Современный русский фольклор. Современный русский фольклор и языческий метал

Внутренняя форма слова — признак реалии, положенная в основу ее языковой названия. Например, внутренней формой существительного стакан («стеклянный сосуд цилиндрической формы, без ручки, предназначенной для питья, хранения жидкости и т.д.») признак «стеклянная». Следовательно, тот, кто придумал это название, принял во внимание материал, из которого сделано предмет. Внутренняя форма слова является языковой универсалией, то есть присуща абсолютно всем словам всех языков мира.

Называя ту же реалию (денотат), носители разных языков нередко используют различные признаки, причем не всегда существенны. Так, цветок семьи Гиацинтовая в русском языке называется подснежник, а в украинском — подснежник. Русский при номинации использовал тот факт, что цветок прорастает под снегом, а Украинец — что она связана с лесом. Ср. внутреннюю форму названий подснежника в других языках: немецкое Schneeglöckchen (буквально «снежный колокольчик»), английское snowdrop («снежный капля»), французское perce-neige и польское przebiśnieg («пробийсниг»). Научное название подснежника Galánthus буквально означает «молочный цветок» (с древнегреческого gála «молоко» и ánthos «цветок»).

Внутренняя форма может полностью совпадать с лексическим значением слова (бракоделов, водонос, скрипач), быть уже, чем лексическое значение (столяр — кроме столов, столяры изготавливают и другие изделия из дерева), быть шире лексическое значение (водохранилище — это не любой которое хранилище для воды, а лишь «искусственный водоем, созданный путем перегораживания плотиной реки для хранения и регулирования запасов воды»), а также противоречить лексическом значению (белка — эти животные обычно рыжие; ср. еще высказывания пушечный выстрел, цветное белье, красные чернила ). Противоречие между внутренней формой и лексическим значением имеется в словах с переносным, метафорическим значением (небожитель «выдающийся художник или ученый, недоступной для простых смертных»).

Учение о внутренней форме слова разработал выдающийся украинский языковед А. А. Потебня, опираясь на учение о внутренней форме языка В. фон Гумбольдта. А. А. Потебня подчеркивал, что внутренняя форма слова часто содержит толкование или оценку обозначаемого предмета. Языковеды используют ее как один из источников воспроизведения языковой картины мира.

Типы

С точки зрения говорящего внутренняя форма слова бывает ясной, прозрачной (март, апрель, май) и затемненной, скрытой. Такой для украинськомовця есть внутренняя форма большинства чужих слов (абажур, сальто, кимоно) хоть носители языков, из которых эти слова заимствованы, могут его понимать. Внутренняя форма бывает затемненной и в удельных словах. Современные говорящие обычно не испытывают генетической связи между словами освіта і світло , середина і серце , цілий і цілувати , жити і жир , пити і пиво , мазати і масло . Внутренняя форма обычно затемняется через звуковые и смысловые изменения, потерю языке образующей слова. Например, россияне не осознают внутренней формы слов колесо, кольцо, около, потому русский язык потеряла слово круг, сохраненное в украинском.

Процесс затемнения внутренней формы слова называют деэтимологизация (или демотивацией). На материале русского и других славянских языков ее исследовал Л. А. Булаховский. Внутреннюю форму слова не следует путать с этимологией слова. Последний термин означает происхождения слова. Этимология как наука исследует происхождение и историю слов, в частности, проявляет затемненную внутреннюю форму слова.

Внутренняя форма слова - связь звукового состава слова и его первоначального значения, семантическая или структурная соотнесённость составляющих слово морфем с другими морфемами данного языка; способ мотивировки значения в данном слове. Слово характеризуется неразрывной связью его звуковой оболочки и значения, однако в одних случаях эта связь для говорящих совершенно прозрачна, а в других - оказывается неясной; напр., вполне очевидно, что слова вторник и пятница называют второй и пятый день недели, а подснежник - это цветок, к-рый появляется «под снегом». Мотивировка значения в подобного рода словах достаточно ясна, т. е. ясна В. ф. с. Вместе с тем существует много примеров, когда мотивировка значения слов в совр. рус. языке оказалась утраченной, хотя она явно осознавалась в др.-рус. эпоху. Для того, чтобы понять эту мотивировку, вскрыть В. ф. с, нужны специальные разыскания. Воссозданием утраченной В. ф. с. занимается этимология (см.). Напр., в совр. сознании глагол стрелять и сущ. выстрел связываются со звуком, со стрельбой из огнестрельного оружия, а не со словом стрела, с к-рым они первоначально были связаны; В. ф. с. стрелять и выстрел оказалась забытой. Точно так же забыта В. ф. с. брак - "супружество", связанная с
глаголом брать (ср. укр. побратися - "сочетаться браком"), В. ф. с. портной, связанная с порты-"одежда* (портной - "тот, кто шьёт одежду"), В. ф. с. неделя - "нерабочий день" (от не делать, отсюда и понедельник - "день после нерабочего дня") и т. д.
Следовательно, В. ф. с- это первоначальное его значение, в основу к-рого положен какой-то определённый признак предмета или явления (см. Номинация). При этом выбор такого признака не обязательно должен определяться его существенностью: это может быть лишь «бросающийся в глаза признак» (Л. Фейербах); поэтому в разных языках один и тот же предмет может быть назван на основе выделения разных признаков, напр. рус. портной - нем. Schneider (от schnciden - "резать"); болг. шивач (от шия - "шить"); рус. напёрсток - букв, "надеваемый на перст" (перст - "палец") - нем. Fingerhut - букв, "палец-шляпа". Однако наряду со специфическими чертами в назывании предметов и явлений в разных языках может наблюдаться и общее в способах выражения понятий, что связано с общностью принципов человеческого восприятия. Так, если в рус. языке в названии подснежник отражается признак раннего появления этого цветка, то в нем. Schneeglokchen - букв, "снежный колокольчик" -тоже обнаруживается связь со снегом, но есть и дополнительный признак - форма цветка, в англ. snowdrop - букв, "снежная капля" - иное представление формы, но связь со снегом сохраняется, а во франц. perce-neige - букв, "пробивающийся через снег" - добавляется ещё и представление о движении.
Утрата В.ф. с, или демотивация, объясняется разными причинами: она может быть связана с утратой того слова, от к-poro образовано данное слово (так, утрата в рус. языке слова коло - "колесо" привела к утрате В. ф. с. кольцо - первоначально уменьшительное от коло и слова около - букв, "вокруг"), с утратой предметом признака, ранее для него характерного (так, город перестал быть связан с городить, т. к. города перестали огораживаться; мешок перестал быть связан с мехом, хотя первоначально это уменьшительное от мех), с существенными фонетическими изменениями облика слова в истории языка (напр., первоначально к одному корню восходят пары слов коса и чесать, городить и жердь, говор и жук, цена и каяться).

было бы определить Внутренняя форма слова как семантическую или структурную соотнесённость лексической или грамматической морфемы слова с другими морфемами данного языка, которая может возникать в представлении говорящих при анализе структуры этого слова. Эта соотнесённость может быть объективно обусловлена сохранением в структуре слова исходного этимона («снегирь» и «снег»), но может быть и результатом так называемой «народной», или «ложной», этимологии («близорукий» из «близозоркий»). Иначе понимается Внутренняя форма слова в семасиологии и стилистике, где с этим термином связывается представление о внутренней образности слова (словосочетания), т. е. о созначениях, возникающих при его употреблении в контексте благодаря различной предметной и системной отнесённости слова (словосочетания) в целом и отдельных его частей. Школа русского и украинского учёного А. А. Потебни понимала Внутренняя форма расширительно не только в отдельном слове, но и в художественном произведении в целом.

2) Внутренняя форма языка. Немецкий учёный В. Гумбольдт выделяет в языке внешнюю форму («выражение, которое язык создаёт для мышления») и Внутренняя форма , т. е. систему понятий, отражающую особенности мировоззрения носителей данного языка и закрепляемую внешней формой языка. В совокупности внешняя и Внутренняя форма образуют форму языка, противополагаемую Гумбольдтом содержанию. В понимании немецкого учёного Х. Штейнталя Внутренняя форма есть способ выражения в языке психического содержания; она противопоставляется звуковому материалу («внешней звуковой форме») и психическому содержанию. Таким образом, Внутренняя форма у Штейнталя соответствует скорее гумбольдтовской форме, а не Внутренняя форма Немецкий учёный В. Вундт , напротив, возвращается к пониманию Гумбольдта, различая «внешнюю языковую форму» как структуру языка и Внутренняя форма как комплекс скрытых психических процессов, проявляющихся с помощью внешней языковой формы.

В современной науке проблема Внутренняя форма рассматривается главным образом в различных ответвлениях неогумбольдтианства (см. Л. Вайсгербер , Э. Сепир , Б. Уорф ). Учёные-марксисты, раскрывая понятие Внутренняя форма , привлекают лингвосоциологию и лингвопсихологию.

Лит.: Гумбольдт В., О различии организмов человеческого языка..., пер. П. Билярского, СПБ, 1859; Шпет Г. Г., Внутренняя форма, М., 1927; Потебня А. А., Мысль и язык, 5 изд., Хар., 1926; Звегинцев В. А., Семасиология, М.,1957, гл. 7; Будагов Р. А., Введение в науку о языке, М., 1958.

А. А. Леонтьев.

Статья про слово "Внутренняя форма " в Большой Советской Энциклопедии была прочитана 9063 раз

Слово представляет собой сложное целое: оно имеет план выражения (те звуковые и буквенные комплексы, с помощью которых передаётся его произношение и написание) и план содержания (это информация о значении слова). Эти две стороны отражены в основных признаках слова - фонетической оформленности и семантической валентности (возможности слова сочетаться с определённым кругом слов в зависимости от его лексического значения). В.В. Виноградов отмечает: «Структура слова неоднородна в языках разных систем и на разных стадиях развития языка. Но если даже отвлечься от сложных вопросов истории слова как языковой категории, соотносительной с категорией предложения, в самом описании смысловой структуры слова еще останется много неясного… Лингвисты избегают давать определение слова или исчерпывающее описание его структуры, охотно ограничивая свою задачу указанием лишь некоторых внешних (преимущественно фонетических) или внутренних (грамматических или лексико-семантических) признаков слова. При одностороннем подходе к слову сразу же выступает противоречивая сложность его структуры и общее понятие слова дробится на множество эмпирических разновидностей слов» .

Для того, чтобы открыть верную производящую основу и уточнить вследствие этого значение слова и его связи с другими языковыми единицами, необходимо уяснить понятие внутренней формы.

Термин внутренняя форма слова введён в XIX веке А.А. Потебнёй. В.В. Виноградов, проследивший историю возникновения и формирования данного термина, отмечает, что «внутренней формой» слова многие лингвисты, вслед за В. фон Гумбольдтом и Х. Штейнталем, называют способ представления значения в слове, «способ соединения мысли со звуком» .

Р.А. Будагов указывает традиционную трактовку этого понятия, которой придерживаемся и мы: «Внутренняя форма слова - характер связи звукового состава слова и его первоначального значения, семантическая или структурная соотнесённость составляющих слово морфем с другими морфемами данного языка; способ мотивировки значения в данном слове. Слово характеризуется неразрывной связью его звуковой оболочки и значения, однако говорящим не всегда ясна эта связь…

…внутренняя форма слова - это первоначальное его значение, в основу которого положен какой-то определённый признак предмета или явления. При этом выбор такого признака не обязательно должен определяться его существенностью: это может быть лишь «бросающийся в глаза признак (Л. Фейербах); поэтому в разных языках один и тот же предмет может быть назван на основе выделения разных признаков…» . Однако Т.Р. Кияк отмечает: «…термин «внутренняя форма» можно воспринимать как несколько неудачный, поскольку не слова обладают внутренней формой, а люди «приписывают» её этим словам, сами носители языка выделяют из лексического значения отличительный признак (признаки) в качестве внутренней формы, структурируя её из известного им содержания единицы» . А.А. Зализняк пишет о том, что «особая теория внутренней формы имеется у П. Флоренского, который трактует её одновременно как «душу слова» и как «факт личной духовной жизни» человека, пользующегося данным словом» .

Р.А. Будагов ставит вопрос: «Как же осуществляется в слове связь между значением и звучанием?» . И далее отмечает: «Нетрудно заметить, что не все слова представляются нам одинаково мотивированными. Пятьдесят или шестьдесят без всякого труда осмысляются как состоящие из пяти и десяти, шести и десяти, тогда как сорок уже вызывает затруднения. Что кроется под звуковой оболочкой того или иного слова? Почему в одном языке стол называется столом, а в других - это tisch, table, mensa и т. д.?» .

И в самом деле, анализируя, например, слово лесник, мы уверенно можем заявить, что название этого денотата обусловлено производящей базой - словом лес, а суффикс - ник- указывает на профессию. Но вот как образовалось слово лес, полагаясь лишь на словообразовательный анализ, мы объяснить уже не можем.

«Слова всегда так или иначе мотивированы, только в одних случаях эта мотивировка лежит как бы на поверхности языка, а в других она осложнена целым рядом последующих - смысловых, грамматических и фонетических - напластований. Способ выражения понятия через слово, характер связи между звуковой оболочкой слова и его первоначальным содержанием и называется внутренней формой слова».

Языковеды отмечают, что в разных языках один и тот же денотат может получать своё наименование на основе различных признаков. Например, в русском языке слово лейка мотивируется тем действием, которое производит данный предмет. Английское же watering-pot (буквально - «поливающий горшок») с аналогичной семантикой указывает не только на функцию предмета, но и на подобие его с другим объектом материального мира - горшком.

Р.А. Будагов указывает: «Бросающийся в глаза признак» лежит в основе многих названий, а следовательно, и слов. Птица горихвостка некогда поразила человека своим необычайно ярким, как бы горящим хвостом («бросающийся в глаза признак»: гори + хвост; сравн. сорвиголова, крутиус). Этот поразивший человека признак и был положен в основу названия данной птицы. Разумеется, «бросающийся в глаза признак» предмета или явления вовсе не всегда оказывается таким эффектным, ярким. Он обычно бывает гораздо более «спокойным»: подсвечник - это «то, что находится под свечой», а наперсток - «то, что (надевается) на перст», т. е. на палец. Но и в подобных случаях обнаруживается определенный «бросающийся в глаза признак», определяющий название, формирующий слово.

Чтобы выявить своеобразие внутренней формы слова в каждом отдельном языке, очень полезно сравнить внутреннюю форму слова в одном языке с внутренней формой соответствующего слова в другом или других родственных языках. Сравнение поможет уяснить специфику слова в отдельном языке и покажет, как объединяются и чем отличаются друг от друга языки и в этом отношении…» .

Понятие внутренней формы весьма важно, так как «оно имеет под собой вполне определённую психолингвистическую реальность. Дело в том, что представление, что «истинным» значением слова является его «исходное» значение, необычайно глубоко укоренено в сознании говорящих» .

Часто происхождение слова затемнено, что обусловлено рядом факторов. «Утрата внутренней формы слова объясняется разными причинами: она может быть связана с утратой того слова, от которого образовано данное слово…, с утратой предметом признака, ранее для него характерного…, с существенными фонетическими изменениями облика слова в истории языка…» , а также семантическим расхождением исторически производного и производящего слов (деэтимологизацией) либо народной (ложной) этимологией, которой «…научная этимология противопоставляет своё главное операционное понятие - историческое тождество, т. е. первоначальное единство формы и значения» . Кроме названных Ф.П. Филиным, Ю.С. Маслов к причинам утраты мотивировки относит также «ненужность мотивировки с того момента, когда слово становится привычным» и закрепление лексемы в русском языке при заимствовании слова из другого языка [подробнее см.: 13, с. 114 - 115]. Этот процесс обусловлен также и экстралингвистическими факторами, например, тем, что «словарный состав языка непосредственно открыт для «вмешательства» людей, допускает замены конкретных единиц, выбор слов различного происхождения и образования» .

Т.Р. Кияк рассматривает имплицитную (затемнённую, неясную, немотивированную) и эксплицитную (прозрачную, ясную, мотивированную) внутреннюю форму слова. «Имплицитные внутренние формы (мы считаем, что данное понятие, как и понятие эксплицитной внутренней формы, необходимо применять в единственном числе - О.М.) представлены, как правило, простыми словами, принадлежащими в большинстве своём к первозданной лексике. Исключая грамматические аспекты, можно утверждать, что непроизводным языковым единицам свойственна с точки зрения современного состояния языка произвольность плана выражения по отношению к плану содержания, относительная независимость выбора означающего от характера означаемого».

Языковед отмечает, что производные слова в основной своей массе обладают эксплицитной внутренней формой, так как они мотивированы уже своим внешним видом, словообразовательной структурой и определёнными морфемами. И далее: «Чем ниже словообразовательный уровень лексической единицы, тем более высокой степенью общности она обладает и тем ближе внутренняя её форма значению; и наоборот, одновременно с уменьшением экстенсионала понятия происходит не только увеличение его интенсионала, но и конкретизация соответствующей внутренней формы. Можно утверждать, что корневые слова в целом абстрактнее и богаче объёмом понятия, чем производные единицы, и вместе с тем беднее по содержанию, поскольку, как известно, объём и содержание понятия находятся в обратном отношении» .

Т.Р. Кияк тесно связывает понятия внутренней формы и лексического значения слова, указывая, что «внутренняя форма простых слов в основном ориентирует на их лексическое значение. Более того, с некоторой степенью условности можно утверждать, что в знакомом для участников коммуникации корневом слове внутренняя форма в виде составной части, как признак, как образ, включается в его лексическое значение. В этом можно усматривать определённое преимущество простых слов… Отметим, однако, что внутренняя форма непроизводных лексических единиц зависит от многих экстралингвистических факторов (состояния субъекта, его опыта, знаний, возраста и т. п.)…» . Другой учёный, Ю.С. Маслов, более полно характеризующий данное отличие, пишет: «Мотивировку слова, даже в тех случаях, когда она совершенно ясна и «прозрачна», следует строго отличать от концептуального значения. Мотивировка есть как бы способ изображения данного значения в слове, более или менее наглядный «образ» этого значения, можно сказать - сохраняющийся в слове отпечаток того движения мысли, которое имело место в момент возникновения слова. В мотивировке раскрывается подход мысли человека к данному явлению, каким он был при самом создании слова, и потому мотивировку иногда называют «внутренней формой слова», рассматривая её как звено, через которое содержание (= значение) слова связывается с его внешней формой - морфологической структурой и звучанием.

Отличие мотивировки от значения ясно видно в тех случаях, когда одно и то же значение мотивировано в разных языках (см. пример выше - О.М.) или в словах-синонимах одного языка по-разному… Вместе с тем нередко слова с разными значениями имеют одинаковую или очень сходную мотивировку. Например, белок, беляк (заяц), бельё, бельмо, белка, белуга мотивированы одним и тем же признаком белого цвета; русск. ценный и сербскохорв. иeнан мотивированы связью с ценой (сербскохорв. цeна), но значения у этих прилагательных почти противоположные - русское значит `имеющий большую цену", а сербскохорватское - `дешёвый, доступный по цене". Отмечено, что значение, которое слово могло бы иметь в соответствии со своей мотивировкой и словообразовательной структурой, почти всегда шире того, которое оно фактически имеет в языке. Так, слово молочник могло бы в принципе обозначать любой предмет, имеющий то или иное отношение к молоку или к чему-то похожему на молоко, фактически же это слово в литературном русском языке закрепилось только в значениях `небольшой сосуд для молока" и `торговец молоком" (словари соответственно выделяют два омонима); в некоторых говорах имеется еще молочник `одуванчик"; однако, например, бидон для молока, молокозавод, разные блюда, приготовленные на молоке, молочный буфет, грудного ребенка, Млечный путь и многое другое, что могло бы называться молочником, так не называют и никогда не называли» .

Т.Р. Кияк рассматривает внутреннюю форму как явление синхронное. Мы же придерживаемся противоположной точки зрения, т. к. любое слово, даже с современной позиции языка производное, с течением времени может стать непроизводным, что и усложнит выявление его внутренней формы. По этому поводу Ю.С. Маслов отмечает: «В процессе функционирования слова мотивировка имеет тенденцию забываться, утрачиваться. В результате мотивированное слово постепенно переходит в разряд немотивированных» .

Изучая эксплицитную внутреннюю форму, Т.Р. Кияк пишет: «Если приведённое понимание внутренней формы корневых слов может вызвать некоторые сомнения, то в группе производных единиц внутренняя форма обнаруживается сравнительно легко и однозначно. Такая внутренняя форма актуализируется посредством различных словообразовательных средств, в частности морфем. Но при этом не следует забывать, что словообразовательным формантом может быть лишь морфема, наделяющая слово новым значением, а не его оттенком, в том числе и нулевая морфема, обеспечивающая переход слова в другую часть речи…

Внутренняя форма производной лексической единицы определяется в первую очередь её морфемной структурой. В качестве языковых средств репрезентации морфем способны выступать или корневое слово, или субститут морфемы в виде словообразовательного форманта…» .

Несмотря на близкую связь, понятие внутренней формы следует отличать от понятия словообразовательного значения, ибо последнее является лишь частью первого. Кроме этого, словообразовательное значение может быть свойственно ряду слов с различными формантами, в то время как каждая внутренняя форма рассматривается индивидуально.

Подводя итог рассмотрению типов внутренней формы, Т.Р. Кияк приводит следующую классификацию: «Таким образом, по своим семантическим, когнитивным и словообразовательным характеристикам узуальные внутренние формы подразделяются на:

1) эксплицитные внутренние формы:

а) синтаксические (лексемные) - например, «вычислительная машина»,

б) производные (морфемные) - например, «быстрота», «учитель»,

в) переосмысленные внутренние формы - выражения, образованные путём «семантического словообразования» (термин Е.С. Кубряковой) - например, «палец» - технический термин от «палец» - общеупотребительное слово…

2) имплицитные внутренние формы, т. е. внутренние формы непроизводных единиц (например, общеупотребительные слова - «дом», «рука», «огонь»).

К числу весьма спорных вопросов относится проблема внутренней формы производных и сложных слов-интернационализмов… Думается, при этом целесообразно различать существование субъективированной (имплицитной) и полуэксплицитной внутренних форм. В последнем случае внутренняя форма легко выявляется посредством морфемного анализа интернационализма, рассматриваемого как производное слово» .

Как и многие языковые явления, внутренняя форма слов обусловлена экстралингвистическими факторами. В.В. Виноградов писал: «Внутренняя форма» слова, образ, лежащий в основе значения или употребления слова, могут уясниться лишь на фоне той материальной и духовной культуры, той системы языка, в контексте которой возникло или преобразовалось данное слово или сочетание слов. Выбор той или иной «внутренней формы» слова всегда обусловлен идеологически и, следовательно, культурно-исторически и социально» .

Уместно отметить специфику внутренней формы заимствованных слов. Л.А. Булаховский пишет о том, что «иностранные слова поступают в заимствующий их язык обыкновенно без внутренней формы и не этимологизируемыми или очень слабо этимологизируемыми (в смысле соотношения их к гнёздам)» . Этой же точки зрения придерживается и Ф.П. Филин, который указывает, что при этом «отсутствие «внутренней формы» не мешает слову выполнять свои функции» .

Следует также учитывать зависимость между внутренней формой слова и его лексическим значением: «…внутренние формы являются лишь посредниками между лексическим значением и материальной языковой оболочкой…

Исходя из этого, вряд ли есть основание утверждать, что внутренняя форма слова представляет собой языковую мотивированность (тем более все её разновидности). Правильнее рассматривать мотивированность как свойство внутренней формы, как результат её соответствия значению, а внутреннюю форму - как основу мотивированности лексической единицы» .

Таким образом, следующее понятие, которое мы рассмотрим, - это понятие мотивированности (мотивировки) слова. Данный термин чаще всего рассматривается как синоним лексемы «внутренняя форма слова» Изучая этот вопрос, Ю.С. Маслов пишет: «Составной частью внутреннего содержания многих слов является так называемая мотивировка - заключённое в слове и осознаваемое говорящими «обоснование» звукового облика этого слова, т. е. его экспонента, - указание на мотив, обусловивший выражение данного значения именно данным сочетанием звуков, как бы ответ на вопрос «Почему это так названо?» .

Как уже отмечалось выше, слова могут быть мотивированными с современной точки зрения и немотивированными на синхронном срезе, однако объясняемыми исторически.

«Мотивировка, опирающаяся на реальный мотивирующий признак, может быть названа реальной (сравн. приведённые примеры). В иных случаях встречается фантастическая мотивировка, отражающая мифические представления, поэтические вымыслы и легенды. Так, в ряде языков названия дней недели связаны с именами богов языческой мифологии… Наконец, есть примеры чисто формальной мотивировки: ясно, от какого слова образовано данное слово, но непонятно, почему. Сравн. такие названия, производные от имен собственных, как антоновка (яблоко), анютины глазки.

Разными могут быть и способы языкового выражения мотивирующего признака. «Звуковая материя» языка создаёт возможность «изобразительной мотивированности», позволяя в той или иной мере имитировать характерное звучание предмета. Так возникают звукоподражательные слова вроде … пинг-понг, мяукать, мычать, каркать, кудахтать, бренчать, хихикать и т. д. …

Значительно чаще, чем «изобразительная», встречается «описательная мотивированность», т. е. «описание» мотивирующего признака с помощью обычного (незвукоподражательного) слова. Это можно наблюдать 1) при употреблении слова в переносном значении, 2) в производных и сложных словах.. Переносное значение мотивировано сосуществующим с ним прямым (переносное «второй степени» - переносным «первой степени» и т. д.), как в словах окно, зелёный и др… Производные и сложные слова мотивированы связью с теми, от которых они образованы…

Мотивировка слова бывает связана с его эмоциональными коннотациями. Это проявляется в сознательном отталкивании от слов с «неприятной» мотивировкой» .

Д. =Н. Шмелёв указывает: «Семантическая структура слова не остаётся неизменной. С исчезновением некоторых значений, появлением новых изменяется соотношение между значениями слова…» . При обнаружении неясной внутренней формы необходимо прибегать к этимологическим исследованиям.

Р. =А. Будагов отмечает: «Трудным является вопрос, относящийся к разграничению внутренней формы слова и его этимологии. Этимология - установление происхождения слова и его генетических связей с соответствующими словами других родственных языков - понятие более широкое, чем внутренняя форма слова. Для этой последней более существенна образная структура слова, тогда как этимология охватывает все слова данного языка и более последовательно привлекает материалы других родственных языков. Проблема внутренней формы слова подчиняется проблеме этимологии слова, как частное общему. Во внутренней форме слова первоначальное его значение обычно как бы вытекает из самой структуры слова. Структура слова четко обрисовывает его первоначальное значение. В этимологии же вообще эти связи могут быть и более сложными. Поэтому внутренняя форма слова является лишь частным, наиболее простым и наглядным типом этимологии и этимологического значения…» .

Т. =Р. Кияк же отмечает, что «главное отличие … между внутренней формой и этимологией состоит в том, что последняя рассматривается преимущественно гипостазировано, безотносительно к синхронному состоянию лексического значения, в то время как внутренняя форма, будучи имманентно присущей каждому слову, для носителя не всегда имеет скрытый характер, несмотря на возможное субъективирование её оттенков, особенно в случае восприятия или интерпретирования априори … можно также утверждать о существовании этимологической внутренней формы слова, обнаруживаемой посредством специальных исследований на определённом этапе развития языка ad hoc, и узуальной внутренней формы лексической единицы, функционирующей сегодня в языке» .

Изучая вопросы внутренней формы слова, В. =Г. Варина в своей статье «Лексическая семантика и внутренняя форма языковых единиц» даёт следующие выводы:

1. Внутренняя форма лексических единиц может быть определена как признак номинации, выражаемый словом и входящий в качестве особого компонента в состав лексического значения слова.

2. Внутренняя форма как основание номинации представляет собой синхронное явление в отличие от этимона, относящегося к диахроническому аспекту языка.

3. Сферой обнаружения внутренней формы слов будет в основном сфера так называемых «переносных» значений. В связи с этим необходимо, однако, сделать одну оговорку. Иногда в лингвистической литературе можно встретить высказывания, согласно которым внутренняя форма слова «совпадает с «главным» значением» или, иначе говоря, с «первичной семантической функцией слова» (Курилович 1962:247). Такая формулировка является, на наш взгляд, слишком общей. Более точным было бы, по-видимому, рассматривать в качестве внутренней формы не всё прямое (или главное) значение слова, которое состоит из комплекса семантических компонентов, а отдельные компоненты этого комплекса прямого значения, перенесённые в другую денотативную область. Перенесение в другую область номинации, а также отделение от всего комплекса признаков первичной номинации связано с некоторым видоизменением переносимых признаков.

4. Внутренняя форма в качестве компонента семантической структуры слова не всегда нейтральна по отношению к этой структуре в целом. Будучи динамическим компонентом значения, внутренняя форма в некоторых случаях выдвигается на первый план и обусловливает семантику слова. С этим связана её роль в синонимических отношениях лексических единиц и её значимость в полисемантической структуре слова.

5. В качестве компонентов значения признаки номинации многообразны, что даёт повод для их классификации. Одним из оснований такой классификации может быть разграничение их под углом зрения объективного и субъективного факторов. Классификация признаков номинации, в том числе и с этой точки зрения, может представить интерес для изучения семантики разных языков как в плане общих, так и различительных черт.

6. Случаи проявления внутренней формы при функционировании языка требуют специального изучения. К ним следует отнести прежде всего ситуации соприкосновения разных языков, которые возникают в первую очередь в процессе перевода, а также изучении иностранных языков» .

Анализируя сказанное В.Г. Вариной, хочется отметить, что мы согласны с большинством её положений. Однако не будет лишним сделать и следующие замечания:

1. Как уже отмечалось выше, мы рассматриваем внутреннюю форму слова как явление диахроническое.

2. Мы не считаем «переносное» значение слова основной сферой реализации его внутренней формы.

Уже из приведенного выше весьма общего определения В. Гум­больдтом формы языка явствует, что в самой форме взаимодействуют звук и значение, подчиняясь постоянной и единообразной мыслитель­ной деятельности человека, или деятельности его духа. На этом осно­вании и В. Гумбольдт, и Потебня выделяют внешнюю и внутреннюю форму языка и соответствующее им выражаемое и обозначаемое содержание. Эти общие выделенные категории требуют своего уточне­ния и раскрытия на основе анализа закономерностей функционирова­ния языка и его единиц, выражения ими содержания, образующегося в результате восприятия и отражения действительности.

Форма - не простая сумма материальных элементов (членораз­дельных звуков) и абстракций («внутриязыковых значений»); это ин­дивидуальный в каждом языке принцип деятельности человека, управляющий их взаимодействием и направленный всякий раз на выражение нового содержания, образуемого в конкретных речевых условиях. Форма постоянно испытывает давление содержания, эволю­ционируя в определенном направлении.

Внутренняя форма слова потому называется внутренней, что представляет собой, в противоположность внешней форме, мыс­лительный акт, в котором предшествующая мысль в виде усвоенного сообществом значения слова используется для представле­ния и понимания вновь воспринимаемого и обозначаемого предмета и, как следствие, образования нового значения. Формой же этот

мыслительный акт называется потому, что он, согласно Потебне, показывает, как, каким образом входит в наше сознание новое содержание мысли.

Мы воспринимаем новое явление с запасом некогда усвоенного знания в виде понятий, значений слов, которыми мы владеем в своей деятельности, практике общения. Мы используем этот запас при необходимости представить и понять воспринимаемое новое явление, мобилизуем приобретенное нами знание, подбираем те понятия и значения, которые могут служить всему говорящему сообществу сред­ством общего представления и понимания данного явления.

«Старое» знание помогает нам представить и понять новое; но новое потому и новое, что выходит за пределы нам известного. Поэтому используемые понятия и значения при усвоении и понимании нового служат не более как «смысловыми знаками» (Потебня) этого нового содержания, помогающими нам представить и понять воспринимае­мый предмет со всеми являющимися в этом восприятии или представ­лении признаками. Поэтому значение слова и в момент своего образования всегда шире внутренней формы, включающей, как пра­вило, один признак.

Из сказанного следует, что внутренняя форма слова - это мысль в действии, направленном на представление, понимание и познание нового явления; это поступательное движение мысли.

Внутренняя форма слова участвует в представлении нового содер­жания одновременно с внешней формой, т. е. с определенным образом организованным звуковым комплексом. Признак, по которому весь говорящий коллектив представляет новый предмет и тем самым обра­зует значение слова, должен быть назван. Дискретная оформленная мысль возможна в единстве со средством своего материального диск­ретного же оформления и выражения вовне, т. е. в единстве с внешней формой. Только при этом условии мысль может быть воспринята и усвоена говорящим коллективом. Внутренняя форма рождается и существует одновременно и в единстве с формой внешней.

Например, при наименовании определенного вида гриба словом

(подберезовик говорящие подбирали значимые морфемы для представ­ления в слове называемого предмета по характерному, на их взгляд, признаку и тем самым создавали внутреннюю форму слова. Но одно­временно с ее созданием образуется особый звуковой облик слова, элементы которого соотносительны с представлением и одновременно служат знаком значения слова. Внешняя форма создается в необходи­мом единстве с внутренней для выражения и обозначения вновь образованного содержания слова. И такую картину мы наблюдаем при образовании любого нового слова. Таким образом, в диффузном, казалось бы, движении мысли 183

Потебня открывает элементы, свидетельствующие о ее внутреннем строении и об их разной познавательной роли в этом движении от известного - к новому. Обнаружить эти элементы мысли помогает внешняя форма слова, ввиду указанного выше известного сходства и даже изоморфизма мысли и звука. Внешне выраженный признак (или признаки) указывает на мыслительную, связь предшествующего слова (или значения в случае многозначности слова) с формирующимся значением нового слова, образуемым на основе отражения вновь обозначаемого предмета. Такими выделенными Потебней элементами являются: внешняя форма, внутренняя форма, представление или tertium comparationis (т. е. общее сравниваемых предметов, основа сравнения), образ, значение слова или его смысл. Важным компонен­том этого познавательного движения мысли Потебня считает образ как одну из форм мысли по выражаемому содержанию наряду с понятием. Нередко внутреннюю форму слова отождествляют с обра­зом, поскольку последний является закрепленным в слове итогом этого мыслительного процесса. Образ включает обобщение воспринимаемо­го, но в отличие от понятия по одному признаку, причем не всегда существенному. Образ двузначим, с его помощью представляется новый предмет, новое мыслительное содержание на основе ранее освоенного понятия или значения. Образ - исходная форма познания действительных явлений, осуществляемого с помощью слова. После­дующее выделение признаков обозначаемого, их познание приводит в конечном счете к расчленению образа, его «затушевыванию» и, как следствие, к образованию понятия.

В слове как узловой единице языка мы наблюдаем действие формы, направленное на отражение и познание нового явления. Аналогичное действие формы наблюдается и в языке в целом, где она также выступает в виде внутренней формы языка (В. Гум­больдт, А. Потебня, Г. Шпет и др.). И здесь также исторически разработанный, закрепленный в знаках мыслительный запас («внутри­языковые значения»), в соответствии с правилами и законами их применения, мобилизуется и используется говорящим сообществом для отражения и обозначения различного «внеязычного содержания». В действии внутренней формы языка вовлечены все единицы языка и закрепленные за ними «внутриязыковые значения», объединенные в единой системе и применяемые по свойственным для данной системы правилам и законам. В употреблении языка как формы мы оперируем готовыми, давно выработанными стереотипами речевых обра­зований. Главную роль здесь играет коммуникативная единица - предложение, которое, по замечанию Л. Витгенштейна, в старых выражениях должно сообщать нам новый смысл.

В речевом общении мы обмениваемся определенными синтакси-

ческими формулами, могущими наполняться конкретным, новым со­держанием. Внутренняя форма языка в целом обладает исключитель­ной информативной избыточностью, а следовательно, и большими возможностями для выражения - в разных объемах и отношениях - определенного «внеязычного содержания».

Если с помощью внутренней формы слова рождается новое слово и его значение, то с помощью внутренней формы языка выражается содержание языка всей совокупностью высказываний на данном языке в тот или другой период его существования. Как и в случае со словом, роль внутренней формы языка познавательная.

Форма языка создавалась в течение всей его истории, отразив в своем движении и развитии действительные взаимоотношения людей между собой и окружающим миром. Она представляет собой обобщен­ный и закрепленный опыт этого взаимоотношения, выражающийся в функционировании языка, в структурных и системных связях его единиц и их значений, в характере отражения ими действительности.

Стереотипы поведения людей, типичные условия и порядок их жизни, ее цикличность и пр. обусловили и выработали, в свою очередь, стереотипы применения языка, образование и функционирование его единиц и их форм и, надо думать, само строение языка вообще. Язык не мог бы быть средством отражения действительности, если бы он не был изоморфен самой действительности. Но этот изоморфизм не исключает оригинальности каждого языка по своему строению, внеш­ней и внутренней форме, всякий раз своеобразно преломляющей объективное содержание. В этом отношении язык напоминает своего носителя - человека, который, обладая общими родовыми признака­ми, свойственными людям вообще, тем не менее отличается от всех других своей внешностью, качествами, чертами характера, внутренним содержанием и пр.

Формальные возможности языка конкретно выражаются прежде всего на примере его основных единиц: номинативной - слова и коммуникативной - предложения.

Внутренняя форма слова, с помощью которой оно образуется, представляется чисто внутренним познавательным движением мысли, хотя и выраженным в виде признака названия - важного компонента формы. Образованное вновь слово, будучи принадлежащим к знаме­нательной части речи, уже с момента своего образования потенциально обладает всей парадигмой форм изменений, свойственной этой части речи (глагол изменить, например, обладает всеми спрягаемыми формами, выражающими значения лица, времени, наклонения, скло­няемыми формами причастия, формой деепричастия), а также дери-вативными, словообразовательными возможностями (измена, изменник, изменнический, изменнически). В этом отношении слово пред-

ставляется формулой, рассчитанной на ее использование в с и с -теме языка, способной тем самым выразить стоящее за словом понятие в разных связях с другими компонентами речи, а также послужить словообразовательной базой для развития родственных понятий.

Подобно слову, словосочетание и предложение обладают свойст­венной им парадигмой изменения, а также потенциально возможными синтаксическими преобразованиями. Обозначая более сложные мыс­лительные образования, словосочетание и предложение также облада­ют возможностью по-разному препарировать соответствующее им «внеязычное содержание». Следовательно, образованная иоформ-ленная по законам данного языка единица, попадая в систему языка, тем самым приобретает исторически выработанную в этой системе парадигму изменений и закономерных преобразований, свой­ственных единицам данного порядка.

В языке нет ничего неоформленного, и форма реально не сущест­вует вне оформляемого и выражаемого ею «внеязычного содержания». Поэтому, чтобы найти собственно содержание (а следовательно, и выделить форму), надо выйти за пределы языка, на что указывали в свое время В. Гумбольдт, Потебня, Г. Шпет. Последний, в частности, писал: «Чтобы найти содержание в установившемся здесь смысле, надо взять язык в его «органическом» целом. Для этого нужно, как говорит В. Гумбольдт, выйти за границы языка, потому что в самом языке мы не найдем неоформленной материи (3, с. 62). «Форма противополагается содержанию; но, чтобы найти содержание языковой формы, надо выйти за границы языка. Внутри языка о содержании можно говорить только относительно, например, основное слово - по отношению к склонению. В других отношениях то, что принято здесь за содержание, считается формой» (3, с. 14).

Чтобы в том или другом показательном виде продемонстрировать возможности формы языка и тем самым в известном приближении очертить-или выделить «внеязычное содержание», ученые прибегают к разным искусственным приемам. Потебня, например, показывал возможности формы на примере преобразования одного и того же «внеязычного содержания», или «значения»: «...Содержание языка состоит лишь из символов внеязычного значения и по отношению к последнему есть форма. Чтобы получить внеязычное содержание, нужно бы отвлечься от всего того, что определяет слово в речи, например от всякого различия в выражениях: «он носит меч», «кто носит меч», «кому носить меч», «чье дело ношенье меча», «носящий меч», «носитель меча», «меченоситель», «меченосец», «меченоша», «меченосный». Если при этом не всякое различие между частями речи исчезнет, то это будет служить лишь доказательством несовершенства отвлечения, а никак не того, что в содержание предложения 186

входят различия между существительным, прилагательным и глаголом» (6, с. 72).

В своих лекциях по истории русского языка Потебня использовал для наглядного показа формальных возможностей разных языков вымышленную фразу на латинском языке: Arator arans arat arando arabilem arvum (7, с 136). По-русски эта фраза переводится как Оратай ралом орет ралию (или, по-другому: Пахарь плугом или сохою пашет землю). Вещественным элементом слов, составляющих это предложе­ние, является корень аг-; все другие аффиксы выступают «субъектив­ными приспособлениями», в известной степени преобразующими вещественное значение корня и выделяющими отдельные предметы и признаки воспринимаемой объективной картины.

Л.В. Щерба же, например, в своем придуманном бессодержатель­ном предложении: Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокренка - иллюстрирует только формальные, отвлеченные показате­ли возможного вещественного содержания, являющиеся, по замыслу автора, предметом изучения грамматики и словообразования.

По Потебне, важной категорией в понимании взаимоотношения формы и содержания в языке, в его действительном существовании, т. е. в речи, является «внеязычное содержание», или собственно содержание, в отличие от «внутриязыкового содержания», или - чаще употребляемый термин - «внутриязыковых значений».

«Внеязычное содержание» образуется в результате восприятия того или иного явления действительности ипонимания воспринятого. Для понимания говорящий использует свой мыслительный запас. В одном случае это требует определенного напряжения ума, мобилизации знаний в виде закрепленных в памяти понятий. Для обычного же повседневного общения, где речь идет о знакомых, постоянно наблю­даемых явлениях и событиях, их понимание не вызывает затруднений и происходит автоматически. Но именно понимание, т. е. включение понимаемого в освоенное человеком смысловое поле, которым он владеет, дает ему возможность обозначить воспринимаемое соответствующими знаками языка. И здесь язык предоставляет всякий раз системно связанные, закономерно предполагающие друг друга в системе формы. Именно поэтому объективное содержание - в соот­ветствии с субъективными задачами сообщения, по выбору говоря­щего - может быть обозначено по-разному.

Обозначению с помощью языка явления действительности пред­шествует его чувственное восприятие и последующее преобразование чувственного восприятия или наглядно-чувственного образа в конеч­ном счете в такую форму мысли, которая может быть выражена с помощью слова. Современные психологи и лингвисты предполагают, что мыслительный процесс от чувственного восприятия до выражения

логически расчлененной мысли в языке скорее включает ряд преобра­зований. Было бы очень просто, пишет современный исследователь этого вопроса В.М. Павлов, если бы языковая мысль непосредственно соотносилась с чувственным восприятием (8, с. 159). Между тем это ненаблюдаемый, чисто внутримозговой процесс; потому, замечал По-тебня, нет возможности не избежать произвольности в его познании, в анализе переходов различных мыслительных форм.

Попытки проникнуть во внутреннюю работу мозга, в собственно процессы мышления, используя данные языка, предпринимались из­давна. «Путем тщательного анализа значения слов,- писал Лейбниц,- мы лучше всего могли бы понять деятельность разума» (9, с. 293). Таких же отечественных ученых, как Потебня и Л.С. Выготский, проблема объективации мысли в языке интересовала в течение всей их научной деятельности. Исследуя эту научную проблему, они подчеркивали, что здесь еще «много таинственного» (Потебня), много такого, «что и не снилось мудрецам» (Л.С. Выготский).

На основе психологических и лингвистических наблюдений и Потебня, и Л.С. Выготский указывали, что мышление, предшествую­щее речеобразованию, «больше» и обширнее. Не имея возможности сказать об этом точнее, они ограничивались терминированием этого процесса и образным его представлением. Для Потебни область рече-образования - это светлая «точка сознания», «узенькая», «маленькая сцена», на которой не могут поместиться все «действующие лица», поэтому за ней, т. е. «за порогом сознания», находятся сгущенные «мыслительные массы». Они могут быть припомнены, актуализирова­ны, если попадают на эту «узенькую сцену» (10, с. 517). Для Л.С. Вы­готского состояние мышления, предшествующее речеобразованию,- это «нечто целое, значительно большее, по своему протяжению и объему, чем отдельное слово» (11, с. 313-314); это как бы нависшее облако, которое проливается дождем слов.

Разумеется, конечный продукт речеобразования - предложение - находится в необходимой связи всеми своими элементами с предше­ствующим неязыковым (симультанным) состоянием мысли, но по своему строению предложение не тождественно строению мысли. И Потебня, и Л.С. Выготский подчеркивали, что мысль в своем движении к языковой объективации претерпевает ряд преобразований. Потебня писал: «Когда создается слово, тогда в говорящем происходит известное изменение того состояния мысли, которое существовало до создания. Что такое создание? Мы не может себе представить создание из ничего. Все то, что человек делает, есть преобразование существующего. Точно так же и создание мысли есть известного рода преобразование ее» (10, с. 539).

Подобным же образом Л.С. Выготский замечал, что течение мысли

совершается как внутреннее движение через целый ряд планов. «Речь,- продолжал он,- по своему строению не представляет собой простого зеркального отражения строения мысли. Поэтому она не может наде­ваться на мысль, как готовое платье. Речь не служит выражением готовой мысли. Мысль, превращаясь в речь, перестраивается и видо­изменяется. Мысль не выражается, но совершается в слове» (11, с. 270).

Внеязычное содержание, препарированное языковыми средствами, входит в конкретных речевых условиях информативным компонентом смысла слова или предложения. Поэтому значение слова в речи, или его смысл,- это синтез внутриязычного и внеязычного содержания. Причем первое выступает формой второго, т. е. представляет собой строевой, структурный элемент содержания. Этот элемент познан, известен всем говорящим; владение внутриязыковым значением (т. е. формой) делает возможным отражать попадающие в опыте предметы или явления, оформлять вновь образованное внеязычное содержание и в единстве с внешней формой, т. е. звуком, осуществлять передачу актуальной информации. Этот синтез в процессе общения определяет и саму возможность понять вновь выражаемую мысль.

Внеязычное содержание - это собственно мыслительное образо­вание, тождество которого обнаруживается в цепочке возможных языковых его преобразований с помощью категориальных (граммати­ческих и словообразовательных, или субъективных, по терминологии Потебни) элементов и их значений. Самостоятельно, вне препариру­ющих его субъективных элементов, это содержание не выражается и не существует в языке. Субъективные элементы представляют собой формальный, категориальный механизм языка, различным образом видоизменяющий и оформляющий мысль, образующуюся в результате восприятия и отражения определенного явления действительности, ситуации. Эти элементы входят организующей, структурной частью во многие языковые единицы, являются явно выраженными показателя­ми их классификационное™; это - грамматические, семантические рамки, формы, которые в конкретных речевых условиях наполняются индивидуальным предметным содержанием. Таким образом, в преоб­разованиях обнаруживается как «внеязычное содержание», так и те формы, «субъективные приспособления», которые оформляют и кате­гориально видоизменяют «внеязычное содержание». Тождество «вне­язычного содержания» обеспечивается наличием одних и тех же «объективных», по терминологии Потебни, элементов слова (т. е. вещественных, корневых частей слова, которые, по Потебне, непос­редственно направлены на действительность), принадлежностью сло­воформ, участвующих в преобразованиях, к одной и той же лексеме, словами, находящимися в прямых деривативных отношениях (по современной терминологии, «синтаксическими дериватами»), а также

и самим внеязыковым объектом, на основе восприятия и понимания которого «внеязычное содержание» образовалось.

Цепочки категориальных преобразований «внеязычного содержа­ния» тянутся от минимально значимых единиц языка - аффиксов до предложения. Потебня в связи с этим замечает, что содержание может быть выражено в стольких грамматических комбинациях, «сколько позволяет известный язык» (7, с. 145). На основании примеров Потебни можно заключить, что одно и то же «внеязычное содержание» обнару­живается у слов разных частей речи (чернь - черный - чернеть, зеленый - зеленеть - зелень) (см. 7, с. 145); в словах и словосочетаниях (меченосец - меченосный - носитель меча - носящий меч); в словосо­четаниях (белый снег - белизна снега, активно участвовать - активное участие); в словосочетаниях и предложениях (зеленая трава - трава зеленеет) (см. 6, с. 91); в предложения (Ученикирешают задачу - Задача решается учениками) (см. 7, с. 137 и т. п.).

О тождестве объективного содержания однокоренных слов, при­надлежащих к разным частям речи, писал и Л.В. Щерба: «Веселый, веселье, веселиться никак нельзя признать формами одного и того же слова, ибо веселый - это все же качество, а веселиться - действие. С другой стороны, нельзя отрицать и того, что содержание этих слов в известном смысле тождественно и лишь воспринимается сквозь призму разных категорий - качества, субстанции, действия» (12, с. 59).

Формальный механизм языка, организующий и выражающий «вне­язычное содержание», пронизывает весь язык, все его уровни. Важно подчеркнуть, что эти формальные, субъективные приспособления внутренне взаимосвязаны, системны, закономерно выводимы одно из другого. В совокупности они образуют единство, систему. Поэтому одно и то же «внеязычное содержание» может быть выражено на разных уровнях языка путем комбинации одних и тех же вещественных, или объективных, элементов слова и различных субъективных, образуя цепочки преобразований. Диапазон возможных трансформаций «вне­язычного содержания» в языке весьма широк, если учитывать как богатство грамматических и словообразовательных категорий, так и отмеченную Потебней способность слова служить средством сгущения и развертывания мысли (10, с. 211; 13, с. 73).

Большое внимание Потебня уделяет словам разных частей речи, находящихся в прямых деривативных отношениях, что связано с выяснением природы частей речи. «Внеязычное содержание» катего­риально видоизменяется в словах разных частей речи, что не нарушает его тождества. «...Разница между частями речи,- писал Потебня,- не в содержании, а в способе его представлять» (6, с. 88). Будучи языко­выми категориями, части речи представляются рамками, «в которые втискивается содержание мысли нерасчлененной, не препарирован-190

ной. От того, каковы грамматические категории, зависит наше мыш­ление, его общий характер, полнота и глубина» (14, с. 22-23). «Чем отличается чернь, черный, и чернеть? - замечает Потебня.- Чувствен­ное восприятие дает нам не вещь, не качество и не действие, а это все безразлично. Наш ум разделяет это чувственное восприятие. Это, так сказать, процесс пищеварения в умственном восприятии, которое ум делает для себя» (7, с. 145). В другом месте Потебня пишет: «Сравнивая, с одной стороны, выражения, как «зеленая трава», не составляющие предложения, ас другой, предложения, как «трава зеленеет», не найдем в них никакого различия по содержанию; но глагол изображает признак во время его возникновения от действующего лица, а имя - нет» (6, с. 91).

Предложение, подобно слову, имеет не только свойственную ему парадигму изменений, заключающуюся в выражении предикативно­сти, т. е. комплекса модально-временных значений, но обладает и способностью различных синтаксических преобразований, в том числе и деривативного характера, закономерно препарирующих объективное «внеязычное содержание». Заключенное, например, объективное со­держание в предложении:

1) Петр потерял библиотечную книгу

может быть выражено в целом ряде синтаксических трансформа­ций:

2) Петр потерял книгу. Книга была библиотечная.

3) Петром потеряна библиотечная книга.

4) Потерянная Петром книга была библиотечная.

5) Книга, которую потерял Петр, была библиотечная.

6) Потеря Петром библиотечной книги.

7) Петр, потерявший библиотечную книгу.

8) Петр, который потерял библиотечную книгу.

9) Библиотечная книга, потерянная Петром.

10) Библиотечная книга, которую потерял Петр.

11) Потеряв библиотечную книгу, Петр...

Модель такого преобразования характерна в русском языке для предложений типа N n V tI AdjN dc . Следовательно, подобные цепочки пре­образований мы можем ожидать в предложениях:

Собака съела дохлую рыбу.

Писатель издал историческую повесть.

Милиция арестовала опасного преступника и т. п.

Другие типы предложений имеют свои возможности формального преобразования (ср.: Ветром срывает листья. Собака лает. Ученики

изучают язык и др.) 1 - Если к этому добавить, что слова в этих преобразованиях могут быть заменены своими синонимами, перифра­зами, не меняющими обозначаемое положение вещей, то можно представить, какими большими возможностями обладает язык для обозначения объективного «внеязычного содержания».

Очевидно, что цепочки преобразований представляют своего рода выработанные в языке формулы, характерные для разных уровней языка: морфемно-морфологического (ср.: деривационные цепочки, соотнесенность различных грамматических форм и их значений и др.), синтаксического (ср.: преобразования словосочетаний, предложений, различных синтаксических оборотов и др.).

Как формулы, эти цепочки преобразований свойственны самой системе языка, т. е. уже вне отношения к конкретному содержанию. Но их закономерная трансформируемость одновременно свидетельст­вует о реальности возможных «внеязычных содержаний», могущих быть

Как известно, американская порождающая грамматика предложила иное объяснение подобных преобразований вне отношения к категориям формы и содержания, ограничив при этом описание синтаксисом. Синтаксические преобразования она описывает в терминах глубинной и поверхностной структур и содержащихся в их семантике, по-разному выражаемых семантических структурных компонентов. Однако единства в понимании глубинной и поверхностной структуры, этих основных категорий трансформационной грамматики, нет ни среди американских лингвистов, ни среди европейских их последователей, в том числе и отечественных. Большинство авторов считает, что глубинная структура есть не что иное, как смысловая структура предложения, воплощающаяся в ряде поверхностных структур. Поверхностные структуры восходят к единой глубинной структуре; они являются синонимичными, поскольку включают в себя одни и те же лексемы или их «синтаксические дериваты». Однако эти положения вызывают сомнения у многих лингвистов. Как известно, слово может выполнять разные грамматические и семантические функции (см. гл. VIII). Поэтому одни и те же лексемы, употребленные в разных грамматических и семантических функциях (а тем более слова и их дериваты) способны образовывать различные по своей семантике и грамматическим значениям синтаксические единицы. Расчленение общего «внеязычного содержания» будет различным и, следовательно, собственно языковые значения таких единиц, по-разному препарирующих общее объективное содержание, не будут тожественными. Здесь разные синтаксические значения; в результате такие трансформации выражают разные формы мысли: именные (Потерявший библиотечную книгу Петр. Срываемые ветром листья и т. п.) - «расчлененное понятие»; предложения (Петр потерял библиотечную книгу. Ветер срывает листья) - суждение.

Мы придерживаемся того мнения, что в подобных синтаксических преобразованиях имеем дело с закономерными отношениями элементов языковой формы и по-разному преобразованным с их помощью «внеязычным содержанием». Преобразование таких синтаксических конструкций и меняет их статус как языковой единицы, что дает возможность использовать препарированное содержание на разных участках языковой системы, в разных связях и отношениях с другими членами высказывания, а следовательно, отражать содержание все в новых и новых ракурсах. Наличие в семантике преобразований общих смысловых элементов не делает эти конструкции в большинстве случаев синонимичными, как и у других языковых единиц, имеющих общие значимые элементы.

подвергнутыми таким преобразованиям. Следовательно, цепочки пре­образований показывают, с одной стороны, формальные средства языка, с другой,- реальность того или другого «внеязычного содержа­ния», могущего быть подвергнутым с помощью таких трансформаций различному препарированию.

Такие формулы - готовые для этого парадигмы. Образовав, напри­мер, новое существительное, мы тем самым потенциально наделяем его всеми возможными для слова этой части речи формами словоиз­менения, деривацией, связями с другими словами (валентность), дис­трибуцией. Подобным же образом при образовании наделяются своей парадигмой словосочетание и предложение.

Разумеется, приведенные выше цепочки преобразований представ­ляют искусственный прием, показывающий формальные возможности языка на том или другом своем участке в отражении определенного положения вещей, в выражении «внеязычного содержания». В реаль­ной речи полная лексическая параллельность таких преобразований вряд ли возможна либо чрезвычайно редка 1 . В то же время соотноси­тельность однокоренных слов, находящихся в прямых словообразова­тельных отношениях, отражающих одно и то же явление действительности и препарирующих одно и то же «внеязычное содер­жание», о чем писал Потебня,- явление обычное.

Ср. глагол и отглагольное существительное:

«Он рассуждал, и в рассуждении его видна была некоторая сторона справедли­вости». (Гоголь, Мертвые души.)

Ср. у К. Федина: «Народмудр, однако народная мудрость не могла всего объяснить, отдав целые поля во власть неизведанного» (Горький среди нас). В первом случае выделенные слова образуют предложение. Сказуемое приписывает субъекту признак, конкретизированный предикативными и модальными значениями. Предложение выражает суждение, т. е. в нем осуществляется акт непосредственного познания. Значение прилагательного-сказуемого, или его смысл, сужено своим отношением к субъекту-подлежащему.

Во втором случае преобразованные однокоренные слова представляют собой именное словосочетание, т. е. номинативную единицу, которая имеет свое синтаксическое значение и соответственно выполняет иную роль в предложении. Словосочетание лишено тех конкретизации (предикативные и модальные значения), которые свойственны предложению. Но существительное (мудрость), как организующий словосочетание центр и как подлежащее, в свою очередь, может быть конкретизировано другими участниками, вступающими с ним в грамматическую и семантическую связь (определение, сказуемое, приписывающее подлежащему признак).

Таким образом, известное содержание выражено в разных языковых категориях; производящие и производные слова обладают разными морфологическими, синтаксическими и семантическими характеристиками. Каждый компонент подобного преобразования имеет свои возможности разработки мыслительного содержания. Эти возможности слов в сочетании с конструктивной обусловленностью их употребления в речи с соответствующими языковыми единицами позволяют им наполняться неравнообъемным предметным содержанием.

«...Но только что я появился, все замолчали... Глупое молчание не нарушалось минуты три полных». (Достоевский, Бесы.)

«Моя Настенька так оробела, так перепугалась, что, кажется, поняла, наконец, что я люблю ее и сжалилась над моей бедной любовью». (Достоевский, Белые ночи.)

Прилагательное и однокоренное существительное:

«Но большинство озер все же - черные. Старики говорят, что чернота вызвана тем, что дно озер устлано толстым слоем опавших листьев». (К. Паустовский. Поэтическое излучение).

«(Л. Толстой) должен быть одинок в собственной судьбе, но... это одиночество, может быть, нужно ему». (Скиталец, Лев Толстой.)

Существительное и однокоренное наречие:

«...Я охотно не поехала бы совсем в Москву. Там тревожно, и нет сил на эту тревогу». (С.А. Толстая. Дневники.)

«(Слова А. Блока): Когда я шел навстречу, вы подходили неподвижно. Иногда эта неподвижность была до конца». (Вл. Орлов. Гамаюн.)

«Однако, несмотря на суету, на работающие расчеты, все вокруг тихо... И тишина эта тревожна». (О. Кожухова. Ночные птицы.)

«И если поют и пляшут они (артисты) сейчас радостно и вдохновенно, то и вдохновение, и радость черпают из того же источника. Имя же ему - единство». (Из газет и т. п.)

Однокоренные слова, принадлежащие к разным частям речи, в силу своих морфологических, синтаксических, валентных, дистрибутивных качеств, имеют конструктивно обусловленную сочетаемость со словами определенных морфологических классов. Поэтому в реальной речи синтаксические конструкции с такими словами непредставимы. Общее «внеязычное содержание» они «эксплуатируют» по-разному, отражая и обозначая его в разных связях, объемах, ракурсах. Одновременное применение этих слов в приведенных выше примерах и вызвано необходимостью определенного видоизменения и уточнения «внеязыч­ного содержания», категориально иного его выражения, что возможно при условии его обозначения однокоренным словом другой части речи.

Таким образом, общность и тождество воспринимаемого явления действительности и образованного на основе восприятия «внеязычного содержания» не доказывает семантического тождества, «синонимии» обозначающих их однокоренных слов и образованных с их участием синтаксических конструкций.

Выше мы условились, что к форме языка относится все то, чем горящий владеет в отвлечении от конкретного применения языка для выражения того или иного содержания в разных условиях речи. Следовательно, владеть языком - это владеть его формой (внешней и внутренней), включающей правила и законы применения ее элементов. 194

Язык располагает информационно избыточным количеством средств, накопленных в течение своей истории, что позволяет говоря­щим с их помощью выразить различное преходящее и изменяющееся во времени содержание, обозначить то или другое положение вещей. Более того способность формы языка в выражении нового содержания идет дальше. Владея формой языка, говорящий в своей практической деятельности может понять (а следовательно, и сообщить) совершенно новое содержание, о котором он раньше ничего не знал. Язык способен выразить любую фантастику, описать неведомый до сравнительно недавнего времени и сложнейший по своему строению микромир, никогда не бывший предметом человеческой практики, и др. Все это обеспечивается возможностями формы языка, которая на протяжении всей его истории и предыстории призвана была выражать но­вое содержание.