяков лукав и извращен, и, по-видимому, влияние рабства Ф.Достевский понимал, как надругательство над душой человека. Вследствие чего «раб» и лакей романа Ф.Достоевского начинал обладать уже далеко не благородными качествами. Но и об этом мы тоже можем прочитать в романе «Хижина дяди Тома», где, по славам хозяина дяди Тома, который дает общую характеристику всем рабам, рабы извращены и лукавы, и, что интересное, его словами можно характеризовать и Смердякова. Однажды Сен-Клеру был задан вопрос - Неужто среди ваших невольников не найдется честных людей?», на что Сен-Клер ответил: «Нет, почему же? Попадаются изредка такие, кто по природному своему простодушию, непрактичности и преданности способен устоять перед самым дурным влиянием. Но видите ли в чем дело? Негритянские дети с молоком матери впитывают уверенность, что прямые пути для них заказаны. Они лукавят с родителями, с хозяйкой, с хозяйскими детьми - товарищами своих игр. Хитрость, лживость неизбежно входят у них в привычку.<>Что же касается честности, то ведь мы относимся к невольникам, как к малым детям, и держим их в таком зависимом положении, что они не понимают права собственности, и поэтому им ничего не стоит протянуть руку к хозяйскому добру. Я, например, не представляю себе, как они могут быть честными. Такой вот Том среди них чудо» .
Ф.Достоевский, очевидно, тоже не представлял, и лакей Смердяков у него не является исключением. Поэтому он не только протягивает руку к хозяйскому добру, но и поднимает ее на своего хозяина. Кажется, что «Братья Карамазовы» - тоже роман о рабстве, но только в нем в лице Смердякова описан самый типичный раб, не ставший исключением и чудом, как дядя Том.
Использованная литература
- Бичер-Стоу Г. «Хижина дяди Тома», Киев, 1987.
- Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы», том четырнадцатый, Полное собрание сочинений в тридцати томах, Ленинград, 1976.
- Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы», том пятнадцатый, Полное собрание сочинений в тридцати томах, Ленинград, 1976.
- Хильдрет Р. «Белый раб», http://lib.rus.ec/b/141218/read
Лизавета Смердящая — попрошайка, она очень маленького роста, придурковата, она — юродивая. Будучи беременной, она приходит в дом Фёдора Карамазова и рожает сына. Весь город уверен, что его отцом является Федор. Мальчика воспитывают камердинер Григорий и его жена Марфа, теперь он — лакей в карамазовском доме. Он носит фамилию Смердяков. Он лакей, но в то же самое время все думают, что он один из братьев Карамазовых. В нем есть что-то неприятное и отталкивающее.
В детстве Смердяков любил вешать кошек и устраивать им похороны. Он заматывался в простыню, делал вид, что машет кадилом, и пел. Григорий увидел, как Смердяков играет в похороны, и выпорол его. Тогда тот забился в угол комнаты и неделю смотрел на Григория ненавидящим глазом. Как верно чувствует Григорий, Смердяков не способен никого полюбить. Он не способен любить и радоваться.
Повзрослев, этот герой проявляет недюжинные поварские способности, едет учиться в Москву, а по возвращении становится поваром в доме Карамазовых. Он болезненно привержен чистоте, когда он кушает, тщательно обследует содержимое суповой тарелки, подымает кусок хлеба на свет и только после этого приступает к еде. К этой же болезненной брезгливости, видимо, имеет отношение и его тщательность в одежде, не свойственная доморощенному повару. Он носит опрятный сюртук и белую рубашку, чистит свою одежду дважды в день, его щегольская обувь надраена до блеска. Большую часть своего жалованья он тратит на то, чтобы выглядеть франтом. Он употребляет помаду для волос и духи.
При этом Смердяков («Братья Карамазовы») не развлекается с женщинами. Он их презирает и ненавидит. Впрочем, это относится не только к женщинам, но к людям вообще. Ввиду своей презрительности, он не заговаривает первым. От него не веет здоровым добродушием, его речи — сплошная ненависть. Он признается, что ненавидит всю Россию. После возвращения из Москвы, он как-то сразу стареет, сморщивается, лицо покрывается морщинами. С изрядной долей иронии Достоевский называет этого двадцатичетырехлетнего анемичного и лишенного свежести молодого человека созерцателем.
Этот скользкий, безвкусный и холодный человек, который не знает, что это такое — думать, был для Достоевского одним из представителей той части русского народа, который пребывает в умственной темноте. Таков же в этом отношении и маляр Миколка («Преступление и наказание») — он приехал в Петербург из деревни, глаза у него смотрят в разные стороны. Как-то раз Смердяков («Братья Карамазовы») отправился в Москве в театр, но вернулся разочарованным. В подражание другим он употребляет помаду и духи, но театр не помещается ему в голову.
После того, как его хозяин Федор заканчивает трапезу, Смердякову позволяется стоять возле стола. Он всегда слушает, о чем говорят Алёша и Фёдор после еды. Он напряженно внимает атеистическим речам Ивана о том, что «всё позволено». Так он овладевает «наукой».
Смердяков ощущает, что образованный Иван тоже не любит людей, и он ощущает родство с ним. Смердяков никогда раньше не разговаривал с хозяином на «умственные» темы. Теперь же он вдруг полюбил рассуждать. Он развивает свои странные идеи, обращаясь к воспитавшему его Григорию, но на самом деле ему хочется внимания Ивана.
Когда Фёдор вдруг рассердился на Смердякова-софиста и прогнал его от стола, он назвал его «валаамовой ослицей», в голове которой творится такое, что никому не понять. Он спрашивает Ивана, чем он так привлекает к себя Смердякова. «Ровно ничем, уважать меня вздумал; это лакей и хам... Будут другие и получше, но будут и такие. Сперва будут такие, а за ними получше», — отвечает Иван.
То есть Иван говорит о том, что русский народ потихоньку обретает голос, и Смердяков стоит в начале этого пути. Смердяков («Братья Карамазовы») — это заговорившая «валаамова ослица», в голове которой творится непонятно что. Он убивает Фёдора Карамазова, ставит Ивана в ужасное положение. Смердяков вроде бы дурачок, его ход мыслей не имеет ничего общего с привычной нам логикой. В то же самое время он демонстрирует предельную расчетливость и хитрость в осуществлении своих замыслов. Лучше и страшнее всего это видно по тому, как он осуществил убийство Фёдора, почувствовав, что это является тайным желанием Ивана. После ареста Дмитрия Иван трижды приходит к Смердякову, и из их разговоров становится ясно наличие между ними молчаливого согласия относительно убийства.
По просьбе Фёдора Иван должен отправиться в деревню Чермашню, но тот медлит. И только после понуканий Смердякова он соглашается отправиться туда. Смердяков истолковывает это в качестве молчаливого указания убить Фёдора во время отсутствия Ивана.
Смердяков тщательно следит за Иваном, который должен получить часть отцовского наследства. После смерти Фёдора Дмитрий, Иван и Алёша должны получить по сорок тысяч рублей. Но Фёдор страстно хочет жениться на Грушеньке. Если это случится, она может переписать все наследство на себя. Поэтому Фёдор должен умереть до женитьбы. Если же Дмитрия признают виновным в смерти Фёдора, тогда его доля будет поделена между Иваном и Алёшей.
Если он, Смердяков, убьет Фёдора ради Ивана, а все посчитают преступником Дмитрия, тогда тайное желание Ивана будет исполнено. В этом случае Иван должен будет почувствовать своеобразную благодарность и признает Смердякова своим братом. Смердяков предвидит: если Иван получит наследство, то он всю жизнь будет должен вознаграждать Смердякова.
Этот «созерцатель», этот «валаамов осел», который якобы не способен к настоящей мысли, оказывается воистину прозорлив — он безжалостно видит все, что творится в глубинах чужой души. Но Иван клянется, что, отправляясь в Чермашню, ни о каком убийстве он и не помышлял. «Нет, клянусь, нет! — завопил, скрежеща зубами, Иван». То молчаливое согласие, о котором грезил Смердяков, оказывается фикцией.
Это оказывается для Смердякова ужасным ударом. Он полагал, что за словами его разговора с Иваном, когда тот отправлялся в Чермашню, скрыт понятный только им двоим смысл. Когда Смердяков сказал Ивану, что приятно поговорить с умным человеком, ему казалось, что Иван понимает, о чем он говорит. Теперь же оказывается, что это были лишь его домыслы, и Смердяков ощущает глубочайшее разочарование. Он — вовсе не один из братьев Карамазовых, он — всего лишь жалкий лакей.
Смердяков отдает Ивану три тысячи рублей, которые он похитил из спальни убитого Федора. После ухода Ивана он вешается. Смерть Смердякова, не оставившего даже записки, производит тяжелое впечатление. Смердяков не любил людей, не любил он, похоже и самого себя. И сама жизнь была ему ненавистна.
