Краткое содержание альберт. Лев Толстой «Альберт

Полный текст автореферата диссертации по теме "Повесть "Альберт" как художественный эксперимент Л.Н. Толстого"

На правах рукописи

ФАТЮШИНА Екатерина Юрьевна

" ПОВЕСТЬ «АЛЬБЕРТ» КАК ХУДОЖЕСТВЕН

ЭКСПЕРИМЕНТ Л.Н. ТОЛСТОГО

Специальность: 10.01.01 - русская литература

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва -2005

Работа выполнена на кафедре русской литературы филологического факультета Московского педагогического государственного университета

научный руководитель - доктор филологических наук,

профессор Крупчанов Леонид Макарович

официальные оппоненты - доктор филологических наук, профессор

Гулин Александр Вадимович кандидат филологических наук, доцент Саламова Софья Алаудиновна

ведущая организация - Тульский государственный педагогический

университет им. Л.Н. Толстого

Защита состоится «16» января 2006 г. в iZ часов на заседании диссертационного совета Д 212.154.02 при Московском педагогическом государственном университете по адресу: 119992, г. Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1, ауд. № 304.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Московского педагогического государственного университета по адресу: 119992, Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1.

Ученый секретарь диссертационного совета

Волкова Е.В.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ИССЛЕДОВАНИЯ

Повесть JI.H. Толстого 1857-1858 гг. «Альберт» еще не становилась предметом всестороннего монографического исследования. Мнение об ущербности толстовской повести о немецком скрипаче было высказано как авторами первых отзывов (Б.А. [Б.Н. Алмазов / А. Богданович], обозреватели журналов «Сын Отечества» и «Северный цветок»), так и, позже, авторитетными толстоведами (Б.М. Эйхенбаум, К.И. Чуковский, Н.М. Мендельсон, С.П. Бычков). Преобладание негативных оценок связывают с трудностью включения этого произведения в контекст творчества Толстого (A.B. Щербенок): оно выглядит очень «нетолстовским». Объективные оценки «Альберта» характерны для исследований, авторы которых (В.И. Срезневский, И. Эйгес, Т.С. Карлова, М.А. Можарова, Н.И. Бурнашева) имели доступ к рукописям повести. Сложность состоит в том, что весь корпус редакций «Альберта» до сих пор не обнародован: т. 5 Юбилейного собрания сочинений в 90 т., помимо окончательного варианта повести, содержит только один абзац первой редакции и несколько отрывков из третьей; начатая под руководством Л.Д. Громовой-Опульской работа исследователей ИМЛИ РАН по расшифровке всех рукописей «Альберта» и подготовке к печати 20-го т. Полного академического собрания сочинений Л.Н. Толстого в 100 томах еще не завершена.

В сравнении с художественным потенциалом редакций повести опубликованная окончательная редакция «Альберта» выглядит лишь вершиной айсберга. Творческий процесс по созданию этого произведения отличался исключительной интенсивностью. И дело не в количестве доработок (4 редакции для Толстого скорее мало), а в радикальности каждой очередной переделки. Писатель поставил перед собой сложнейшую задачу - достоверно и правдоподобно воссоздать нетипичную, почти уникальную ситуацию (душевное прозрение, произошедшее под воздействием гениально исполненной музыки). В ходе работы трансформацию претерпевали жанр, стиль, образная система, средства художественной изобразительности и выразительности, соотнесенность повести с литературными направлениями.

Для отражения специфики работы Толстого над повестью о немецком скрипаче в исследовании был применен термин «художественный эксперимент». Он ориентирует на процесс (творческая лаборатория, редакции повести), а также включает в себя в качестве результата и новаторство (вклад в литературный процесс), и вклад в творческую эволюцию автора.

Целью данной работы является обоснование экспериментального характера повести Л.Н. Толстого «Альберт».

Задачи исследования: определить ход изменения авторской кавцешМш повеоти-Толстого о

* [ ЗоГкГ"!

Рассмотреть основные художественные и мировоззренческие результаты работы Толстого над повестью (отношение к творчеству и искусству, стиль, мастерство, жанровые искания);

Обосновать новаторство «Альберта» как повести о художнике (акцентом на жанровом новаторстве обусловлен историко-литературный контекст: в основном это произведения 30-х гг. XIX века, не современные «Альберту»);

Выявить причины недооценки публикой толстовской повести о музыканте.

Актуальность для современного толстоведения заключается в том, что в исследовании своевременно, почти синхронно квалифицированной расшифровке рукописей, проведен сравнительный анализ всех редакций повести. Комментарий, сопутствующий выходу 20-го тома ПСС, не дублирует проведенной нами работы. В силу жанровой специфики комментарий не предлагает гипотез, в то время как назрела необходимость объяснить выпадение повести «Альберт» как из контекста творчества Толстого, так и из историко-литературного контекста. Данное исследование призвано восполнить концептуальный пробел.

Повесть Л.Н. Толстого «Альберт» впервые становится предметом монографического исследования. Более того, она выдвигается на роль произведения, этапного для Толстого и новаторского в истории соответствующего жанра.

Научно-практическая значимость исследования обусловлена возможностью его использования при подготовке спецкурсов толстоведческой,текстологической, философской (философия и

психология художественного творчества) направленности, а также при написании соответствующих разделов учебио-методической литературы для студентов филологических факультетов высшей школы.

Апробация работы. Основные положения диссертации были сформулированы в докладах, сделанных на Международных толстовских конференциях (Тульский государственный педагогический университет им. JI.H. Толстого, 2002, 2003 гг.), на П Международной научной конференции «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (Московский государственный открытый педагогический университет, 2003 г.), на заседании кафедры русской литературы Mill У (2003 г.), на аспирантских семинарах (2003,2004 гг.), освещались в публикациях.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, пяти приложений и библиографии, включающей 168 наименований. Общий объем работы - 249 страниц.

Первая глава «Творческая история повести "Альберт"» освещает предполагаемые причины, побудившие Л.Н. Толстого несколько раз радикально перерабатывать повесть, и ход изменения авторского замысла, приведший в итоге к созданию окончательного варианта повести о музыканте.

проанализированы относящиеся к работе над повестью дневниковые записи и письма Толстого (этот материал представлен в Приложении 1).

Обнаружены некоторые закономерности перехода автора от одной редакции к другой. Работа над 1-3 редакциями повести начинается воодушевлением, обилием рабочих записей в дневнике, а заканчивается сомнением в собственных силах, попыткой написать повесть заново. Переломным моментом, провоцирующим Толстого на новую переработку, является оценка повести посторонним лицом. Так, первый вариант произведения, названного «Пропащий», Толстой прочел 13 (1) марта И.С. Тургеневу, который отреагировал на повесть прохладнее, чем ожидал автор. Уже 20 (8) марта Толстой берется за полную переделку повести. Вторая редакция, «Поврежденный», была прочитана В.П. Боткину 24 (12) июня и встретила невысокую оценку. 27 (15) июня начата новая редакция. Третью редакцию повести Толстой, ободренный отзывами П.В. Анненкова и С.Т. Аксакова, решает отослать Н.А. Некрасову для публикации в «Современнике». Отзыв Некрасова - резко отрицательный, что поначалу подталкивает Толстого к решению «предать забвению» повесть о музыканте. Однако в марте 1858 года Толстой все же заканчивает повесть и, вопреки предостережению читавших повесть друзей и литераторов,

добивается ее публикации в «Современнике», после чего прекращает сотрудничество с этим журналом, прерывает переписку с Некрасовым.

То, как Толстой распорядился окончательной редакцией «Альберта», выбивается из схемы «переделка повести - негативная оценка читателя -новая переделка» и становится началом коренного изменения в отношении писателя как внешним, так и к собственным оценкам своих творений. После «Альберта» самооценки Толстого становятся все менее обусловлены мнением авторитетных для него людей. С этой повести начинается путь Толстого к независимости от литературного кружка.

2-7 параграфы первой главы исследования посвящены анализу всех сохранившихся редакций повести. Всего выделяют три основные редакции (рассматриваются в §§ 2-4), одну окончательную (см. § 6) и доработки второй половины текста (см. § 5), сделанные Толстым в ноябре 1857 -начале 1858 годов (точная датировка загруднена).

Пос ледова! ельно разбираются особенности композиционного обрамления, системы образов, раскрытия темы музыки (наблюдения над средствами художественной изобрази хельности и выразительпости вынесены в Приложение 2). Цель анализа - на примере ярчайших сторон поэтики продемонстрировать основные направления и результаты авторского эксперимента по совершенствованию текста, обнажить сложную систему отсылок окончательной художественной концепции к концепциям переходных замыслов. В обобщенном виде ход изменения авторского замысла представлен в параграфе 7.

Сравнение экспозиций 1-3 редакций позволяет сделать вывод о том, что каждый из трех совершенно разных вариантов начала повести станет по типу прообразом одного из зачинов толстовских романов. Необычное начало «Войны и мира» (читатель «врывается» в середину диалога) соотносится с подобным приемом из первой редакции. Эмоционально окрашенная, заряженная авторскими оценками вступительная пейзажная зарисовка из второй редакции напоминает начало «Воскресения». Третья редакция (и все последующие переделки, включая окончательный вариант) начинается, подобно «Анне Карениной», рядом динамичных, коротких предложений, сразу вводящих читателя в положение дел, задающих эмоциональные и временные координаты.

Сопоставление семи вариантов финала повести освещает эволюцию Толстого как мастера психологической прозы. Если в первой редакции финал - размышления о музыке, в третьей редакции и в промежуточных переделках - видения сочиняющего оперу музыканта, то в окончательном варианте Толстой пришел к изображению видений в музыкально-драматической форме, передающих особый характер мышления музыканта с учетом его склонности к оперной музыке. То есть в финале последней редакции «Альберта» Толстой на практике продемонстрировал возможность синтеза искусств, о котором помышлял, задумав «Крейцерову сонату». Работа над финалом помогла Толстому

усовершенствоваться в умении отображать неповторимый стиль мышления каждого персонажа.

Главные и второстепенные персонажи последовательно охарактеризованы в параграфах, посвящепных соответствующим редакциям. Наибольшее внимание уделено ядру системы образов, каковым в повести является взаимодействие персонажей трех типов -музыканта, его благодетеля (богач, который хотел улучшить общественное положение скрипача из борделя и взял его к себе), а также художника-2 (художником-1 считаем музыканта). Эта система функций (ролей) в течение всей работы Толстого над повестью остается без изменений. Меняются только имена и расстановки персонажей внутри этой системы. Иначе говоря, система выражаемых функций инвариантна, а выражающие их элементы системы вариативны.

Согласно сделанным в исследовании наблюдениям, через изменение ядра системы образов проявляется эволюция общей концепции повести.

Замыслом первой редакции было показать, чем настоящий художник отличается от ненастоящего, поэтому в ней противопоставлены три человека искусства: чрезмерно рациональный Крапивин, гениальный Вольфганг и способный доказать его гениальность художник (произнесенная им в защиту музыканта вдохновенная речь в дальнейшем кочует из редакции в редакцию практически без изменений и становится отличительной чертой персонажа, генетически родственного с образом художника-2, независимо от того, является ли этот персонаж творцом как таковым).

Во второй редакции, овеянной влиянием натуральной школы, автор на примере нескольких представителей высшего общества (среди них - и благодетель, и художник-2) показывает разные способы использования искусства для преодоления чувства неистинности, неполноты жизни.

Третья редакция рисует Алберта1 как человека, который привлекает благодетеля на свою сторону не только вызывая сострадание, не только гениальной игрой, но и своей гипнотической красотой. Однако очарованный благодетель относится к источнику этого очарования потребительски. Затрагивается вопрос о понимании: художник нуждается в нем, но практически никогда не бывает понят.

В промежуточных редакциях Толстой показывает, что перейти от непонимания к пониманию возможно (в «момент истины», под влиянием которого защитником музыканта внезапно выступает благодетель Делесов, соответственно, ядро системы образов сокращается за счет совмещения ролей благодетеля и художника-2). Однако результат этого понимания не обязательно продуктивен (Делесов снова сосредоточивается на себе и упускает музыканта).

В окончательной редакции показан художник, сам себя до конца не понимающий. Ему нужен «язык», который обретается им только во время

" Так в третьей редакции Толстым пишется имя музыканта.

музицирования и в бреду. В реальной жизни не находится человека, который понял бы его. Только с помощью alter ego Альберта, воплотившегося в его бреду в образе живописца Петрова, удалось прояснить для самого музыканта затаенные мысли о себе. В ядре системы образов снова происходит совмещение ролей: художник-2 является плодом воображения художника-1.

Стремление сделать систему образов как можно более компактной отражает общую тенденцию Толстого к сокращению объема повести и количества действующих лиц, за которой стояло желание добиться стройности текста, вынести на передний план основную тему - тему музыки.

В эволюционировании темы взаимодействия музыки со своим «проводником» - музыкантом - наблюдается постепенное усиление трагизма. В иервой-второй редакциях источником страданий Вольфганга выступает по преимуществу реальный мир с населяющими его далекими от творчества людьми. Музыка в этом случае - источник наслаждения, настоящей жизни для музыканта. В следующих редакциях автор акцентирует парадокс. Художник не может быть полностью замкнут в своем мире. Но, овладев языком музыки, он стал безъязыким в мире людей. В окончательной редакции кроме Петрова, являющегося плодом пьяного бреда самого же Альберта, не находится никого, кто смог бы музыканта понять. С другой стороны, обычные люди с их языком, имея возможность общаться, теряют постоянный доступ в мир музыки: их слово агрессивно, оно способно уничтожить свойственную искусству невыразимость. Таким образом, обычные люди и музыкант оказываются необходимы друг другу, но разделены непреодолимой преградой.

Вторая глава «Место повести "Альберт" в творческой эволюции Толстого и в литературном процессе» путем включения повести2 в двойной контекст показывает пути авторского экспериментирования с художественной ткапью произведения и его результаты (изменение толстовского стиля и эстетических взглядов, новаторство и непонимание современниками).

В §1 «Проявление эстетических исканий Л.Н. Толстого в его художественных произведениях о творческой личности» исследуется влияние опыта написания произведений о человеке искусства на отношение Толстого к творчеству.

Выделены следующие идеи, высказанные писателем в повестях о музыканте 50-х гт. «Альберт» (1857-1858) и «Люцерн» (1857): 1) «поэзия», красота приоритетны по отношению к социальным законам, даже по отношению к моральным требованиям; 2) сущностная связь с прекрасным может проявляться в художнике разнообразно - во внешней красивости, в слабости к аристократии; 3) искусство дает человеку власть, «поднимает

2 Во второй главе во внимание принимается только окончательна« редакция

На высоту», и сумасшествие, пьянство, срывы простительны, почти Неизбежны; 4) тайна, недоговоренность, «вопросы» в искусстве не могут и Че должны быть прояснены окончательно. Анализ метафор, примененных в «Альберте» и «Люцерне», показывает, что в конце 1850-х гг. искусство Представляется Толстому стихией, вызывающей непредсказуемые «сцепления» ощущений и воспоминаний, а также «огнем» или «потоком», который ищет в художнике своего «проводника» в мир.

Эти идеи и образы таят в себе моральную опасность полного подчинения художника стихии творчества, с их помощью можно оправдать избегание ответственности за результат творчества. Для Толстого такая позиция была неприемлема, и, прояснив ее для себя в ходе работы над «Альбертом» и «Люцерном», писатель постепенно от нее отстраняется.

Результатом поиска альтернативного образа идеального художника становится созданный 20 лет спустя живописец Михайлов из 9-13 глав пятой части «Анны Карениной». Чтобы убедительно показать гениальность своего героя, Толстой решается изобразить творческий процесс с его необычными для обывателей, но хорошо знакомыми для истинных художников особенностями. В частности это «подхват» художником резкого изменения первоначальной концепции, спровоцированного непредвиденными внешними воздействиями (работа над фигурой в гневе удалась только после того, как рисунок исказило стеариновое пятно). По отношению к творческому процессу используются теперь образы «снятия покровов», «вылущивания ядра», балансирования на «узком пути». В этой, поздней, концепции творчества становятся важны личные качества творческого человека и его активная позиция в процессе творчества.

Общая тенденция изменения отношения Толстого к творчеству и к художнику может быть определена как стремление «приручить» искусство, найти для человека искусства нишу, где он, не лишившись своего дара, смог бы быть от него в безопасности (в моральном и душевном планах).

Работа над повестью «Альберт» стала для Толстого важной вехой в становлении индивидуального стиля. Об этом второй параграф главы П - "«Альберт» как этап становления индивидуального толстовского стиля".

Под индивидуальным авторским стилем понимаем систему соотношений (пропорцию) литературных приемов, которую тот или иной автор, в силу индивидуальных эстетических представлений, регулярно использует для актуализации содержания своих произведений. Одной из самых заметных черт стиля автора «Войны и мира» или рассказа «После бала» является мастерское использование противопоставлений для достижения максимального художественного эффекта.

Противопоставления пронизывают повесть Л. Н. Толстого «Альберт» практически на всех уровнях поэтики и принимают характер

художественного принципа. Так, на идейном уровне противопоставлены «не то» как оценка мелочного, неразумного, не вечного в этом мире и «то» - характеристика вечного, великого, истинного в жизни. Данное противопоставление проявляется с помощью выразительной лексики, прикрепленной к тому или иному полюсу. Так же, через слова контрастирующих групп, выражено противоречие в образе заглавного героя - он одновременно притягательно красив и отталкивающе уродлив (эта двойственность проявляется уже в имени: лат. «àlbusw-белый, светлый; нем. «а1Ьеш»-странный, нелепый). Сама образная система построена на противостоянии Делесова и Альберта с их разными точками зрения. На уровне стилистики организации речи контрастируют нейтральный и возвышенно-эмоциональный типы организации. Первый тип обычно соотносится с оценкой «не то», второй с положительной оценкой «то». Слова двух идейных групп и двух типов стилистической окрашенности взаимодействуют, сталкиваются в одной синтаксической конструкции, а также в одном эпизоде (снижение пафоса, ирония, пуант). На макроуровне переходы друг в друга двух точек зрения, двух стилистических пластов, двух идей организуют композицию.

Система композиционных противопоставлений наглядно представлена в линейчатой диаграмме (Приложение 4).

§§ 3-4 главы П посвящены жанровым особенностям повести.

На примере жанра показано, что художественный эксперимент - это и авторские искания, внесшие вклад в творческую эволюцию (см. § 3 -«Следы жанровых исканий раннего Толстого в "Альберте"»), и новаторство, определившее место произведения в общелитературном контексте (см. § 4 - «"Альберт" как повесть о художнике»).

По жанру повесть «Альберт» синкретична и совмещает в себе черты святочного рассказа, стихотворения в прозе и повести о художнике.

В § 3 главы П «Альберт» впервые сопоставлен с толстовским рассказом 1853 года «Святочпая ночь» (варианты названий - «Бал и бордель», «Как гибнет любовь») и с обеими редакциями его произведения «Сон» (1857,1863).

Перекличка важнейших эпизодов и мотивов «Святочной ночи» и «Альберта» подтверждает косвенное влияние жанра рождественского (святочного) рассказа на повесть Толстого о немецком скрипаче. Но «Святочная ночь», при сделанной в названии заявке, по сути мало соответствует жанровой традиции. В «Альберте», напротив, скрыто присутствуют все важнейшие признаки рождественского рассказа.

В основе типичного святочного рассказа - сочетание определенного календарного времени - святок (празднование, зимняя ночь, мороз, метель) и связанного с христианской традицией события - проявления борьбы добра со злом (чудеса, превращения, встречи с нечистой силой, внезапная помощь благодетелей). В «Альберте» есть немало отсылок к традиции святочного рассказа. Действие происходит зимой. Одному из персонажей (в третьей - последней редакциях это Делесов) приходит мысль сделать

доброе дело: вернуть к жизни несчастного, опустившегося человека. На третий день пребывания Альберта у Делесова «был праздник» (начало главы VI окончательной редакции). Какой это был праздник, автором не уточняется, но для настраивания на «святочный эпизод» этого достаточно. И в финале (глава VII) характерные для такого эпизода моменты проявляются один за другим. Альберт уходит из дома Делесова ночью, в метель. Элементы фантастики создают сказочную атмосферу (стеклянная скрипка, от звуков которой тени разбегаются, а Альберт вырастает; побег с женщиной в поле луны и воды). Звуки благовеста усиливают ощущение праздника. Через весь финал проходит мотив борьбы: с «врагом» (споры на возвышении) или с мыслью о смерти.

Жанровое воздействие оригинального произведения «Сон» (1857, 1863) претерпел финал последней редакции «Альберта» и, в меньшей степени, весь текст повести. «Сон» обнаруживает непривычную для Толстого непроясненносгь точек зрения. Лиризм и психологизм доходят здесь до уровня почти сакральной интимности. Субъективно-оценочный момент преобладает над повествовательным. Образ женщины архетипичен и многозначен, воздействие ее взгляда на лирического героя трудно поддается логическому объяснению. Своеобразный ритм еще больше приближает произведение к стихотворному. В результате очень уместным оказалось примененное в 1920-е годы (И. Эйгес, В. Срезневский) по отношению к «Сну» определение «стихотворение в прозе». Окончательная редакция «Альберта», создававшаяся почти параллельно со «Сном» («Сон» - декабрь 1857г. - январь 1858г.; окончательная редакция «Альберта» -январь-март 1858г.), обогащается усилением лирической струи (ритмизация, субъективно-оценочные и психологические моменты). В финал вводится образ женщины с ее судьбоносным для героя взглядом3.

Основная составляющая жанрового своеобразия повести «Альберт» -ее связь с традицией повести о художнике. В § 4 главы П повесть Толстого рассматривается в сравнении с русскими повестями о художнике 1830-х и 1840-х гг. (в большей или меньшей степени учтены «Последний квартет Бетховена» В.Ф. Одоевского (1831); «Именины» Н.Ф. Павлова

(1832); «Последний Колонна» В.К. Кюхельбекера (1832-1845); «Импровизатор» В.Ф. Одоевского (1833); «Живописец» H.A. Полевого

(1833); «Поэт» (1833) и «Художник» (1833) A.B. Тимофеева; «Портрет» (1834-1842) и «Невский проспект» (1834) Н.В. Гоголя; «Себастиян Бах» В.Ф. Одоевского (1835); «Египетские ночи» A.C. Пушкина (1835); «Остров» В И. Киреевского (1838); «Живописец (из записок гробовщика)» В.Ф. Одоевского (1839); «Певцы» И.С. Тургенева (1847); «Неточка Незванова» Ф.М. Достоевского (1849)). Из произведений 1850-х гг..

3 Мысль о матери ках идеале человека и нравственном мериле перешла из «Сна» в образную систему «Альберта» «Материнский компонент» находим в образе не только женщины в белом, но и самого Альберта (иллюстрацию см. в Приложения 5).

помимо самой повести «Альберт», принимается во внимание «Накануне» (1859) И.С. Тургенева.

Главнрй жанровой особенностью повести о художнике является организующая ее содержание проблема творческого процесса.

С точки зрения жанровой эволюции важно отметить, что «точками новизны» (то есть временем, когда жанр воспринимается читателями как нечто новаторское) для повести о художнике были в Германии произведения В.-Г. Вакенродера (конец ХУШ века) и Э.-Т.-А. Гофмана (начало XIX века), в России - В.Ф. Одоевского. На примере немецкой литературы видно, что небольшой временной промежуток не является непреодолимым препятствием. Одпако Толстому, добившемуся эффекта новаторства в случае с трилогией, повторить его с «Альбертом» не удалось. Интенция автора натолкнулась на непонимание новаторства публикой: результаты личного, прочувствованного совпали с литературными штампами (музыкант - исключительная личность, гениальный сумасшедший, помешавшийся от любви, его искусство способно перевернуть внутренний мир слушателей).

Однако фактически многие традиционные содержательные элементы повести о художнике были переосмыслены Толстым.

Автор модернизировал нечто уже известное (вместо инородного итальянца - инородный немец; художник лишен дома и мастерской) и сочетал ранее несочетаемое (Альберт отвратителен и прекрасен; нищий, но аристократ; пошлый и гениальный). Столь резкое, потенциально оксюморонное смешение ингредиентов привело читателей в недоумение.

Они увидели только одну сторону антиномии (например, Альберт -Прекрасный гений или Альберт - пошлый оборванец), не заметили тонких отличий от предшествующих трактовок.

Самое значительное жанровое новаторство толстовской повести -синтез прозаического произведения с многоголосной музыкой - также не было замечено современниками. В сравнении с позднейшими произведениями о художнике (например, с романом «Доктор Фаустус» Т. Манна) становится ясно, что Толстой предвосхитил новый этап эволюции жанра.

Вопрос о принадлежности повести к литературному направлению затронут в § 5 главы II.

В «Альберте» обнаруживаются черты романтической поэтики: противопоставление «двух миров»; отсутствие сильной концовки; тяготение в сторону сближения литературного произведения с музыкальным и театральным (отголосок романтической идеи синтеза искусств); обилие символов; переключения на эмоционально-возвышенный стилистический регистр; ирония в адрес представителей мира реальности; тема творчества и тема противостоящего «другим» проводника творческой энергии; принцип резкой контрастности на всех уровнях текста.

Однако повесть ориентирована не только на романтизм, но и на натуральную школу (показ «грязной» стороны жизни, социальные типы), а также на сентиментализм (передача тончайших изменений в пафосе, психологическом состоянии героев, в ситуациях; наличие персонажа, стремящегося к самосовершенствованию).

Такие черты «Альберта», как отсутствие сильной концовки, обилие символов или полифоничность текста сегодня могут ассоциироваться с литературными течениями начала XX века (символизм, модернизм и т.д.). Эти наблюдения позволяют взглянуть на молодого Толстого с новой точки зрения.

В § 6 главы П рассматривается проблема непонимания повести современниками.

Основной причиной была предвзятость мнения современников: повесть не соответствовала уже сложившемуся образу Толстого-писателя; в «удачном» произведении должны были заявлены «прогрессивные» убеждения автора. Кроме того, ситуация внутреннего переворота, произошедшего в человеке под воздействием искусства, была далека от личного опыта большинства читателей, воспринималась ими как психологически не достоверная, нереалистическая.

По прошествии времени многие обвинения утратили основания (то, что связывалось с романтизмом, ассоциируется с послереалистическими литературными направлениями, предугаданными Толстым; затронутые темы актуализировались).

В Заключении подведены итоги исследования и сделаны основные выводы.

Экспериментальный характер созданной Толстым повести (синтез литературных направлений, преобразование жанров, кристаллизация индивидуального стиля) оказался не воспринят современниками. Изменения на всех уровнях поэтики сделали «Альберт» слишком далеким от ожиданий читателей. Образно говоря, система координат этой повести оказалась сдвинутой по сравнению с той системой, в которую могли бы быть вписаны читательские ожидания.

В Приложении 1 дается сводка записей Толстого (дневники и письма), соотносимых с работой над повестью «Альберт» (источники информации - Юбилейное собрание сочинений и материалы к ПСС в 100 томах). Аргументация включения в сводку спорной записи (от 4 января 1857 г.) включает изложение точки зрения исследователя на особенность начала творческого процесса у Толстого.

В Приложении 2 сделаны наблюдения над средствами художественной изобразительности и выразительности, примененными в ходе работы Толстого над повестью о музыканте. Так, прослеживая историю одного пуапта из окончательной редакции, мы обнаруживаем генетическую связь между «диалектикой души» и композиционным приемом «пуант».

В Приложении 3 повесть «Альберт» рассматривается как художественный материал для позднейших произведений Толстого.

В Приложении 4 представлена линейчатая диаграмма, графически отображающая чередования композиционно важных для текста «Альберта» противопоставлений.

В Приложении 5 приведены иллюстрации к гипотезе о «материнской» составляющей в образе Альберта (см. параграф 3 главы П).

Основные положения диссертации отражены в публикациях: 1. Фатюшина Е.Ю. Несвоевременная повесть JI.H. Толстого [О повести «Альберт»] // Толстовский сборник. - 2003: Л.Н. Толстой и судьбы современной цивилизации: Материалы XXIX Международных Толстовских чтений, посвященных 175-летию со дня рождения JI.H. Толстого. В 2 ч. Ч. 1: Литературоведение и лингвистика. - Тула, 2003. -С. 41-51. 0,45 п.л.

2. Фатюшина Е.Ю. Семантические оппозиции в повести Л.Н. Толстого «Альберт» // Духовное наследие Л.Н. Толстого и современный мир. - Липецк, 2003. - С. 63-75. 0,6 пл.

3. Фатюшина Е.Ю. Финал повести «Альберт»: обманчивая ясность толстовского текста // Л.Н. Толстой и Ф.И. Тютчев в русском литературном процессе. Коллективная монография. - М.: «Прометей» МПГУ, 2004. - С. 53-58. 0,3 п.л.

4. Фатюшина Е.Ю. Традиция святочного рассказа в повести Л.Н. Толстого «Альберт» // Филологическая наука в XXI веке: взгляд молодых. Материалы третьей международной конференции молодых ученых. - Москва-Ярославль: МПГУ - Ремдер, 2004. - С. 112-114. 0,125 п.л.

5. Фатюшина Е.Ю. Проблемы специфики художественного творчества в прозе В.Ф. Одоевского, КВ. Гоголя, И.С. Тургенева // Русское литературоведение в новом тысячелетии. - Т.1. - М.: Изд. дом «Таганка», 2003. - С. 298-301.0,2 пл.

Подл, к печ. 08.12.2005 Объем 0.75 пл. Заказ №.466 Тир 100 экз.

Типография МПГУ

РНБ Русский фонд

I. Творчая ория пови «Альберт»

§2 Первая редакция повести JI.H. Толстого о немецком музыканте

§3 Работа птеля над второй редакцией

§5 На пути к окончательной редакции

§6 Окончательная редакция как итог творчого поа

§7 Обобщение хода изменения автоого зама

Выводы к первой главе

II. Мо пови «Альберт» в творчой эволюции Тоого и в литературном проце

§1 Проявление эстетических исканий JI.H. Толстого в его художвенных произведениях о творчой лични

§2 «Альберт» как этап становления индивидуального толстовского стиля

§3 Особенности жанра: следы жанровых исканий раннего Толстого в

Альберте»

§4 Особенности жанра: «Альберт» как повесть о художнике

§5 Проблема определения принадлежности повести «Альберт» к литературному направлению

§6 Причины непонимания экспериментального характера повести современниками

Выводы ко второй главе

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Фатюшина, Екатерина Юрьевна

Объектом исследования является повесть J1.H. Толстого 1857-1858 гг. «Альберт»: ее черновые редакции и окончательный вариант.

Редакции повести «Альберт» до настоящего момента не были опубликованы в полном объеме. В томе 5. Юбилейного собрания сочинений в 90 томах, помимо окончательного варианта повести, даны один абзац (1/2 стр.) первой редакции, а также несколько отрывков (фрагменты глав III, VI, VII, полностью главы VIII-XII) из третьей редакции. В ближайшее время исследователями ИМЛИ РАН планируется завершение начатой под руководством Л.Д. Громовой-Опульской работы по расшифровке всех рукописей «Альберта» и подготовке к печати 20-го тома Полного академического собрания сочинений JI.H. Толстого в 100 томах, содержащего все переходные редакции. Соответственно исследование творческой истории «Альберта», хода изменения авторского замысла, соотношения концепции окончательного текста и вариантов до сих пор является проблематичным.

В комментариях к обоим собраниям сочинений (Юбилейному и Полному академическому) дается сравнительная характеристика редакций «Альберта».

Обзор вариантов повести, выполненный для т. 5 Юбилейного собр. соч. Н.М. Мендельсоном, освещает редакции неравномерно. Информация о первой и второй редакциях, тексты которых в томе не представлены (за исключением одного абзаца), скупа. Значительные изменения, внесенные Толстым между третьей и окончательной редакциями, не рассмотрены вовсе.

Комментарий к 20-му тому Полного академического собрания сочинений восполняет этот пробел. В нем сведен обширный фактический материал. По дневниковым записям и письмам подробнейшим образом выстроен ход работы Толстого над повестью. Конспективно дано содержание всех сохранившихся редакций и сделаны общие выводы об изменениях авторского замысла, происходивших от редакции к редакции. Кроме того, комментарий предлагает обзор опубликованных при жизни Толстого (18581910) откликов на повесть и ее переводов на иностранные языки, - т.е. тех упоминаний «Альберта», на которые Толстой потенциально мог отреагировать. Несмотря на основательность, этот комментарий не отменяет необходимости тщательного исследования редакций «Альберта». Комментарий не подразумевает оценок, не ставит вопросов, не предлагает гипотез, а для историка литературы такой, «гипотетический», подход, не менее важен, чем фактический.

Едва ли не единственной работой, выполненной в этом ключе, остается статья Т.С. Карловой 1963 года «Из творческой истории рассказа "Альберт"»1. Богатый материал содержится в статьях и диссертационном исследовании М.А. Можаровой, принимавшей непосредственное участие в расшифровке рукописей толстовской повести о музыканте. Некоторые проблемы научного осмысления вариантов «Альберта» затронуты в статьях и о в соответствующих разделах монографии 2005 года «. Пройти по трудной дороге открытия.» Бурнашевой Н.И. - исследовательницы, занятой текстологическими вопросами раннего творчества Толстого. И Можарова, и Бурнашева большое внимание уделяют обнаружению в «Альберте» пушкинских традиций (кроме того, Можарова раскрывает преемственность между И.В. Киреевским-писателем и Толстым). Соответственно, ранние редакции «Альберта» затрагиваются в той мере, в которой они касаются интересующей исследователя проблемы.

В качестве иллюстрации привлекает финал одной из переделок, предшествовавших окончательной редакции (эта рукопись до сих пор не опубликована), и И. Эйгес. Его оригинальная, полная тонких замечаний

1 См.: Л.Н.Толстой. Статьи и материалы. - Вып. 5. - Горький, 1963.

2 Можарова М.А. «Хранили многие страницы отметку резкую ногтей.» // Яснополянский сборник. - Тула, 1999; Можарова М.А. Повесть Л.Н.Толстого «Альберт» и творчество И.В.Киреевского // Толстовский ежегодник, 2004; Можарова М.А. Л.Н.Толстой и И.В.Киреевский: преемственные связи. - Диссертация на степень к.ф.н. - M., 1999.

3 «"Читаю биографию Пушкина с наслаждением". "Пушкинский" рассказ Льва Толстого» и «"Диалог" с Пушкиным». статья 1928 года «Из творческой лаборатории рассказа "Альберт" Л.Толстого (О двух произведениях Л.Толстого: "Альберт" и "Сон")»4 рассматривает вопросы взаимовлияния двух указанных в ее заглавии толстовских произведений.

Работ, посвященных окончательному варианту повести «Альберт», значительно больше. Монографических исследований не было до сих пор, но попытки осмыслить повесть предпринимались и при жизни Толстого, и в советское время, и в наши дни. Волнами подъема интереса к «Альберту»5 явились 1880-е, 1900-е, 1920-е, 1960-е, 1970-е, 2000-е. Эта неравномерность отражена в нашем обзоре.

Альберт» вскользь упоминается в исследованиях конца XIX - начала XX веков о творчестве, мировоззрении, жизни Л.Н. Толстого (О. Миллер (1886); A.M. Скабичевский (1887); Р.А. Дистерло (1887); Р. Левенфельд (1896); С. Венгеров (1901); Е. Zabel (1901); А. Мошин (1904); В. Саводник (1906); Е. Steiner (1908); A. Maude (1908)). В подавляющем случае авторы сосредоточиваются на автобиографической основе повести. За отсутствием доступа к дневникам Толстого, где прототипом немецкого скрипача называется Г. Кизеветтер, исследователи единодушно считают, что на создание образа Альберта писателя вдохновил музыкант Рудольф, одно время проживавший в Ясной Поляне. Взаимоотношения Делесов-Альберт в этом случае проецируются на отношения Толстого с Рудольфом, что является очевидным упрощением.

В 1920-е годы толстоведы подходят к вопросу об автобиографической основе повести с новыми данными и на новом уровне осмысления. Среди наиболее убедительных работ этого периода - уже упоминавшаяся статья И. Эйгеса.

В 1927 году в книге «Толстой. 1850-1860» публикуется статья В.И. Срезневского «Георг Кизеветтер, скрипач петербургских театров (к истории

4 См.: Искусство. - 1928, кн. I -2. - С. 129-152.

3 О первых отзывах на повесть, по сути содержавших только пересказ и оценку и не предлагавших вариантов осмысления, будет сказано ниже. творчества J1.H. Толстого 1857-1858гг.)». «Альберт» интересует Срезневского как доказательство исключительного значения музыки в жизни Льва Николаевича. «Толстой в душе был музыкант» (с. 61), - считает автор. Срезневским начата традиция сравнения темы музыки в «Альберте» и в «Детстве». Им сделано открытие о том, что Кизеветтер одновременно вдохновил на художественные произведения двух Толстых - Льва Николаевича и Алексея Константиновича.

Глубоко и оригинально осмысляется автобиографизм повести Б.М. Эйхенбаумом в монографии 1928 года «Лев Толстой. Книга первая. Пятидесятые годы». По мнению исследователя, Толстому, чтобы написать хорошее произведение (хотя «Альберт» Эйхенбаумом оценивается низко из-за недостаточно ясно выраженной авторской точки зрения), необходимо стать на высоту «абсолютной моральной истины», почерпнутой непременно из личного опыта. Эта мысль развивается в статье «Накануне» (Литературная газета. - 1960. - 17 ноября (№ 137)), где рассматривается значение для Толстого идеи «воспоминания».

Чрезвычайно важной для истории изучения повести стала поднятая в монографии «Лев Толстой. Книга первая. Пятидесятые годы» проблема контекста литературных и эстетических споров 1850-х годов. Вопрос о степени влияния В.П. Боткина, А.В. Дружинина, П.В. Анненкова на задумавшего повесть о музыканте Толстого долгие годы будет оставаться основным. «Альберт» виделся исследователям написанным «с чужого голоса» (К.И. Чуковский (1930, 1967); С.П. Бычков (1949, 1954)) или созданным «в споре с "чистым искусством"» (Е. Купреянова (1966); Г.Н. Ищук (1972); Н.Н. Мостовская (1979)).

Б. Эйхенбаумом в работе «О прозе» (1969) начата и традиция трактовки «Альберта» как своеобразного «диалога» с Пушкиным.

В 1970-е годы большинство исследований, касающихся «Альберта», ставит в центре внимания вопрос о принадлежности повести к литературному направлению. Одни (например, Л.Я. Гинзбург (1977)) будут говорить о «романтической трактовке» темы музыки у Толстого, и это соответствует оценкам первых же отзывов на повесть. Другие обнаружат влияние натуральной школы (Н.К. Гей (1972)) и сентиментализма (N. Lee (1973)).

В последнее десятилетие на первый план вышел вопрос о причинах литературного фиаско толстовской повести о музыканте. Г. Лесскис («Лев Толстой (1852-1869). Вторая книга цикла "Пушкинский путь в русской литературе"», 2000) видит причину неуспеха в том, что «Альберт» -банальная романтическая повесть, опоздавшая почти на полвека. С другой стороны, она была непонятна и потому, что опередила время, ответив на «хулиганскую» статью Д. Писарева о Пушкине задолго до ее появления. А.В. Щербенок («Рассказ Л.Н. Толстого "Альберт": провал или прозрение?» // XXIV Международные Толстовские чтения, 1998) замечает, что Толстой ставил перед собой задачу вербализовать содержание музыки гениального скрипача. Неудача в реализации этого замысла обрекла на провал все произведение.

Автор статьи об Альберте в Энциклопедии литературных героев (1997) суммирует наработки предшественников по раскрытию образа главного героя: сходство Альберта с Моцартом Пушкина; параллель между финалом повести и толстовским произведением «Сон»; влияние романтизма; автобиографическая основа, непроясненность авторской точки зрения.

Несмотря на значительный объем исследований, затрагивающих повесть «Альберт» в той или иной степени, она до сих пор остается мало изученной и мало оцененной. Практически все6 критические отклики на появившуюся в 1858 году в «Современнике» повесть Толстого (Б.А. [Б.Н. Алмазов / А. Богданович], обозреватели журналов «Сын Отечества» и «Северный цветок») были резко отрицательными. Отчасти этим объясняется тридцатилетнее игнорирование «Альберта» критикой (последовавшие упоминания повести в прижизненных Толстому публикациях по большей

6 Исключение - статья А. Григорьева (см.: Русское слово. -1859. - Февраль.). части нейтральны или сдержанно одобрительны). Начиная с книги Б.М. Эйхенбаума о молодом Толстом, в советском толстоведении прочно закрепилось мнение о повести «Альберт» как о произведении слабом, ущербном (Б.М. Эйхенбаум, К.И. Чуковский, Н.М. Мендельсон, С.П. Бычков, Я.Я. Гинзбург) и случайном в творческой биографии Толстого. «Доминирующей реакцией <.> было недоумение: текст рассказа упорно сопротивлялся вписыванию его в какую бы то ни было смысловую схему» . По сей день результаты опыта включения «Альберта» в макросистему (литературный процесс) и в микросистему (творческая эволюция Толстого) довольно скудны. Пристальное внимание привлекает только проблема толстовско-пушкинских связей в «Альберте» (Б. Эйхенбаум, Г. Лесскис, М.А. Можарова, Н.И. Бурнашева). Попыток включения повести в более широкий контекст не предпринимается. Скажем, авторы работ, посвященных жанру «повести о художнике» (Л.П. Борзова, Н.С. Бочкарева, О.В. Дефье, Е.Б. Лыгун) не затрагивают толстовской повести о музыканте со своеобразно преломившейся в ней традицией жанра. Исследователи образа художника Михайлова в романе «Анна Каренина» не соотносят его с образом музыканта, созданного ранним Толстым (в числе исключений - диссертация Пластовой Т.Ю. (1993)).

Обилие отрицательных отзывов и трудности включения в контекст можно объяснить низким качеством, ущербностью толстовской повести о музыканте. Этого удобного шаблона придерживалось большинство исследователей. Однако причиной невостребованности, неоцененности могло быть и новаторство повести.

Новаторство - термин, соотносящий художественное произведение с историческим (в данном случае - литературно-историческим) контекстом. Специфичность «Альберта» проявляется не только в этом. Художественные находки, сделанные Толстым в ходе работы над «Альбертом», не имели

7 Щербёнок А.В. Рассказ Л.Н.Толстого «Альберт»: провал или прозрение? // XXIV Международные Толстовские чтения / ТГПУ им.Толстого. - Тула, 1998 - С. 10. осязаемого значения для литературного процесса, поэтому их вряд ли все их можно назвать новаторством. Однако преобразование поэтики повести сыграло важную роль в становлении мастерства и мировоззрения Толстого. Поэтому ключевым термином нашего исследования является «художественный эксперимент8». Он ориентирует на процесс (творческая лаборатория, редакции повести), а также включает в себя в качестве результата и новаторство (вклад в литературный процесс), и вклад в творческую эволюцию автора.

Термин «эксперимент» отражает коренную проблему, вставшую перед задумавшим повесть о музыканте Толстым. Необходимо было достоверно и правдоподобно воссоздать нетипичную, почти уникальную ситуацию -душевное прозрение, произошедшее под воздействием гениально исполненной музыки. То есть первичным материалом художественного эксперимента стала уже тема произведения9, а в процессе эксперимента трансформацию претерпевали жанр, стиль, образная система, средства художественной изобразительности и выразительности, соотнесенность повести с литературными направлениями.

Обоснуем основные термины, необходимые для уточнения экспериментального характера повести.

Под индивидуальным авторским стилем понимаем систему соотношений (пропорцию) литературных приемов, которую тот или иной автор, в силу индивидуальных эстетических представлений, регулярно использует для актуализации содержания своих произведений.

Жанр - родовая характеристика художественных произведений. Для выделения ряда литературных текстов в жанр требуется объединяющая их черта, например, повторяемость особенностей формы и содержания (Г.Д.

8 В толстоведении по отношению к «Альберту» уже применялись термины этого ряда. Так, Г.Н. Ищук в работе «Лев Толстой. Диалог с читателем» упоминает (в связи с непониманием публики) об "экспериментальном характере" повести.

9 Исследователями предлагались очень несхожие формулировки темы повести (см.: Карлова T.C. Из творческой истории рассказа «Альберт» // Л.Н.Толстой. Статьи и материалы. - Вып. 5. - Горький, 1963. С.35.). Нашему мнению наиболее близка точка зрения В.И. Срезневского: основная тема «Альберта» -«талант и его воздействие на людей».

Гачев, Г.Н. Поспелов, С. Калачева, П. Рощин и др.). В параграфе, посвященнрм повести о художнике, сделан акцент на содержании: рассматриваются особенности создания образа художника и изображения творческого процесса.

Под жанром понимаем не отвлеченный инвариант, а факт литературного процесса, характеризующийся общей внутрижанровой линией развития в литературном процессе (литературной эволюцией).

Для жанра необходимо наличие по крайней мере одной жанрообразующей, не присущей другим жанрам, черты. Например, для романа это принципиальное несоответствие героя как субъекта изображения с его сюжетной ролью (Н.Д. Тамарченко, статья «жанр» в «Литературной энциклопедии терминов и понятий», 2001).

Жанрообразующей чертой повести о художнике является, на наш взгляд, особое соотношение образа автора и разносторонне изображенного образа главного героя, что влечет за собой «двунаправленные» авторские оценки: выражая свое отношение к творчеству персонажа, автор тем самым косвенно оценивает себя в процессе творчества.

Цель данной работы - обосновать экспериментальный характер повести Л.Н. Толстого «Альберт».

Задачи исследования:

Выявить основные художественные и мировоззренческие результаты работы Толстого над повестью (отношение к творчеству и искусству, стиль, мастерство, жанровые искания);

Обосновать новаторство «Альберта» как повести о художнике (акцентом на жанровом новаторстве обусловлен историкоу литературный контекст: в основном это произведения 30-х гг. XIX века, не современные «Альберту»);

Определить характер соотношения повести с литературными направлениями;

Проследить направления и причины непонимания экспериментального характера толстовской повести о музыканте публикой. Обоснование экспериментального характера художественного произведения предполагает детальное исследование поэтики. В этой связи сравнение рассматриваемой нами повести с художественными текстами, сопоставимыми с ней по тем или иным параметрам, оказывается более плодотворным, нежели с текстами не художественными. Поэтому трактаты JI.H. Толстого, работы по эстетике Н.Г. Чернышевского, В.П. Боткина, А.В. Дружинина упоминаются и цитируются в нашей работе эпизодически, лишь в той мере, в которой они иллюстрируют особенности анализируемых художественных произведений.

Состав примененных методологических подходов обусловлен индуктивным ходом работы. Исследование движется от описания и сравнения художественных особенностей всех вариантов текста (творчески-генетический подход) через определение роли повести в творчестве Толстого (сравнительно-исторический, структурный подходы) к «общему плану» - к рассмотрению «Альберта» в контексте жанра, литературных направлений (преобладает сравнительно-исторический подход), а также к выявлению условий социального функционирования повести (несоответствие ожиданиям читателей: рецептивный подход).

Актуальность для современного толстоведения заключается в том, что в исследовании своевременно, почти синхронно квалифицированной расшифровке рукописей, проведен сравнительный анализ всех редакций повести. Комментарий, сопутствующий выходу 20-го тома ПСС, не дублирует проведенной нами работы. В силу жанровой специфики комментарий не предлагает гипотез, в то время как назрела необходимость объяснить выпадение повести «Альберт» как из контекста творчества

Толстого, так и из историко-литературного контекста. Данное исследование призвано восполнить концептуальный пробел.

Научная новизна диссертации заключается в характере используемого материала (проанализированы все сохранившиеся редакции повести; «Альберт» впервые рассмотрен на фоне русских повестей о художнике, сопоставлен с ранним произведением Толстого «Святочная ночь»).

Сделанные в результате анализа выводы о мировоззрении и стиле раннего Толстого, о принадлежности его повести к литературному направлению и жанру, вносят новые штрихи в уже сложившийся портрет Толстого-писателя.

Повесть JI.H. Толстого «Альберт» впервые становится предметом монографического исследования. Более того, она выдвигается на роль произведения, этапного для Толстого и новаторского в истории соответствующего жанра.

Научно-практическая значимость диссертации обусловлена возможностью ее использования при подготовке спецкурсов толстоведческой, текстологической, философской (философия и психология художественного творчества) направленности, а также при написании соответствующих разделов учебно-методической литературы для студентов филологических факультетов высшей школы.

Апробация работы. Основные положения диссертации были сформулированы в докладах, сделанных на Международных толстовских конференциях (Тульский государственный педагогический университет им. JI.H. Толстого, 2002, 2003 гг.), на II Международной научной конференции «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (Московский государственный открытый педагогический университет, 2003 г.), на заседании кафедры русской литературы МПГУ (2003 г.), на аспирантских семинарах (2003, 2004 гг.), освещались в публикациях.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, библиографии и пяти приложений.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Повесть "Альберт" как художественный эксперимент Л.Н. Толстого"

ВЫВОДЫ К ГЛАВЕ II

Произведения о художнике 1850-х годов («Альберт», также не оцененный «Люцерн») выглядят уникальными на фоне творческого наследия Толстого.

Выраженные в них эстетические взгляды значительно отличаются от известных литературоведам по публицистическому, дневниковому, эпистолярному наследию.

В «Альберте» и «Люцерне» многие мнения об искусстве высказаны Толстым в последний раз: 1) «поэзия», красота приоритетны по отношению к социальным законам, даже по отношению к моральным требованиям; 2) сущностная связь с прекрасным может проявляться в художнике разнообразно - во внешней красивости, в слабости к аристократии; 3) искусство дает человеку власть, «поднимает на высоту», и сумасшествие, пьянство, срывы простительны, почти неизбежны; 4) тайна, недоговоренность, «вопросы» в искусстве не могут и не должны быть прояснены окончательно.

Сквозные метафоры показывают, как изменилось представление Толстого об эталонном творческом процессе за 20 лет.

Во время написания «Анны Карениной» творческий процесс -целенаправленное «вылущивание ядра», «снятие покровов», это балансирование на узком пути между эстетическим и этическим.

Во время создания «Альберта» и «Люцерна» творчество представлялось Толстому неуправляемым процессом, оно - стихия (поток/огонь), оно делает

167 Чичерин A.B. связывает отказ Толстого от литературной деятельности в начале 60-х гг. со стыдом за «Семейное счастье» [Чичерин 1985]. художника своим проводником, а сцепления впечатлений, возникающие у реципиентов под его воздействием, непредсказуемы.

Создание «Альберта» еще не изменило отношения Толстого к эстетическому, но оно повлияло на его мировоззрение, показав всю опасность «пассивной» позиции творца в творческом процессе.

Целью писателя со временем стало «приручение» искусства, увеличение доли разумного в творческом процессе и этичного в творческом результате.

Но ошибочно было бы говорить о границе, разделяющей эстетические воззрения Толстого в 50-е и в 70-е годы. Некоторые идеи ранних произведений о художнике, претерпев некоторые преобразования, позже стали для него центральными. Так, понятия «красота» и «поэзия», со временем потеряв автономность, трансформировались в толстовское представление о жизни, а затем - о Боге.

Непрерывность эволюционирования от Толстого времени создания «Альберта» к Толстому позднейших периодов особенно заметна с точки зрения вклада стиля повести о музыканте в формирование индивидуального стиля Толстого.

Противопоставления пронизывают повесть JI.H. Толстого «Альберт» практически на всех уровнях поэтики и принимают характер художественного принципа.

Так, на идейном уровне противопоставлены «не то» как оценка мелочного, неразумного, не вечного в этом мире и «то» - характеристика вечного, великого, истинного в жизни. Данное противопоставление проявляется с помощью выразительной лексики, прикрепленной к тому или иному полюсу. Так же, через слова контрастирующих групп, выражено противоречие в образе заглавного героя. Сама образная система построена на противостоянии Делесова и Альберта с их разными точками зрения. На уровне стилистики организации речи контрастируют нейтральный и возвышенно-эмоциональный типы организации. Первый тип обычно (но не всегда168) соотносится с «не то», второй - с «то». Слова двух идейных групп и двух типов стилистической окрашенности взаимодействуют, сталкиваются в одной синтаксической конструкции, а также в одном эпизоде (снижение пафоса, ирония, пуант). На макроуровне переходы друг в друга двух точек зрения, двух стилистических пластов, двух идей организуют композицию.

Альберт» достаточно органично вписывается в жанровые искания раннего Толстого.

В 1850-е гг. Толстым были созданы два оригинальных по жанру произведения - «Святочная ночь» (поддерживает традицию святочного рассказа) и «Сон» (позже его жанр назовут «стихотворением в прозе»).

С рассказом «Святочная ночь» «Альберт» связывают переклички важнейших эпизодов, мотивов. Кроме того, «Альберт» испытал непосредственное влияние жанра святочного рассказа: в нем на фоне условного святочного времени (зимний христианский праздник) разыгрывается типичная святочная ситуация (борьба добра со злом), фантастически обставленная.

Как и «Сон», «Альберт» (особенно его финал) лиризован и ритмизован, в его основе - субъективно-оценочные и психологические моменты. Помимо этого из не опубликованного при жизни Толстого «Сна» в финал «Альберта» перекочевали основные мотивы и образы, по сравнению со «Сном», несколько переосмысленные.

Жанры стихотворения в прозе и святочного рассказа оказали влияние на повесть «Альберт», но основой жанрового своеобразия этого произведения остается связь «Альберта» с традицией повести о художнике.

168 Речь Делесова в финале, приносящая Альберту острое ощущение «не то», дана в возвышенно эмоциональном стиле и др.

Основными жанровыми особенностями повести о художнике являются: организующая ее содержание проблема творческого процесса (ею обусловлено непременное появление субъекта творчества - художника) и условия возникновения этого жанрового образования в XVIII века, связавшие ее с романтизмом, автобиографией и агиографией.

С точки зрения жанровой эволюции важно отметить, что «точками новизны» (то есть временем, когда жанр воспринимается читателями как нечто новаторское) для повести о художнике были в Германии произведения Вакенродера (конец XVIII века) и Гофмана (начало XIX века), в России - В.Ф. Одоевского. На примере немецкой литературы видно, что небольшой временной промежуток не является непреодолимым препятствием. Однако Толстому, добившемуся эффекта новаторства в случае с трилогией, повторить его с «Альбертом» не удалось. Интенция автора натолкнулась на непонимание новаторства публикой: результаты личного, прочувствованного совпали с литературными штампами (музыкант - исключительная личность, гениальный сумасшедший, помешавшийся от любви, его искусство способно перевернуть внутренний мир слушателей).

Фактически многие традиционные содержательные элементы повести о художнике были переосмыслены Толстым.

Авторы повести о художнике исследуют все составляющие образа для показа исключительности героя. Такие опосредованно воспринимающие романтизм писатели, как Пушкин (в 30-е гг.), Гоголь (в 40-е гг.), даже Полевой иронией и парадоксальными примерами снижали художественную необходимость этих маркеров исключительности, постепенно превращавшихся в литературный штамп.

Однако это не сняло проблемы предъявления доказательств гениальности. В конце концов самым убедительным доказательством остается показ творческого процесса.

В зависимости от соотношения этапов предвыражения и выражения можно выделить несколько типов творческого процесса и, соответственно, несколько типов субъектов творчества. Принадлежность художника к тому или другому типу обусловлена и свойствами его мышления, и спецификой типа искусства. У каждого типа свои плюсы и минусы.

На примере Альберта Толстой изобразил художника, для которого возможно непосредственное, без «зазора», преображение творческого порыва в творческий продукт: в то мгновение, когда вдохновение «говорит» с ним своим музыкальным языком, он тем же языком говорит о том же со слушателями. Преимущество таких художников в том, что они в наиболее чистом виде доносят творчество до реципиентов; в том, что проблема невыразимости для них приглушена.

Однородность выражаемого (творческого материала) и выраженного (творческого продукта, в данном случае музыки) позволяет, изобразив одну сторону процесса, создать у читателя полноценное представление и о другой. Толстой выбирает внешний ракурс: описывает музыку и ее воздействие на окружающих. Ощущения чувствительного слушателя знакомы ему больше, чем ощущения музыканта. К тому же внутреннее состояние Альберта во время музицирования (постоянный по интенсивности восторг) не представило интереса для Толстого как для мастера изображения «диалектики души».

Отказавшись от описания творческого акта изнутри, Толстой в «Альберте» попробовал компенсировать это всем веером внешних примет художника. При большей или меньшей традиционности элементов образа их сочетание оказалось непривычным для читателей и критиков. Автор модернизировал нечто уже известное (вместо инородного итальянца -инородный немец; художник лишен дома и мастерской) и сочетал ранее несочетаемое (Альберт отвратителен и прекрасен; нищий, но аристократ; пошлый и гениальный). Столь резкое, потенциально оксюморонное смешение ингредиентов привело читателей в недоумение. Они увидели только одну сторону оксюморона, антиномии (например, Альберт прекрасный гений или Альберт - пошлый оборванец), не заметили тонких отличий от предшествующих трактовок.

В результате над повестью произнесли строгий суд: сюжет «весьма избит» (Н.А. Некрасов), «Альберт» - собрание романтических штампов.

В повести действительно обнаруживаются черты романтической поэтики: противопоставление «двух миров»; отсутствие сильной концовки; тяготение в сторону сближения литературного произведения с музыкальным и театральным (отголосок романтической идеи синтеза искусств); обилие символов; переключения на эмоционально-возвышенный стилистический регистр; ирония в адрес представителей мира реальности; тема творчества и тема противостоящего «другим» проводника творческой энергии; принцип резкой контрастности на всех уровнях текста.

Однако «Альберт» ориентирован не только на романтизм, но и на натуральную школу (показ «грязной» стороны жизни, социальные типы), и на сентиментализм (передача тончайших изменений в пафосе, психологическом состоянии героев, в ситуациях; наличие персонажа, стремящегося к самосовершенствованию).

Черты художественных систем по крайней мере этих трех направлений тесно спаяны.

В течение всего года работы над повестью о музыканте, а также после публикации Толстой регулярно сталкивался с отрицательными отзывами о ней. Поводом для негативных оценок служили: избитость сюжета, ассоциации с повестями авторов эпохи романтизма, влияние теории «чистого искусства», обилие неясностей, неактуальность поднятых тем. В результате предубеждения против любых проявлений романтизма и теории «чистого искусства» повесть воспринималась как нечто непрогрессивное, безнадежно устаревшее. По прошествии времени эти обвинения утратили основания (то, что связывалось с романтизмом, ассоциируется с послереалистическими литературными направлениями, предугаданными Толстым; затронутые темы актуализировались).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Повесть Л.Н. Толстого 1857-1858 гг. «Альберт» не была по достоинству оценена практически никем из современников. Недостаточно тонкое, на взгляд Толстого, понимание специфики произведения первыми читателями (И.С. Тургеневым, В.П. Боткиным, Н.А. Некрасовым, И.И. Панаевым и др.) стимулировало автора на неутомимую работу по совершенствованию текста.

Уже казавшаяся в начале 1857 года готовой повесть (см., напр., запись от 3 февраля 1857 г. в Приложении 1) была затем трижды полностью переписана (вторая, третья, окончательная редакции), а в продолжение конца 1857-начала 1858 гг. несколько раз переделывалась вторая половина текста.

Толстой последовательно сокращал объем повести и количество действующих лиц. В результате удалось добиться большей цельности и стройности. Начиная с третьей редакции, усечены первые четыре главы, посвященные обрисовке типов участников ночной компании. Социальная тематика перестает затмевать центральную тему - тему музыки.

Количество персонажей, непосредственно связанных с творчеством, также минимизируется. В то время как в первой редакции - три персонажа, противопоставленных по типу творчества (Вольфганг, Крапивин, художник), во второй - два (Вольфганг и Делесов), начиная с третьей единственным творящим художником остается Алберт (Альберт). Благодетель (персонаж, взявший на себя опеку над музыкантом) более не совмещает свои функции с претензией на поэтический талант, а произносящий речь в защиту музыканта становится одним из двух музыковедов (он лишь номинально «живописец»), В окончательной редакции повесть лишается и «защитника»: он перестает быть реальным действующим лицом, выступает как порождение подсознания Альберта. В итоге действие окончательной редакции развивается исключительно вокруг отношений Альберта и Делесова.

Экспериментальный характер работы Толстого над повестью демонстрируют произведенные им изменения экспозиции и финала.

Три абсолютно разных зачина первой, второй и третьей редакций стали прообразом экспозиций трех толстовских романов - «Войны и мира», «Анны Карениной» и «Воскресения».

Изменения, сделанные в финале, показывают быстроту эволюции Толстого как мастера психологической прозы. Если в первой редакции финал

Размышления о музыке, в третьей редакции и в промежуточных переделках видения сочиняющего оперу музыканта, то в окончательном варианте Толстой пришел к изображению видений в музыкально-драматической форме, передающих особый характер мышления музыканта (с учетом его склонности к оперной музыке). Работа над финалом помогла Толстому усовершенствоваться в умении отображать неповторимый стиль мышления каждого персонажа. В сравнении с позднейшими произведениями о художнике (например, с романом «Доктор Фаустус» Т. Манна) становится ясно, что осуществленный Толстым в 1858 году синтез прозаического текста с многоголосным музыкальным произведением предвосхитил новый этап в развитии жанра.

В эволюционировании темы взаимодействия музыки со своим «проводником» - музыкантом наблюдается постепенное усиление трагизма. В первой-второй редакциях источником страданий Вольфганга выступает по преимуществу реальный мир с населяющими его далекими от творчества людьми. Музыка в этом случае - источник наслаждения, настоящей жизни для музыканта. В следующих редакциях автор акцентирует парадокс. Художник нуждается в понимании окружающих, в ответной любви. Он не может быть полностью замкнут в своем мире. Но, овладев языком музыки, укоренившись в ее мире, он стал безъязыким в мире людей. В окончательной редакции кроме Петрова, являющегося плодом пьяного бреда самого же Альберта, не находится никого, кто смог бы музыканта понять. С другой стороны, обычные люди с их языком, имея возможность общаться, теряют постоянный доступ в мир музыки: их слово агрессивно, оно способно уничтожить свойственную искусству невыразимость. Таким образом, обычные люди и музыкант оказываются необходимы друг другу, но разделены непреодолимой преградой.

Работа над повестью позволила Толстому прояснить для себя потенциально сильные и слабые места художников, по типу близких Альберту. Позиция таких художников в творческом процессе сравнительно пассивна: их сознание минимально контролирует происходящее, и результат их творчества неволен. Посредством метафор, используемых Толстым в «Альберте», творчество рисуется неуправляемым процессом, оно - стихия (поток/огонь), оно делает художника своим проводником, а сцепления впечатлений, возникающие у реципиентов под его воздействием, непредсказуемы.

Художественному мышлению Толстого изначально было свойственно тяготение к этому типу творчества. Однако ситуация, при которой художник беззащитен перед стихией и может снять с себя ответственность за результаты творчества, была для Толстого абсолютно неприемлема.

Первым этапом явился опыт создания образа художника иного типа. Им стал герой романа «Анна Каренина» живописец Михайлов. Теперь творческий процесс показан целенаправленным «вылущиванием ядра», «снятием покровов», балансированием на узком пути между эстетическим и этическим.

Следующим этапом можно считать исключение эстетического из фокуса автопедагогических усилий Толстого. Его внимание полностью переключается на самосовершенствование в области этического. В связи с этим основные идеи, выраженные в конце 50-х гг. в «Альберте», перестают быть для Толстого актуальными. Среди них - следующие: 1) «поэзия», красота приоритетны по отношению к социальным законам, даже по отношению к моральным требованиям; 2) сущностная связь с прекрасным может проявляться в художнике разнообразно - во внешней красивости, в слабости к аристократии; 3) искусство дает человеку власть, «поднимает на высоту», и сумасшествие, пьянство, срывы простительны, почти неизбежны; 4) тайна, недоговоренность, «вопросы» в искусстве не могут и не должны быть прояснены окончательно. Другие ключевые идеи и понятия по отношению к мировоззрению позднего Толстого не потеряли значение, а преобразовались. Так, понятия «красота» и «поэзия», со временем потеряв автономность, трансформировались в толстовское представление о жизни, а затем - о Боге.

Если с точки зрения идейного наполнения «Альберт» был в эволюции Толстого «точкой отталкивания», то с точки зрения стиля повесть стала этапом последовательного движения вперед.

Противопоставления пронизывают повесть Л.Н. Толстого «Альберт» практически на всех уровнях поэтики (идеи, образная система, строение эпизодов и всего текста, стилистическая организация речи, синтаксис, выразительная лексика) и принимают характер художественного принципа. Стилевого единообразия, базирующегося на принципе противопоставления, текст повести достигает только к окончательной редакции.

В начале 1858 года, то есть в период доработки второй половины текста, постепенного приближения к окончательной редакции, повесть обогащается усилением лирической струи (ритмизация, субъективно-оценочные и психологические моменты в финале). Это явилось результатом написания в конце 1857 года «стихотворения в прозе» «Сон». Толстой был едва ли не единственным, кто был удовлетворен результатом этого эксперимента по синтезу поэзии с прозой, и автор решил использовать приобретенный художественный опыт по отношению к другому своему экспериментальному произведению - «Альберту».

Помимо жанра «стихотворения в прозе», повесть испытала влияние жанра «святочного» рассказа. С рассказом Толстого 1853 года «Святочная ночь» «Альберт» связывают переклички важнейших эпизодов, мотивов. Кроме того, «Альберт» испытал непосредственное влияние жанра «святочного» рассказа: в нем на фоне условного святочного времени (зимний христианский праздник) разыгрывается типичная святочная ситуация (борьба добра со злом), фантастически обставленная.

Доминирующий жанр, повесть о художнике, в «Альберте» также был подвергнут преобразованиям. По сравнению с каноном, утвердившимся в русской литературе в 30-е годы XIX века, особенно значительно Толстым был переосмыслен образ главного героя. Автор модернизировал нечто уже известное (вместо инородного итальянца - инородный немец; художник лишен дома и мастерской) и сочетал ранее несочетаемое (Альберт отвратителен и прекрасен; нищий, но аристократ; пошлый и гениальный). Столь резкое, потенциально оксюморонное смешение ингредиентов привело читателей в недоумение. Они увидели только одну сторону оксюморона, антиномии (например, Альберт - прекрасный гений или Альберт - пошлый оборванец), не заметили тонких отличий от предшествующих трактовок. В результате современники объявили повесть собранием романтических штампов.

В действительности по отношению к литературному направлению «Альберт» ориентирован как на романтизм, так и на реализм (в частности, на натуральную школу), и на сентиментализм. Кроме того, в определенном смысле (обилием символов и недоговоренностей, полифонизмом) он даже предвосхищает черты послереалистических течений рубежа XIX-XX веков.

С романтизмом повесть роднит противопоставление «двух миров»; отсутствие сильной концовки; тяготение в сторону сближения литературного произведения с музыкальным и театральным (отголосок романтической идеи синтеза искусств); обилие символов; переключения на эмоционально-возвышенный стилистический регистр; ирония в адрес представителей мира реальности; тема творчества и тема противостоящего «другим» проводника творческой энергии; принцип резкой контрастности на всех уровнях текста. С натуральной школой повесть связывает показ «грязной» стороны жизни, обрисовка социальных типов (особенно четко это проявилось во второй редакции), с сентиментализмом - передача тончайших изменений в пафосе, психологическом состоянии героев, в ситуациях.

Наблюдения над жанром и литературным направлением показывают новаторство повести «Альберт» по отношению к современному литературному процессу. Кроме того, повесть явилась авторским экспериментом, в ходе которого зрело новое отношение Толстого к творчеству, мастерство психологической характеристики, приобретался опыт художественного синтеза, оттачивался индивидуальный стиль. В течение работы над «Альбертом» был накоплен богатый художественный материал для позднейших произведений Толстого (в особенности для романа-эпопеи «Война и мир»).

Однако «Альберт» как самобытный текст в свое время не был понят. Автора обвинили в избитости сюжета, в подражании повестям авторов эпохи романтизма, в подверженности идеям «чистого искусства», в обилии неясностей, в неактуальности поднятых тем. Основной причиной была предвзятость мнения современников: повесть не соответствовала уже сложившемуся образу Толстого-писателя; в «удачном» произведении должны были заявлены «прогрессивные» убеждения автора. Кроме того, ситуация внутреннего переворота, произошедшего в человеке под воздействием искусства, была далека от личного опыта большинства читателей, воспринималась ими как психологически не достоверная, нереалистическая.

Экспериментальный характер созданной Толстым повести (синтез литературных направлений, преобразование жанров, кристаллизация индивидуального стиля) оказался не воспринят современниками. Изменения на всех уровнях поэтики повести сделали «Альберт» слишком далеким от ожиданий читателей. Образно говоря, система координат этой повести оказалась сдвинутой по сравнению с той системой, в которую могли бы быть вписаны читательские ожидания.

Для Толстого несоответствие приложенных усилий результату стало стимулом для окончательного отделения от литературного кружка и, более того, подтолкнуло к первому отходу от писательства.

Список научной литературыФатюшина, Екатерина Юрьевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Толстой, J1. Н. Юбилейное собрание сочинений в 90 томах / J1. Н. Толстой. - М. : Государственное издательство художественной литературы, 1937-1957.

2. Толстой, JI. Н. Собрание сочинений. В 22-х т. / Jl. Н. Толстой; под ред. М. Б. Храпченко гл. ред., К. Н. Ломунова, Л. Д. Опульской и др.- М. : Гослитиздат, 1978-1985.

3. Толстой, Л.Н. Материалы к Полному собранию сочинений в 100 томах. (ALB"l, ALB"2, ALB"3, ALB"5, ALB"6, ALB"7, ALB"8, ALB"9, ALB"10) Электронный ресурс. / Л. H. Толстой; расшифровка рукописей М. А. Можарова. -М., 2003-2004.

4. Толстой, Л. Н. Полное академическое собрание сочинений в 100 томах / Л. Н. Толстой. М. : Наука, 2000-настоящее время.

5. Толстой, Л. Н. Неизданные рассказы и пьесы / Л. Н. Толстой; под ред. С.П. Мельгунова, Т.И. Полнера, A.M. Хирьякова; предисловие Т.И. Полнера. Париж, 1926.

6. Толстой, Л. Н. Неизданные художественные произведения. / Лев Толстой; вступительные статьи А. Е. Грузинского и В. Ф. Саводника. -М., 1928.

7. Толстой, Л. Н. Памятники творчества и жизни. Вып. 4 / Л. Н. Толстой; под редакцией В. И. Срезневского. М., 1923.

8. Толстой, Л. Н. Об искусстве и литературе. В. 2-х т. / Лев Толстой; подготовка текстов, вступит, статья и примечания К. Н. Ломунова. - М. : Советский писатель, 1958.

9. Архангельская, Т. Н. Н.П. Охотницкая и семья Толстых / Т. Н. Архангельская // Толстовский ежегодник М., 2001. - С. 423-439.

10. Архив села Карабихи. Письма Н. А. Некрасова и к Некрасову / прим., составитель Н. Ашукин. М. : Издательство К. Ф. Некрасова, 1916.

11. П.Асмус, В. Ф. Избранные философские труды. В 2-х т. Т.1. 5 Мировоззрение Толстого / В. Ф. Асмус. М. : Изд-во МГУ, 1969.

12. Алоэ, С. «Последний Колонна» В.К. Кюхельбекера и фигура «артиста» в русской литературе 30-х гг. XIX в. / С. Алоэ // Пушкинский текст. -СПб.; Ставрополь, 1999. С. 99-102.

13. Арнаудов, М. Психология литературного творчества / М. Арнаудов; пер. с болг. -М.: Прогресс, 1970

14. Б. А. Взгляд на русскую литературу в 1858 году / Б. Н. Алмазов / А. Богданович. // Утро. Литературный сборник. М, 1859.

15. Бабаев, Э. Г. Комментарии к роману «Анна Каренина» / Э. Г. Бабаев // Толстой, Л. Н. Собрание сочинений. В 22-х т. Т. 9. Анна Каренина. Части 5-8 / Л. Н. Толстой М.: Гослитиздат, 1983.-С. 417-461.

16. Баткин, Л. М. Пристрастия: избранные эссе и статьи о культуре. / Л. М. Баткин -М. : ТОО «Курсив-А», 1994. 288с.

17. Бахтин, М. М. Проблемы поэтики Достоевского / М. М. Бахтин. М.:1. Советская Россия, 1979.

18. Бейли, Дж. Толстой и роман / Дж. Бейли // Русская литература в оценке современной зарубежной критики. М., 1973.

19. Белинский, В. Г. Полное собрание сочинений. В 13 томах. Т. 10. Статьи и рецензии 1846-1848гг. / В. Г. Белинский М. : Издательство АН СССР, 1956.

20. Берс, С. А. Воспоминания о графе Л.Н. Толстом (В октябре и ноябре 1891 г.) / С. А. Берс. Смоленск, 1893.

21. Билинкис, Я. Как Лев Толстой судил об искусстве / Я. Билинкис // Литература в школе. 1983, №1. - С. 10-14.

22. Борзова, JI. П. Повесть о художнике в русской прозе 30-х гг. XIX в.: автореферат дис. . канд. филологич. наук: 10.01.01 / Людмила Петровна Борзова. Саратов, 1999.

23. Боровская, Е. Р. Герой-художник в русской прозе начала и конца XX века: автореферат дис. . канд. филологич. наук: 10.01.01 / Елена Раймондовна Боровская. М., 2000.

24. Боткин, В. П. Стихотворения А. А. Фета. (СПб, 1856) / В. П. Боткин // Современник. 1857, №1.

25. Бочкарёва, Н. С. Образы произведений визуальных искусств в литературе (на материале художественных произведений первой половины XIX века) : автореферат дис. . канд. филологич. наук: 10.01.08 / Нина Станиславовна Бочкарева. М., 1996.

26. Бочкарёва, Н. С. Роман о художнике как «роман творения» в литературах Западной Европы и США конца XVIII-XIX вв. генезис и поэтика: автореферат дис. . доктора филологич. наук: 10.01.03 / Нина Станиславовна Бочкарева. - М., 2001.

27. Бурнашева, Н. И. «.Пройти по трудной дороге открытия.» Загадки и находки в рукописях Льва Толстого / Н. И. Бурнашева. М. : Флинта: Наука, 2005.

28. Бычков, С. П. Л.Н. Толстой. Очерк жизни и творчества / С. П. Бычков. -М. : Гослтиздат, 1954.

29. Бычков, С. П. Предисловие к 60-му тому / С. П. Бычков // Толстой, Л.Н. Юбилейное собрание сочинений. В. 90 т. Т.60. / Л. Н. Толстой. М. : Государственное издательство художественной литературы, 1949. - С. 5-42.

30. Вайман, С. Т. Диалектика творческого процесса / С. Т. Вайман // Художественное творчество и психология. М.: Наука, 1991. - С.3-31.

31. Вакенродер, В.-Г. Фантазии об искусстве / В.-Г. Вакенродер; вступит, статья А.С. Дмитриева; комментарии Ал. В. Михайлова. М. : Искусство, 1977. - (История эстетики в памятниках и документах).

32. Введение в литературоведение. Литературное произведение. Основные понятия и термины: учебное пособие / Л. В. Чернец, В. Е. Хализев и др.. ; под ред. Л. В. Чернец. М. : Высшая школа; Издательский центр «Академия», 2000.

33. Вересаев, В. В. И да здравствует весь мир! (О Льве Толстом) / Викентий Вересаев // Современный мир. 1910. - № 10. - С. 180-220.

34. Вересаев, В. В. Живая жизнь / В. В. Вересаев. М. : Издательство политической литературы, 1991.

35. Волкова, И. С. Взаимодействие искусств: методология, теория, гуманитарное образование: Материалы междунар. науч.-практ. конф., 25-29 авг. 1997 г. / Составитель П. С. Волкова Астрахань: Астрахан. облИУУ, 1997.

36. Выготский, Л. С. Психология искусства / Л. С. Выготский. - Ростов н/Д. : Издательство «Феникс», 1998.

37. Галаган, Г. Я. Этические и эстетические искания молодого Л.Толстого / Г. Я. Галаган // Русская литература. 1974, № 1. - С. 136-149.

38. Гашева, Н. Н. Динамика синтетических форм в русской культуре XIX и XX веков / Н. Н. Гашева. Пермь, 2004.

39. Гей, Н. К. Традиции романтизма и поэтика Толстого / Н. К. Гей // Русская литература. 1972. - № 1. - С.34-48.

40. Гинзбург, Л. Я. О психологической прозе / Л. Я. Гинзбург. Л. : Художественная литература, 1977.

41. Гоголь, Н. В. Полное собрание сочинений. В 14 томах. Т.З. Повести / Н. В. Гоголь.- М. : Издательство АН СССР, 1938.

42. Гоголь, Н. В. Полное собрание сочинений. В 14 томах. Т.6. Мертвые души, 1 / Н. В. Гоголь. М. : Издательство АН СССР, 1951.

43. Гольденвейзер, А. Б. Список музыкальных произведений, любимых 5 JI.H. Толстым / А. Б. Гольденвейзер // Толстовский ежегодник, 1912.1. С. 159-160.

44. Гольденвейзер, А. Б. Вблизи Толстого. В. 2-х т. Т.2. / А. Б. Гольденвейзер. М., 1923.

45. Гольденвейзер, А. Б. «Вы меня примирили с Бетховеном» / А. Б. Гольденвейзер // Вечерняя Москва. 1960. - 19 ноября.

47. Громова-Опульская, JI. Д. Избранные труды / JI. Д. Громова-Опульская; отв. ред., автор вступит, статьи М. И. Щербакова. ; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. М. : Наука, 2005.

48. Грузенберг С. О. Психология творчества / С. О. Грузенберг. Минск: Белтрестпечать, 1923.

49. Гудзий, Н. К. Как работал JI.H. Толстой / Н. К. Гудзий. М., 1936.

50. Гусев, Н. Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1855 ? по 1869 г. /Н. Н. Гусев. -М., 1957.

52. Гусев, Н. Н. Л.Н. Толстой и музыка: (из архива Н. Н. Гусева) / Н. Н. Гусев //Яснополянский сборник. Тула, 1986. - С. 167-176.

53. Дистерло, Р. А. Граф Л. Н. Толстой как художник и моралист / Р. А. Дистерло. СПб. : Типография Н. А. Лебедева, 1887.

54. Днепров, В. Толстой как писатель XX века / В. Днепров // Литературное обозрение. 1978. - № 9. - С. 15-23.

55. Достоевский, Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Т.2 (1848} 1859) / Ф. М. Достоевский. Л. : Наука, 1972.

56. Дружинин, А. В. Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения / А. В. Дружинин // Библиотека для чтения. -1856. -№ 11.-С. 1-30 ;№ 12.-С. 31-64.

57. Душечкина, Е. В. Русский святочный рассказ. Становление жанра / Е.

58. B. Душечкина. СПб. : СПГУ, 1995.

59. Евдокимова, С. Процесс художественного творчества и авторский текст. Сборник статей. Вып.2 / С. Евдокимова. СПб. : Издательство Санкт-Петербургского университета, 1996. - С.9-24.

60. Жданов, В. Любовь в жизни Льва Толстого / В. Жданов. М. : Планета, 1993.

61. Ищук, Г. Н. Л.Н. Толстой в споре с «чистым искусством» на страницах «Альберта» / Г. Н. Ищук // Филологические науки. 1972. - № 5(71).1. C. 15-26.

62. Ищук, Г. Н. Лев Толстой. Диалог с читателем / Г. Н. Ищук. М. : Книга, 1984.

63. Измайлов, А. Лев Толстой (К 55-летию литературной деятельности) / А. Измайлов // Русское слово. 1907. - 6 сентября (№ 205). - СЛ.

64. Карлова, Т. С. Из творческой истории рассказа «Альберт» / Т. С. Карлова // Л.Н.Толстой. Статьи и материалы. Горький, 1963. - Вып. 5.-С.35-51.

65. Карташова, И. В. Гоголь и Вакенродер / И. В. Карташова // В.-Г. Вакенродер и русская литература первой трети XIX века. Тверь, 1995.

66. Качурин, М. Г. Толстой Л. Н. / М. Г. Качурин, О. В. Журина, Н. Е. Щукина // Русская литература XIX века: учебник для 10 кл.общеобразовательных школ. В 2-х ч. Ч. 2. / под ред. Ионина Г.Н. - М. : Мнемозина, 2001.

67. Киреевекий, И. В. Поли. собр. соч.: В 2-х томах. Т. 2 / И. В. Киреевский; под ред. М. О. Гершензона. М., 1911.

68. Кирсанова, Р. М. Что носит герой сцены? / Р. М. Кирсанова // Театр. -1987, №7.

69. Ковалёв А. Г. Психология литературного творчества / А. Г. Ковалев. - JI. : Издательство Ленинградского университета, 1960.

70. Коваленко, В. А. Свобода как фактор «самотворения творца» (по материалам произведений Ф.М. Достоевского, А.П. Платонова и А.А. Тарковского) / В. А. Коваленко // Философские исследования. 2001. -№ 1. -С.94-101.

71. Комаров, В. Восполняемая «недосказанность» пушкинской прозы на примерах «Пиковой дамы» и «Египетских ночей» / В. Комаров // Slavica. Debrecen, 1993. - № 26. - С. 85-95.

72. Корзина, Н. А. Н.А. Полевой и Вакенродер / Н. А. Корзина // В.-Г. Вакенродер и русская литература первой трети XIX века. Тверь, 1995.

73. Крамской, И. Н. Его жизнь, переписка и художественно-критические статьи 1837-1887 / И. Н. Крамской Под ред. и с предисл. В. В. Стасова.-СПб., 1888.

75. Купреянова, Е. Эстетика Льва Толстого / Е. Купреянова. М.-Л. : Наука, 1966.

76. Кюхельбекер, В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. / В. К. Кюхельбекер. Л.: Наука,. 1979. - (Серия «Литературные памятники»).

77. Лебедева, Н. Образ художника у Гофмана и Одоевского / Н. Лебедева // СВОЕ и ЧУЖОЕ в европейской культурной традиции: Литература. Язык. Музыка Н. Новгород, 2000. - С. 244-245.

78. Лесскис, Г. Лев Толстой (1852-1869). «Пушкинский путь в русской литературе». Кн. 2 / Г. Лесскис. М. : ОГИ, 2000.

79. Левенфельд, Р. Граф Л Толстой. Его жизнь, произведения и миросозерцание / Р. Левенфельд. СПб.: Издан. Б.М.Вольфа, 1896.

80. Линков, В. Я. Комментарий к повести «Крейцерова соната» / В. Я. Линков // Толстой, Л. Н. Собрание сочинений. В 22-х т. Т. 12. / Л. Н. Толстой М.: Гослитиздат, 1982. - С. 465-470.

81. Литературная энциклопедия терминов и понятий / гл. ред. и сост. А.Н. Николюкин. М. : НПК «Интелвак», 2001.

82. Лыгун, Е. Б. Проблемы искусства и художник в эстетике романтизма: дис. . канд. филологич. наук: 10.01.03. / Елена Борисовна Лыгун. - Тарту, 1987.

83. Манн, Т. Германия и немцы / Томас Манн // Собрание сочинений в 10 т. Т. 10 / Томас Манн. М. : Государственное издательство художественной литературы, 1961. - С.303-327.

84. Медведев, А. В. Немецкий роман о художнике: к вопросу взаимодействия литературы и музыки / А. В. Медведев // Внутренние и внешние границы филологического знания. Калининград, 2001. -С.115-123.

85. Мелетинский, Е. М. О литературных архетипах / Е. М. Мелетинский / Российский государственный гуманитарный университет.- М, 1994. -(Чтения по истории и теории культуры).

86. Мережковский, Д. С. Лев Толстой и революция / Д. С. Мережковский // В тихом омуте / Д. С. Мережковский. М. : Советский писатель, 1991.

87. Мережковский, Д. С. Толстой и Достоевский / Д. С. Мережковский -М. : Наука, 2000.

88. Микешина, Л. А. Новые образы познания и реальности / Л. А. Микешина, М. Ю. Опенков. М. : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1997.

89. Методология анализа литературного произведения / ИМЛИ РАН. ; отв. редактор Ю. Б. Бореев. М. : Наука, 1988.

90. Миллер, О. Русские писатели после Гоголя. В. 2-х т. Т.2 / О. Миллер. -СПб.; М. : Издание товарищества М. О. Вольф, 1886.

91. Милюгина, Е. Г. Одоевский и Вакенродер / Е. Г. Милюгина // В.-Г. Вакенродер и русская литература первой трети XIX века. Тверь, 1995.

92. Минералов, Ю. И. История русской литературы XIX века (40-е 60-е годы): учебное пособие / Ю. И. Минералов. - М.: Высшая школа, 2003.

93. Митчина, Р. Б. Роль хронотопа в решении проблемы творчества в повести А.С. Пушкина «Египетские ночи» / Р. Б. Митчина // Культура и текст. Ч. I СПб.; Барнаул, 1998. - С. 42-49.

94. Можарова, М. А. Л. Н. Толстой и И. В. Киреевский: преемственные связи: дис. . канд. филологич. наук: 10.01.01. / Марина Анатольевна Можарова.-М., 1999.

95. Можарова, М. А. «Хранили многие страницы отметку резкую ногтей.» / М. А. Можарова // Яснополянский сборник. Тула: Изд. дом «Ясная Поляна», 1999. - С.281-287.

96. Можарова, М. А. Повесть Л. Н. Толстого «Альберт» и творчество И.В. Киреевского / М. А. Можарова // Толстовский ежегодник. М., 2004.

97. Мостовская, Н. Н. Личность художника у Гоголя и Толстого («Портрет» и «Альберт») / Н. Н. Мостовская // Л. Н. Толстой и русская литературно-общественная мысль / под ред. Г. Я. Галаган и Н. И. Пруцкова. М. : Наука, 1979. - С.99-111.

98. Мотрошилова, Н. В. История философии. Запад-Россия-Восток. 4.1 / Н. В. Мотрошилова. - М.: «Греко-латинский кабинет» А. Шичалина, 1999.

99. Ю2.Мошин, А. Ясная Поляна и Васильевка / А. Мошин - СПб. : Типография А. Ф. Штольценбурга, 1904.

100. Мурашкина, И. В. Повесть Н.В. Гоголя «Портрет»: проблема смысла творчества / И. В. Мурашкина // Текст: Узоры ковра: Научнометодический семинар «TEXTUS». Вып.4. 4.2. СПб.; Ставрополь,1999. -С. 81-85.

101. Мышковская, JI. М. Мастерство Л.Н. Толстого / Л. М. Мышковская. -М. : Советский писатель, 1958.

102. Некрасов, Н. А. Полное собрание сочинений и писем. В 12 томах. Т. 10. Письма. 1840-1862. / Н. А. Некрасов; под общей редакцией В. Е. Евгеньева-Максимова, А. М. Еголина и К. И. Чуковского. - М. : Гос. издательство художественной литературы, 1952.

103. Юб.Нестеренко, А. А. Повествовательные структуры художественной прозы Л.Н. Толстого: (Рассказ и повесть) : дис. . доктора филологич. наук: 10.01.01. / Александр Андреевич Нестеренко. -М., 1988.

104. Николаева, Е. В. Художественный мир Льва Толстого, 1880-1900-е годы / Е. В. Николаева. М. : Флинта, 2000.

105. Ницше, Ф. Злая мудрость: Афоризмы и изречения / Фридрих Ницше. -М., 1993.

106. Носков, Н. Л. Толстой и его слава / Н. Л. Носков // Вечер. 1908. - 28августа (№ 86). С.З.

107. Обзор журналов. «Современник». Книги 8-я, 9-я и 10-я / анонимный обозреватель журнала «Сын Отечества» // Сын Отечества. 1859.-№ 8.-С. 214-217.

108. Ш.Овчинников, В. Ф. Творческая личность в контексте русской культуры / В. Ф. Овчинников. Калининград, 1994.

110. Одоевский, В. Ф. Русские ночи / В. Ф. Одоевский.- Л.: Наука, 1975. -(Серия «Литературные памятники»).5 114. Оруэлл, Дж. Лир, Толстой и Шут / Дж. Оруэлл // Современнаяз драматургия. 1989, № 6.

111. Павлов, Н. Ф. Избранное: Повести; Стихотворения; Статьи / Н. Ф. Павлов; составление, вступительная статья и комментарии Н. Трифонова. -М.: Художественная литература, 1988.

112. Павлова, Н. С. Типология немецкого романа 1900-1945 / Н. С. Павлова. -М., 1982.

113. Парандовский, Я. Алхимия слова / Ян Парандовский; пер. с польск.

114. A. Сиповича. -М.: Издательство «Прогресс», 1972.

115. Пластова, Т. Ю. Мир искусства в художественном творчестве Л.Н. Толстого: автореферат дис. . канд. филологич. наук: 10.01.01. / Татьяна Юрьевна Пластова. М., 1993.

116. Пластова, Т. Ю. Диалоги об искусстве в романе «Анна Каренина» / Т. Ю. Пластова. М., 1993.- Деп. в ИНИОН Рос. акад. наук.

117. Полевой, Н. А. Избранные произведения и письма / Н. А. Полевой; составление, подготовка текста, вступительная статья, примечания А. Карпова. Л. : Художественная литература, 1986.

118. Пруцков, Н. И. Проблемы художественного метода передовой русской литературы 40-50 гг. XIX ст. / Н. И. Пруцков. Грозный, 1947.

119. Пушкин, А. С. Сочинения. В 3-х. т. Т. 3. Проза / А. С. Пушкин. -М. : Художественная литература, 1988.

120. Репин, И. Е. Далекое близкое / И. Е. Репин. М. : Искусство, 1953.

121. Репин, И. Е. и Стасов, В. В. Переписка. В 3-х т. Т.2 / И. Е. Репин;

122. B. В. Стасов Письма подг. к печати и прим. к ним составлены А. И. Лебедевым и Г. К. Буровой. М.-Л. : Искусство, 1949.

123. Руднев, В. П. Словарь культуры XX века. Ключевые понятия и тексты / В. П. Руднев. М. : Аграф, 1997.

124. Саводник, В. Очерки по истории русской литературы XIX века. В 2-х ч. 4.2. (с приложением портретов русских писателей и синхронических таблиц). / В. Саводник. М. : Товарищество «Печатня С. П. Яковлева», 1913.

125. Синтез в русской и мировой художественной культуре: Тез. науч.> практ. конф., посвящ. памяти А. Ф. Лосева / Науч. ред. И. Г.

126. Минералова. М. : Моск. пед. гос. ун-т, 2001.

127. Синтез в русской и мировой художественной культуре: Тез. науч.-практ. конф., посвящ. памяти А. Ф. Лосева / Отв. ред. А. Е. Секриеру -М. : Моск. гос. пед. ун-т, 2002.

128. Скабичевский, А. М. Граф Л.Н.Толстой как художник и мыслитель. / А. М. Скабичевский. СПб. : Типография В. С. Балашева, 1887.

129. Скабичевский, А. М. История новейшей русской литературы. 1848-1906гг. / А. М. Скабичевский. СПб. : Книгопечатня Шмидта, 1906.

130. Словарь литературоведческих терминов / ред.-составители Л. И. Тимофеев и С. В. Тураев,- М. : Просвещение, 1974.132. «Смесь», раздел 5 / анонимный обозреватель журнала «Северный (цветок» // Северный цветок, 1858, № 10. С.71.

131. Современное зарубежное литературоведение (Страны Западной Европы и США): Концепции, школы, термины: энциклопедический справочник / А. В. Дранов; И. П. Ильин; В. Л. Махлин; Е. А. Цурганова и др.. М.: Интрада - ИНИОН, 1999.

132. Спектор, Н. Б. О «стерновской» и «карамзинской» чувствительности в интерпретации молодого Л. Н. Толстого / Н. Б. Спектор // Карамзинский сборник. Ульяновск, 1997.

133. Срезневский, В. И. Георг Кизеветтер, скрипач петербургских театров (к истории творчества Л. Н. Толстого 1857-1858гг.). / В. И. Срезневский // Толстой. 1850-1860. Материалы, статьи. Л. : Издание АН СССР, 1927.

134. Срезневский, В. И. «Сон» набросок Л.Н.Толстого 1857-1858, 5 1863, 1864-1865 гг. / В. И. Срезневский // Там же. - С. 73-79.з 137. Теория метафоры / пер. с англ., исп., польск. и др. под ред. Н. Д.

135. Арутюновой, М. А. Журинской. -М. : Прогресс, 1990.

136. Толстой, А. К. Собрание сочинений в 4-х. т. Т. 1 / А. К. Толстой. М.

137. Библиотека «Огонёк»; Издательство «Правда», 1969.

138. Толстой, С. J1. Музыка в жизни Л.Н.Толстого / Сергей Львович

139. Толстой // Музыка. 1912. - № 50.

140. Толстая, А. Л. Отец. Жизнь Льва Толстого / Александра Львовна Толстая. М.: СПАРРК, 2001. - (Библиотека русской литературы).

141. Тургенев и круг «Современника». Неизданные материалы 1847-1861. -М.-Л., 1930.

142. Успенский, Б. А. Семиотика искусства. / Б. А. Успенский. - М. : Школа «Языки русской культуры», 1995.

143. Фортунатов, Н. Творческая лаборатория Л. Толстого. Наблюдения и раздумья. / Н. Фортунатов. М. : Советский писатель, 1983.

144. Хангельдиева, И. Г. Взаимодействие и синтез искусств / И. Г. Хангельдиева. М. : Знание, 1982.I

145. Хохловкина, А. Западноевропейская опера. Очерки. Конец XVIII-первая половина XIX в / А. Хохловкина. М., 1962.

146. Цейтлин, А. Г. Труд писателя. Вопросы психологии творчества, культуры и техники писательского труда / А. Г. Цейтлин. М. : Советский писатель, 1962.

147. Цявловский, М. Комментарии к историко-литературному разделу альманаха (письма Н.А. Некрасова к Л.Н. Толстому) / М. Цявловский // «Круг». Альманах. Кн. 6. М. : Артель писателей «Круг», 1927.

148. Чернышевский, Н. Г. Избранные произведения (Философия, эстетика. История литературы. Литературная критика) / Н. Г. Чернышевский. -Минск: Государственное учебно-педагогическое издательство БССР, 1954.

149. Чернышевский, Н. Г. Литературно-критические статьи / Н. Г.

150. Чернышевский; примечания Л. М. Крупчанова. М. : Советская1. Россия, 1977.

151. Чичерин, А. В. Очерки по истории русского литературного стиля. / А. 5 В. Чичерин. -М. : Художественная литература, 1985.

152. Чуковский, К. И. Молодой Толстой / К. И. Чуковский //Звезда 1930.- № 4.

153. Чуковский, К. И. Дружинин и Лев Толстой // Собрание сочинений. В 6 томах. Т.5. / К. И. Чуковский М., 1967. - С. 55-125.

154. Шишкина, Т. И. Стилистическая интерпретация художественного текста / Т. И. Шишкина. Тула: Изд-во ТГПУ им. Л. Н. Толстого, 1997.

155. Шкловский, В. Лев Толстой. / В. Шкловский. - М.: Издательство «Молодая гвардия», 1964. (Жизнь замечательных людей: ЖЗЛ).

156. Щербёнок, А. В. Рассказ Л. Н. Толстого «Альберт»: провал или прозрение? / А. В. Щербенок // XXIV Международные Толстовские чтения / Тула. ТГПУ им. Толстого. Тула, 1998.

157. Эйгес, И. Из творческой лаборатории рассказа «Альберт» Л.Толстого ((О двух произведениях Л. Толстого: «Альберт» и «Сон») / И. Эйгес //

158. Искусство. Кн. 1 -2. М., 1928. - С. 129-152.4

159. Эйхенбаум, Б. М. Лев Толстой. Книга первая. Пятидесятые годы. / Б. М. Эйхенбаум. Л.: Прибой, 1928.

161. Эйхенбаум, Б. М. О прозе. Сборник статей. / Б. М. Эйхенбаум. -Л. : Художественная литература, 1969.

162. Юнг, К. Г. Психоанализ и искусство / К. Г. Юнг, Э. Нойманн; пер. с англ. -М.: REFL-book, К.Ваклер, 1996

163. Энциклопедический словарь. Т.ЗЗ (полутом 65) Редактор отдела истории литературы С. Венгеров.- СПб. : «Издательское дело»5 Брокгауза-Ефрона, 1901.

164. Энциклопедия литературных героев: русская литература второй половины XIX века / Д. Г. Валикова, Е. В. Николаева, С. В. Сапожков и др. М.: Олимп: ООО Издательство Act, 1997.

165. Янчевская, А. Ю. Проблемы искусства в духовных исканиях Н.В. Гоголя: дис. . канд. филологич. наук: 10.01.01. / Анжелика Юрьевна Янчевская. Тверь, 1999.

166. Lee, Nicolas С. Dreams and daydreams in the early fiction of L.N.Tolstoj / Nicolas C. Lee // American contributions to the 7th international congress of slavists. Vol. 2. Literature and folklore. Warsaw, 1973.

167. Maude, Aylmer. The life of Tolstoy. First fifty years. / Aylmer Maude. -London, 1908.

168. Steiner, Edward A. Tolstoy the man. / Edward A. Steiner. NY, 1908.

169. Zabel, Eugen. L.N.Tolstoi. / Eugen Zabel. Lpz., 1901.1. Архивные источники168. "Альберт". OP ГМТ. On. 1-7, Рук. 6 (8).

170. Мы придерживаемся расшифровки букв, предложенной Л.Д. Громовой-Опульской. Обосновываем это мнение следующим образом.

171. Работа над первой редакцией169 1857 год4 января, Записная книжка: «Истина в движении только.

172. Более круппым шрифтом выделены самооценки Толстого, что призвано показать соотношение безоценочных и оценочных записей и проиллюстрировать выводы, сделанные нами в параграфе 1 главы I.

173. Подчеркиваниями отмечены моменты изменения названия повести (новые названия или возвращение к старым). Это соотносится с работой, проводимой в параграфе 7 главы I.

174. Чтобы истинно понять поэта, надо понять его так, чтобы, кроме него, ничего не видеть и поэтому только тот, кто способен истинно понимать поэзию, может быть несправедлив к другим поэтам.

175. Генияльные люди оттого неспособны учиться в молодости, что они бессознательно предчувствуют, что знать надо иначе, чем масса история.

176. Писать, не останавливаясь, каждый день: 1) 01тъезжее. Поле], 2) Ю[ность] 2-ю п[оловину], 3) Б[еглеца], 4) К[азака], 5) ПГропащего]170 <.>

177. Поврежденн<ого>.Действительно, это плохо».

178. Доработки второй половины текста27 ноября, дневник: «Очень недоволен я теперь Погибшим, но не поеду в

179. Между 11 и 26 декабря, дневник: «Переправка Музыканта. Напечатаю» (Толстой правит по корректурам).1858 год

Пять человек богатых и молодых людей приехали как-то ночью веселиться на петербургский балик. Шампанского было выпито много, девицы были красивы, танцы и шум не переставали; но было как-то скучно, неловко, каждому казалось почему то, что все это не то и ненужно.

Один из пяти молодых людей, Делесов, более других недовольный и собой, и вечером, вышел с намерением потихоньку уехать. В соседней комнате он услыхал спор, и тут дверь распахнулась, и на пороге показалась странная фигура. Это был среднего роста мужчина, с узкой согнутой спиной и длинными всклокоченными волосами. На нем были короткое пальто и прорванные узкие панталоны над нечищеными сапогами. Грязная рубаха высовывалась из рукавов над худыми руками. Но, несмотря на чрезвычайную худобу тела, лицо его было нежно, бело, и даже свежий румянец играл на щеках, над черной редкой бородой и бакенбардами. Нечесаные волосы, закинутые кверху, открывали невысокий чистый лоб. Темные усталые глаза смотрели вперед мягко, искательно и важно. Выражение их сливалось с выражением свежих, изогнутых в углах губ, видневшихся из-за редких усов. Он приостановился, повернулся к Делесову и улыбнулся. Когда улыбка озарила его лицо, Делесов - сам не зная чему - улыбнулся тоже.

Ему сказали, что это помешанный музыкант из театра, который иногда приходит к хозяйке. Делесов вернулся в залу, музыкант стоял у двери, с улыбкой глядя на танцующих. Его позвали танцевать, и он, подмигивая, улыбаясь и подергиваясь, тяжело, неловко пошел прыгать по зале. В середине кадрили он столкнулся с офицером и со всего росту упал на пол. Почти все засмеялись в первую минуту, но музыкант не вставал. Гости замолчали.

Когда музыканта подняли и посадили на стул, он откинул быстрым движением костлявой руки волосы со лба и стал улыбаться, ничего не отвечая на вопросы. Хозяйка, участливо смотря на музыканта, сказала гостям: «Он очень хороший малый, только жалкий».

Тут музыкант очнулся и, как будто испугавшись чего то, съежился и оттолкнул окружавших его.

Это все ничего, - вдруг сказал он, с видимым усилием привставая со стула.

И, чтобы доказать, что ему нисколько не больно, вышел на середину комнаты и хотел припрыгнуть, но пошатнулся и опять бы упал, ежели бы его не поддержали. Всем сделалось неловко. Вдруг он поднял голову, выставил вперед дрожащую ногу, тем же пошлым жестом откинул волосы и, подойдя к скрипачу, взял у него скрипку: «Господа! Будем музицировать!»

Какое лицо прекрасное!.. В нем есть что-то необыкновенное, - говорил Делесов. Тем временем Альберт (так звали музыканта), не обращая ни на кого внимания, настраивал скрипку. Затем плавным движением смычка провел по струнам. В комнате пронесся чистый, стройный звук, и сделалось совершенное молчание.

Звуки темы свободно, изящно полились вслед за первым, каким-то неожиданно-ясным и успокоительным светом вдруг озаряя внутренний мир каждого слушателя. Из состояния скуки, суеты и душевного сна, в котором находились эти люди, они вдруг незаметно перенесены были в совершенно другой, забытый ими мир. В душе их возникали видения прошлого, минувшего счастья, любви и грусти. Альберт с каждой нотой вырастал выше. Он уже не был уродлив или странен. Прижав подбородком скрипку и со страстным вниманием прислушиваясь к своим звукам, он судорожно передвигал ногами. То он выпрямлялся во весь рост, то старательно сгибал спину. Лицо сияло восторженной радостью; глаза горели, ноздри раздувались, губы раскрывались от наслаждения.

Все находившиеся в комнате во время игры Альберта хранили молчание и, казалось, дышали только его звуками. Делесов испытывал непривычное чувство. Мороз пробегал по его спине, все выше и выше подступая к горлу, и вот уже что-то тоненькими иголками кололо в носу, и слезы незаметно лились на щеки. Звуки скрипки перенесли Делесова к его первой молодости. Он вдруг почувствовал себя семнадцатилетним, самодовольно-красивым, блаженно-глупым и бессознательно-счастливым существом. Ему вспомнилась первая любовь к кузине, первое признание, жар и непонятная прелесть случайного поцелуя, неразгаданная таинственность тогда окружавшей природы. Все неоцененные минуты того времени одна за другой восставали перед ним. Он с наслаждением созерцал их и плакал…

К концу последней вариации лицо Альберта сделалось красно, глаза горели, капли пота струились по щекам. Все тело больше и больше приходило в движение, побледневшие губы уже не закрывались, и вся фигура выражала восторженную жадность наслаждения. Отчаянно размахнувшись всем телом и встряхнув волосами, он опустил скрипку и с улыбкой гордого величия и счастья оглянул присутствующих. Потом спина его согнулась, голова опустилась, губы сложились, глаза потухли, и он, как бы стыдясь себя, робко оглядываясь и путаясь ногами, прошел в другую комнату.

Что-то странное произошло со всеми присутствующими, и что-то странное чувствовалось в мертвом молчании, последовавшем за игрой Альберта…

Однако пора ехать, господа, - нарушил тишину один гость. - Надо будет дать ему что-нибудь. Давайте складчину.

Складчину сделали богатую, и Делесов взялся передать её. Кроме того, ему пришло в голову взять музыканта к себе, одеть, пристроить к какому-нибудь месту - вырвать из этого грязного положения.

Я бы выпил чего-нибудь, - сказал Альберт, как будто проснувшись, когда Делесов подошел к нему. Делесов принес вина, и музыкант с жадностию выпил его.

Не можете ли вы мне ссудить немного денег? Я бедный человек. Я не могу отдать вам.

Делесов покраснел, ему неловко стало, и он торопливо передал собранные деньги.

Очень благодарю вас, - сказал Альберт, схватив деньги. - Теперь давайте музицировать; я сколько хотите буду играть вам. Только выпить бы чего-нибудь, - прибавил он, вставая.

Я бы очень рад был, ежели бы вы на время поселились у меня, - предложил Делесов.

Я бы вам не советовала, - сказала хозяйка, отрицательно качая головой.

Когда Делесов сел с Альбертом в карету и почувствовал тот неприятный запах пьяницы и нечистоты, которым был пропитан музыкант, он стал раскаиваться в своем поступке и обвинять себя в мягкости сердца и нерассудительности. Делесов оглянулся на музыканта. Глядя на это лицо, он снова перенесся в тот блаженный мир, в который он заглянул нынче ночью; и он перестал раскаиваться в своем поступке.

На другой день утром, ему опять вспомнились черные глаза и счастливая улыбка музыканта; вся странная вчерашняя ночь пронеслись в его воображении. Проходя мимо столовой, Делесов заглянул в дверь. Альберт, уткнув лицо в подушку и раскидавшись, в грязной, изорванной рубахе, мертвым сном спал на диване, куда его, бесчувственного, положили вчера вечером.

Делесов попросил Захара, уже восемь лет служившего у Делесова, взять у знакомых скрипку дня на два, найти чистой одежды для музыканта и позаботиться о нем. Когда же поздно вечером Делесов вернулся домой, он не нашел там Альберта. Захар рассказал, что Альберт сразу после обеда ушел, обещал прийти через час, но пока ещё не вернулся. Захару понравился Альберт: «Уж точно артист! И характера очень хорошего. Как он „Вниз по матушке по Волге“ нам сыграл, так точно как человек плачет. Даже со всех этажей пришли люди к нам в сени слушать». Делесов предупредил, чтобы Захар впредь музыканту ничего не давал пить и послал его отыскать и привести Альберта.

Делесов долго не мог заснуть, все думал об Альберте: «Так редко делаешь что-нибудь не для себя, что надо благодарить бога, когда представляется такой случай, и я не упущу его». Приятное чувство самодовольствия овладело им после такого рассуждения.

Он уже засыпал, когда шаги в передней разбудили его. Пришел Захар и сообщил, что вернулся Альберт, пьяный. Захар ещё не успел выйти, как в комнату вошел Альберт. Он рассказал, что был у Анны Ивановны и очень приятно провел вечер.

Альберт был такой же, как и вчера: та же красивая улыбка глаз и губ, тот же светлый, вдохновенный лоб и слабые члены. Пальто Захара пришлось ему как раз впору, и чистый, длинный воротник ночной рубашки живописно откидывался вокруг его тонкой белой шеи, придавая ему что-то особенно детское и невинное. Он присел на постель Делесова и молча, радостно и благодарно улыбаясь, посмотрел на него. Делесов посмотрел в глаза Альберта и вдруг снова почувствовал себя во власти его улыбки. Ему перестало хотеться спать, он забыл о своей обязанности быть строгим, ему захотелось, напротив, веселиться, слушать музыку и хоть до утра дружески болтать с Альбертом.

Они говорили о музыке, об аристократах и опере. Альберт вскочил, схватил скрипку и начал играть финал первого акта «Дон-Жуана», своими словами рассказывая содержание оперы. У Делесова зашевелились волосы на голове, когда он играл голос умирающего командора.

Наступила пауза. Они смотрели друг на друга и улыбались. Делесов чувствовал, что он все больше и больше любит этого человека, и испытывал непонятную радость.

Вы были влюблены? - вдруг спросил он.

Альберт задумался на несколько секунд, потом лицо его озарилось грустной улыбкой.

Да, я был влюблен. Это случилось давно. Я ходил играть вторую скрипку в опере, а она ездила туда на спектакли. Я молчал и только смотрел на нее; я знал, что я бедный артист, а она аристократическая дама. Меня позвали один раз аккомпанировать ей на скрипке. Как я был счастлив! Но сам виноват был, я с ума сошел. Я не должен был ничего говорить ей. Но я сошел с ума, я сделал глупости. С тех пор для меня все кончилось… Я пришел в оркестр поздно. Она сидела в своей ложе и говорила с генералом. Она говорила с ним и смотрела на меня. Тут в первый раз со мной сделалось странно. Вдруг я увидел, что я не в оркестре, а в ложе, стою с ней и держу её за руку… Я уже и тогда был беден, квартиры у меня не было, и когда ходил в театр, иногда оставался ночевать там. Как только все уходили, я шел в ложу, где она сидела, и спал. Это была одна моя радость… Только один раз опять началось со мной. Мне ночью стало представляться… Я целовал её руку, много говорил с ней. Я слышал запах её духов, слышал её голос. Потом я взял скрипку и потихоньку стал играть. И я отлично играл. Но мне стало страшно… Мне казалось, что-то сделалось у меня в голове.

Делесов молча, с ужасом смотрел на взволнованное и побледневшее лицо своего собеседника.

Пойдем опять к Анне Ивановне; там весело, - вдруг предложил Альберт.

Делесов в первую минуту чуть было не согласился. Однако, опомнившись, стал уговаривать Альберта не ходить. Потом наказал Захару никуда не выпускать Альберта без его ведома.

На другой день был праздник. В комнате Альберта не было слышно ни звука, и только в двенадцатом часу за дверью послышалось кряхтение и кашель. Делесов услыхал как Альберт уговаривает Захара дать ему водки. «Нет, уж если взялся, надо выдержать характер», - сказал себе Делесов, приказав Захару не давать музыканту вина.

Через два часа Делесов заглянул к Альберту. Альберт неподвижно сидел у окна, опустив голову на руки. Лицо его было желто, сморщенно и глубоко несчастно. Он попробовал улыбнуться в виде приветствия, но лицо его приняло ещё более горестное выражение. Казалось, он готов был заплакать, но с трудом встал и поклонился. После, что ни говорил Делесов, предлагая ему сыграть на скрипке, пройтись, вечером ехать в театр, он только покорно кланялся и упорно молчал. Делесов уехал по делам. Вернувшись, он увидел, что Альберт сидит в темной передней. Он был одет опрятно, вымыт и причесан; но глаза его были тусклы, мертвы и во всей фигуре выражалась слабость и изнурение, ещё большие, чем утром.

Я говорил нынче о вас директору, - сказал Делесов, - он очень рад принять вас, если вы позволите себя послушать.

Благодарю, я не могу играть, - проговорил себе под нос Альберт и прошел в свою комнату, особенно тихо затворив за собою дверь.

Через несколько минут ручка так же тихо повернулась, и он вышел из своей комнаты со скрипкой. Злобно и бегло взглянув на Делесова, он положил скрипку на стул и снова скрылся. Делесов пожал плечами и улыбнулся. «Что ж мне ещё делать? в чем я виноват?» - подумал он,

…Альберт с каждым днем становился мрачнее и молчаливее. Делесова он, казалось, боялся. Он не брал в руки ни книг, ни скрипки и не отвечал ни на какие вопросы.

На третий день пребывания у него музыканта Делесов приехал домой поздно вечером, усталый и расстроенный:

Завтра добьюсь от него решительно: хочет ли он или нет оставаться у меня и следовать моим советам? Нет - так и не надо. Кажется, что я сделал все, что мог, - объявил он Захару. «Нет, это был детский поступок, - решил потом сам с собою Делесов. - Куда мне браться других исправлять, когда только дай бог с самим собою сладить». Он хотел было сейчас отпустить Альберта, но, подумав, отложил до завтра.

Ночью Делесова разбудил стук упавшего стола в передней, голоса и топот. Делесов выбежал в переднюю: Захар стоял против двери, Альберт, в шляпе и пальто, отталкивал его от двери и слезливым голосом кричал на него.

Позвольте, Дмитрий Иванович! - обратился Захар к барину, продолжая спиной защищать дверь. - Они ночью встали, нашли ключ и выпили целый графин сладкой водки. А теперь уйти хотят. Вы не приказали, потому я и не могу пустить их.

Отойди, Захар, - сказал Делесов. - Я вас держать не хочу и не могу, но я советовал бы вам остаться до завтра, - обратился он к Альберту.

Альберт перестал кричать. «Не удалось? Хотели уморить меня. Нет!» - бормотал он про себя, надевая калоши. Не простившись и продолжая говорить что-то непонятное, он вышел в дверь.

Делесову живо вспомнились два первые вечера, которые он провел с музыкантом, вспомнились последние печальные дни, и главное, он вспомнил то сладкое смешанное чувство удивления, любви и сострадания, которое возбудил в нем с первого взгляда этот странный человек; и ему стало жалко его. «И что-то с ним будет теперь? - подумал он. - Без денег, без теплого платья, один посреди ночи…» Он хотел было уже послать за ним Захара, но было поздно.

На дворе было холодно, но Альберт не чувствовал холода, - так он был разгорячен выпитым вином и спором. Засунув руки в карманы панталон и перегнувшись вперед, Альберт тяжелыми и неверными шагами пошел по улице. Он чувствовал в ногах желудке чрезвычайную тяжесть, какая-то невидимая сила бросала его из стороны в сторону, но он все шел вперед по направлению к квартире Анны Ивановны. В голове его бродили странные, несвязные мысли.

Он вспоминал предмет своей страсти и страшную ночь в театре. Но, несмотря на несвязность, все эти воспоминания с такой яркостью представлялись ему, что, закрыв глаза, он не знал, что было больше действительность.

Проходя по Малой Морской, Альберт споткнулся и упал. Очнувшись на мгновение, он увидал перед собой какое-то громадное, великолепное здание. И Альберт вошел в широкие двери. Внутри было темно. Какая-то непреодолимая сила тянула его вперед к углублению огромной залы… Там стояло какое-то возвышение, и вокруг него молча стояли какие-то маленькие люди.

На возвышении стоял высокий худой человек в пестром халате. Альберт тотчас узнал своего друга художника Петрова. «Нет, братья! - говорил Петров, указывая на кого-то. - Вы не поняли человека, жившего между вами! Он не продажный артист, не механический исполнитель, не сумасшедший, не потерянный человек. Он гений, погибший среди вас незамеченным и неоцененным». Альберт тотчас же понял, о ком говорил его друг; но, не желая стеснять его, из скромности опустил голову.

«Он, как соломинка, сгорел весь от того священного огня, которому мы все служим, - продолжал голос, - но он исполнил все то, что было вложено в него богом; за то он и должен назваться великим человеком. Он любит одно - красоту, единственно несомненное благо в мире. Ниц падайте все перед ним!» - закричал он громко.

Но другой голос тихо заговорил из противоположного угла залы. «Я не хочу падать перед ним, - Альберт тотчас узнал голос Делесова. - Чем же он велик? Разве он вел себя честно? Разве он принес пользу обществу? Разве мы не знаем, как он брал взаймы деньги и не отдавал их, как он унес скрипку у своего товарища артиста и заложил её?.. („Боже мой! Как он это все знает!“ - подумал Альберт.) Разве мы не знаем, как он льстил из-за денег? Не знаем, как его выгнали из театра?»

«Перестаньте! - заговорил опять голос Петрова. - Какое право имеете вы обвинять его? Разве вы жили его жизнью? („Правда, правда!“ - шептал Альберт.) Искусство есть высочайшее проявление могущества в человеке. Оно дается редким избранным и поднимает их на такую высоту, на которой голова кружится и трудно удержаться здравым. В искусстве, как во всякой борьбе, есть герои, отдавшиеся все своему служению и гибнувшие, не достигнув цели. Да, унижайте, презирайте его, а из всех нас он лучший и счастливейший!»

Альберт, с блаженством в душе слушавший эти слова, не выдержал, подошел к другу и хотел поцеловать его.

«Убирайся, я тебя не знаю, - отвечал Петров, - проходи своей дорогой, а то не дойдешь…»

Вишь, тебя разобрало! Не дойдешь, - прокричал будочник на перекрестке.

До Анны Ивановны оставалось несколько шагов. Хватаясь замерзшими руками за перила, Альберт взбежал на лестницу и позвонил.

Нельзя! - прокричала заспанная служанка. - Не велено пускать, - и захлопнула дверь.

Альберт сел на пол, прислонился головой к стене и закрыл глаза. В то же мгновение толпы несвязных видений с новой силой обступили его и понесли куда-то туда, в свободную и прекрасную область мечтания.

В ближайшей церкви слышался благовест, он говорил: «Да, он лучший и счастливейший!» «Но пойду опять в залу, - подумал Альберт. - Петров ещё много должен сказать мне». В зале уже никого не было, и вместо художника Петрова на возвышенье стоял сам Альберт и играл на скрипке. Но скрипка была странного устройства: она вся была сделана из стекла. И её надо было обнимать обеими руками и медленно прижимать к груди, для того чтобы она издавала звуки. Чем крепче прижимал он к груди скрипку, тем отраднее и слаще ему становилось. Чем громче становились звуки, тем шибче разбегались тени и больше освещались стены залы прозрачным светом. Но надо было очень осторожно играть на скрипке, чтобы не раздавить её. Альберт играл такие вещи, которых, он чувствовал, что никто никогда больше не услышит. Он начинал уже уставать, когда другой дальний глухой звук развлек его. Это был звук колокола, но звук этот произносил: «Да. Он вам жалок кажется, вы его презираете, а он лучший и счастливейший! Никто никогда больше не будет играть на этом инструменте». Альберт перестал играть, поднял руки и глаза к небу. Он чувствовал себя прекрасным и счастливым. Несмотря на то, что в зале никого не было, Альберт выпрямил грудь и, гордо подняв голову, стоял на возвышенье так, чтобы все могли его видеть.

Вдруг чья-то рука слегка дотронулась до его плеча; он обернулся и в полусвете увидал женщину. Она печально смотрела на него и отрицательно покачала головой. Он тотчас же понял, что то, что он делал, было дурно, и ему стало стыдно за себя. Это была та, которую он любил. Она взяла его за руку и повела вон из залы. На пороге залы Альберт увидал луну и воду. Но вода не была внизу, как обыкновенно бывает, а луна не была наверху. Луна и вода были вместе и везде. Альберт вместе с нею бросился в луну и воду и понял, что теперь можно ему обнять ту, которую он любил больше всего на свете; он обнял её и почувствовал невыносимое счастье.

И тут же почувствовал, что-то невыразимое счастье, которым он наслаждался в настоящую минуту, прошло и никогда не воротится. «О чем же я плачу?» - спросил он у нее. Она молча, печально посмотрела на него. Альберт понял, что она хотела сказать этим. «Да как же, когда я жив», - проговорил он. Что-то все сильнее и сильнее давило Альберта. Было ли то луна и вода, её объятия или слезы - он не знал, но чувствовал, что не выскажет всего, что надо, и что скоро все кончится.

Двое гостей, выходившие от Анны Ивановны, наткнулись на растянувшегося на пороге Альберта. Один из них вернулся и вызвал хозяйку.

Ведь это безбожно, - сказал он, - вы могли этак заморозить человека.

Ах, уж этот мне Альберт, - отвечала хозяйка. - Положите его где-нибудь в комнате, - обратилась она к служанке.

Да я жив, зачем же хоронить меня? - бормотал Альберт, в то время как его, бесчувственного, вносили в комнаты.

Повести -

Лев Николаевич Толстой
Альберт
I
Пять человек богатых и молодых людей приехали в третьем часу ночи веселиться на петербургский балик.
Шампанского было выпито много, большая часть господ были очень молоды, девицы были красивы, фортепьяно и скрипка неутомимо играли одну польку за другою, танцы и шум не переставали; но было как-то скучно, неловко, каждому казалось почему-то (как это часто случается), что все это не то и ненужно.
Несколько раз они усиливались поднять веселье, но притворное веселье было еще хуже скуки.
Один из пяти молодых людей, более других недовольный и собой, и другими, и всем вечером, с чувством отвращения встал, отыскал шляпу и вышел с намерением потихоньку уехать.
В передней никого не было, но в соседней комнате, за дверью, он услыхал два голоса, спорившие между собою. Молодой человек приостановился и стал слушать.
– Нельзя, там гости, – говорил женский голос.
– Пустите, пожалуйста, я ничего! – умолял слабый мужской голос.
– Да уж не пущу без позволения мадамы, – говорила женщина, – куда вы? ах какой!…
Дверь распахнулась, и на пороге показалась странная мужская фигура. Увидав гостя, служанка перестала удерживать, а странная фигура, робко поклонившись, шатаясь на согнутых ногах, вошла в комнату. Это был среднего роста мужчина, с узкой согнутой спиной и длинными всклокоченными волосами. На нем были короткое пальто и прорванные узкие панталоны над шершавыми, нечищеными сапогами. Скрутившийся веревкой галстук повязывал длинную белую шею. Грязная рубаха высовывалась из рукавов над худыми руками. Но, несмотря на чрезвычайную худобу тела, лицо его было нежно, бело, и даже свежий румянец играл на щеках, над черной редкой бородой и бакенбардами. Нечесаные волосы, закинутые кверху, открывали невысокий и чрезвычайно чистый лоб. Темные усталые глаза смотрели вперед мягко, искательно и вместе важно. Выражение их пленительно сливалось с выражением свежих, изогнутых в углах губ, видневшихся из-за редких усов.
Пройдя несколько шагов, он приостановился, повернулся к молодому человеку и улыбнулся. Он улыбнулся как будто с трудом; но когда улыбка озарила его лицо, молодой человек – сам не зная чему – улыбнулся тоже.
– Кто это такой? – спросил он шепотом у служанки, когда странная фигура прошла в комнату, из которой слышались танцы.
– Помешанный музыкант из театра, – отвечала служанка, – он иногда приходит к хозяйке.
– Куда ты ушел, Делесов? – кричали в это время из залы.
Молодой человек, которого звали Делесовым, вернулся в залу.
Музыкант стоял у двери и, глядя на танцующих, улыбкой, взглядом и притоптыванием ног выказывал удовольствие, доставляемое ему этим зрелищем.
– Что же, идите и вы танцевать, – сказал ему один из гостей.
Музыкант поклонился и вопросительно взглянул на хозяйку.
– Идите, идите, – что ж, когда вас господа приглашают, – вмешалась хозяйка.
Худые, слабые члены музыканта вдруг пришли в усиленное движение, и он, подмигивая, улыбаясь и подергиваясь, тяжело, неловко пошел прыгать по зале. В середине кадриля веселый офицер, танцевавший очень красиво и одушевленно, нечаянно толкнул спиной музыканта. Слабые, усталые ноги не удержали равновесия, и музыкант, сделав несколько подкашивающихся шагов в сторону, со всего росту упал на пол. Несмотря на резкий, сухой звук, произведенный падением, почти все засмеялись в первую минуту.
Но музыкант не вставал. Гости замолчали, даже фортепьяно перестало играть, и Делесов с хозяйкой первые подбежали к упавшему. Он лежал на локте и тускло смотрел в землю. Когда его подняли и посадили на стул, он откинул быстрым движением костлявой руки волосы со лба и стал улыбаться, ничего не отвечая на вопросы.
– Господин Альберт! господин Альберт! – говорила хозяйка, – что, ушиблись? где? Вот я говорила, что не надо было танцевать. Он такой слабый! – продолжала она, обращаясь к гостям, – насилу ходит, где ему!
– Кто он такой? – спрашивали хозяйку.
– Бедный человек, артист. Очень хороший малый, только жалкий, как видите.
Она говорила это, не стесняясь присутствием музыканта. Музыкант очнулся и, как будто испугавшись чего-то, съежился и оттолкнул окружавших его.
– Это все ничего, – вдруг сказал он, с видимым усилием привставая со стула.
И, чтобы доказать, что ему нисколько не больно, вышел на середину комнаты и хотел припрыгнуть, но пошатнулся и опять бы упал, ежели бы его не поддержали.
Всем сделалось неловко; глядя на него, все молчали.
Взгляд музыканта снова потух, и он, видимо, забыв о всех, потирал рукою колено. Вдруг он поднял голову, выставил вперед дрожащую ногу, тем же, как и прежде, пошлым жестом откинул волосы и, подойдя к скрипачу, взял у него скрипку.
– Все ничего! – повторил он еще раз, взмахнув скрипкой. – Господа! будем музицировать.
– Что за странное лицо! – говорили между собой гости.
– Может быть, большой талант погибает в этом несчастном существе! – сказал один из гостей.
– Да, жалкий, жалкий! – говорил другой.
– Какое лицо прекрасное!… В нем есть что-то необыкновенное, – говорил Делесов, – вот посмотрим…
II
Альберт в это время, не обращая ни на кого внимания, прижав скрипку к плечу, медленно ходил вдоль фортепьяно и настраивал ее. Губы его сложились в бесстрастное выражение, глаз не было видно; но узкая костлявая спина, длинная белая шея, кривые ноги и косматая черная голова представляли чудное, но почему-то вовсе не смешное зрелище. Настроив скрипку, он бойко взял аккорд и, вскинув голову, обратился к пьянисту, приготовившемуся аккомпанировать.
– «Melancholie C-dur!» – сказал он, с повелительным жестом обращаясь к пьянисту.
И вслед за тем, как бы прося прощения за повелительный жест, кротко улыбнулся и с этой улыбкой оглянул публику. Вскинув волосы рукой, которой он держал смычок, Альберт остановился перед углом фортепьяно и плавным движением смычка провел по струнам. В комнате пронесся чистый, стройный звук, и сделалось совершенное молчание.
Звуки темы свободно, изящно полились вслед за первым, каким-то неожиданно-ясным и успокоительным светом вдруг озаряя внутренний мир каждого слушателя. Ни один ложный или неумеренный звук не нарушил покорности внимающих, все звуки были ясны, изящны и значительны. Все молча, с трепетом надежды, следили за развитием их. Из состояния скуки, шумного рассеяния и душевного сна, в котором находились эти люди, они вдруг незаметно перенесены были в совершенно другой, забытый ими мир. То в душе их возникало чувство тихого созерцания прошедшего, то страстного воспоминания чего-то счастливого, то безграничной потребности власти и блеска, то чувства покорности, неудовлетворенной любви и грусти. То грустно-нежные, то порывисто-отчаянные звуки, свободно перемешиваясь между собой, лились и лились друг за другом так изящно, так сильно и так бессознательно, что не звуки слышны были, а сам собой лился в душу каждого какой-то прекрасный поток давно знакомой, но в первый раз высказанной поэзии. Альберт с каждой нотой вырастал выше и выше. Он далеко не был уродлив или странен. Прижав подбородком скрипку и с выражением страстного внимания прислушиваясь к своим звукам, он судорожно передвигал ногами. То он выпрямлялся во весь рост, то старательно сгибал спину. Левая напряженно-согнутая рука, казалось, замерла в своем положении и только судорожно перебирала костлявыми пальцами; правая двигалась плавно, изящно, незаметно. Лицо сияло непрерывной, восторженной радостию; глаза горели светлым сухим блеском, ноздри раздувались, красные губы раскрывались от наслаждения.
Иногда голова ближе наклонялась к скрипке, глаза закрывались, и полузакрытое волосами лицо освещалось улыбкой кроткого блаженства. Иногда он быстро выпрямлялся, выставлял ногу; и чистый лоб, и блестящий взгляд, которым он окидывал комнату, сияли гордостию, величием, сознанием власти. Один раз пьянист ошибся и взял неверный аккорд. Физическое страдание выразилось во всей фигуре и лице музыканта. Он остановился на секунду и, с выражением детской злобы топая ногой, закричал: «Mol, c-mol!» Пьянист поправился, Альберт закрыл глаза, улыбнулся и, снова забыв себя, других и весь мир, с блаженством отдался своему долгу.
Все находившиеся в комнате во время игры Альберта хранили покорное молчание и, казалось, жили и дышали только его звуками.
Веселый офицер неподвижно сидел на стуле у окна, устремив на пол безжизненный взгляд, и тяжело и редко переводил дыхание. Девицы в совершенном молчании сидели по стенам и только изредка с одобрением, доходящим до недоумения, переглядывались между собою. Толстое, улыбающееся лицо хозяйки расплывалось от наслаждения. Пьянист впивался глазами в лицо Альберта и, со страхом ошибиться, выражавшимся во всей его вытягивавшейся фигуре, старался следить за ним. Один из гостей, выпивший больше других, ничком лежал на диване и старался не двигаться, чтобы не выдать своего волнения. Делесов испытывал непривычное чувство. Какой-то холодный круг, то суживаясь, то расширяясь сжимал его голову. Корни волос становились чувствительны, мороз пробегал вверх по спине, что-то, все выше и выше подступая к горлу, как тоненькими иголками кололо в носу и нёбе, и слезы незаметно мочили ему щеки. Он встряхивался, старался незаметно втягивать их назад и отирать, но новые выступали опять и текли по его лицу. По какому-то странному сцеплению впечатлений первые звуки скрипки Альберта перенесли Делесова к его первой молодости. Он – немолодой, усталый от жизни, изнуренный человек, вдруг почувствовал себя семнадцатилетним, самодовольно-красивым, блаженно-глупым и бессознательно-счастливым существом. Ему вспомнилась первая любовь к кузине в розовом платьице, вспомнилось первое признание в липовой аллее, вспомнился жар и непонятная прелесть случайного поцелуя, вспомнилось волшебство и неразгаданная таинственность тогда окружавшей природы. В его возвратившемся назад воображении блистала она в тумане неопределенных надежд, непонятных желаний и несомненной веры в возможность невозможного счастия. Все неоцененные минуты того времени одна за другою восставали перед ним, но не как незначащие мгновения бегущего настоящего, а как остановившиеся, разрастающиеся и укоряющие образы прошедшего. Он с наслаждением созерцал их и плакал, – плакал не оттого, что прошло то время, которое он мог употребить лучше (ежели бы ему дали назад это время, он не брался употребить его лучше), но он плакал оттого только, что прошло это время и никогда не воротится. Воспоминания возникали сами собою, а скрипка Альберта говорила одно и одно. Она говорила: «Прошло для тебя, навсегда прошло время силы, любви и счастия, прошло и никогда не воротится. Плачь о нем, выплачь все слезы, умри в слезах об этом времени, – это одно лучшее счастие, которое осталось у тебя».
К концу последней варьяции лицо Альберта сделалось красно, глаза горели не потухая, крупные капли пота струились по щекам. На лбу надулись жилы, все тело больше и больше приходило в движение, побледневшие губы уже не закрывались, и вся фигура выражала восторженную жадность наслаждения.
Отчаянно размахнувшись всем телом и встряхнув волосами, он опустил скрипку и с улыбкой гордого величия и счастия оглянул присутствующих. Потом спина его согнулась, голова опустилась, губы сложились, глаза потухли, и он, как бы стыдясь себя, робко оглядываясь и путаясь ногами, прошел в другую комнату.
III
Что-то странное произошло со всеми присутствующими, и что-то странное чувствовалось в мертвом молчании, последовавшем за игрой Альберта. Как будто каждый хотел и не умел высказать того, что все это значило. Что такое значит – светлая и жаркая комната, блестящие женщины, заря в окнах, взволнованная кровь и чистое впечатление пролетевших звуков? Но никто и не попытался сказать того, что это значит; напротив, почти все, чувствуя себя не в силах перейти вполне на сторону того, что открыло им новое впечатление, возмутились против него.
– А ведь он, точно, хорошо играет, – сказал офицер.
– Удивительно! – отвечал, украдкой рукавом отирая щеки, Делесов.
– Однако пора ехать, господа, – сказал, оправившись несколько, тот, который лежал на диване. – Надо будет дать ему что-нибудь, господа. Давайте складчину.
Альберт сидел в это время один в другой комнате на диване. Облокотившись локтями на костлявые колени, он потными, грязными руками гладил себе лицо, взбивал волосы и сам с собою счастливо улыбался.
Складчину сделали богатую, и Делесов взялся передать ее.
Кроме того, Делесову, на которого музыка произвела такое сильное и непривычное впечатление, пришла мысль сделать добро этому человеку. Ему пришло в голову взять его к себе, одеть, пристроить к какому-нибудь месту – вообще вырвать из этого грязного положения.
– Что, вы устали? – спросил Делесов, подходя к нему.
Альберт улыбался.
– У вас действительный талант; вам надо бы серьезно заниматься музыкой, играть в публике.
– Я бы выпил чего-нибудь, – сказал Альберт, как будто проснувшись.
Делесов принес вина, и музыкант с жадностию выпил два стакана.
– Какое славное вино! – сказал он.
– «Меланхолия», какая прелестная вещь! – сказал Делесов.
– О! да, да, – отвечал, улыбаясь, Альберт, – но извините меня, я не знаю, с кем имею честь говорить; может быть, вы граф или князь: не можете ли вы мне ссудить немного денег? – Он помолчал немного. – Я ничего не имею… я бедный человек. Я не могу отдать вам.
Делесов покраснел, ему неловко стало, и он торопливо передал музыканту собранные деньги.
– Очень благодарю вас, – сказал Альберт, схватив деньги. – Теперь давайте музицировать; я сколько хотите буду играть вам. Только выпить бы чего-нибудь, выпить, – прибавил он, вставая.
Делесов принес ему еще вина и попросил сесть подле себя.
– Извините меня, ежели я буду откровенен с вами, – сказал Делесов, – ваш талант так заинтересовал меня. Мне кажется, что вы не в хорошем положении?
Альберт поглядывал то на Делесова, то на хозяйку, которая вошла в комнату.
– Позвольте мне вам предложить свои услуги, – продолжал Делесов, – ежели вы в чем-нибудь нуждаетесь, то я бы очень рад был, ежели бы вы на время поселились у меня. Я живу один, и, может быть, я был бы вам полезен.
Альберт улыбнулся и ничего не отвечал.
– Что же вы не благодарите, – сказала хозяйка, – разумеется, для вас это благодеяние. Только я бы вам не советовала, – продолжала она, обращаясь к Делесову и отрицательно качая головой.
– Очень вам благодарен, – сказал Альберт, мокрыми руками пожимая руку Делесова, – только теперь давайте музицировать, пожалуйста.
Но остальные гости уже собрались ехать и, как их ни уговаривал Альберт, вышли в переднюю.
Альберт простился с хозяйкой и, надев истертую шляпу с широкими полями и летнюю старую альмавиву, составлявшие всю его зимнюю одежду, вместе с Делесовым вышел на крыльцо.
Когда Делесов сел с своим новым знакомцем в карету и почувствовал тот неприятный запах пьяницы и нечистоты, которым был пропитан музыкант, он стал раскаиваться в своем поступке и обвинять себя в ребяческой мягкости сердца и нерассудительности. Притом все, что говорил Альберт, было так глупо и пошло, и он так вдруг грязно опьянел на воздухе, что Делесову сделалось гадко. «Что я с ним буду делать?» – подумал он.
Проехав с четверть часа, Альберт замолк, шляпа с него свалилась в ноги, он сам повалился в угол кареты и захрапел. Колеса равномерно скрипели по морозному снегу; слабый свет зари едва проникал сквозь замерзшие окна.
Делесов оглянулся на своего соседа. Длинное тело, прикрытое плащом, безжизненно лежало подле него. Делесову казалось, что длинная голова с большим темным носом качалась на этом туловище; но, вглядевшись ближе, он увидел, что то, что он принимал за нос и лицо, были волоса, а что настоящее лицо было ниже. Он нагнулся и разобрал черты лица Альберта. Тогда красота лба и спокойно сложенного рта снова поразили его.
Под влиянием усталости нерв, раздражающего бессонного часа утра и слышанной музыки Делесов, глядя на это лицо, снова перенесся в тот блаженный мир, в который он заглянул нынче ночью; снова ему вспомнилось счастливое и великодушное время молодости, и он перестал раскаиваться в своем поступке. Он в эту минуту искренно, горячо любил Альберта и твердо решился сделать добро ему.
IV
На другой день утром, когда его разбудили, чтобы идти на службу, Делесов с неприятным удивлением увидал вокруг себя свои старые ширмы, своего старого человека и часы на столике. «Так что же бы я хотел видеть, как не то, что всегда окружает меня?» – спросил он сам себя. Тут ему вспомнились черные глаза и счастливая улыбка музыканта; мотив «Меланхолии» и вся странная вчерашняя ночь пронеслись в его воображении.
Ему некогда было, однако, размышлять о том, хорошо или дурно он поступил, взяв к себе музыканта. Одеваясь, он мысленно распределил свой день: взял бумаги, отдал необходимые приказания дома и торопясь надел шинель и калоши. Проходя мимо столовой, он заглянул в дверь. Альберт, уткнув лицо в подушку и раскидавшись, в грязной, изорванной рубахе, мертвым сном спал на сафьянном диване, куда его, бесчувственного, положили вчера вечером. Что-то не хорошо – невольно казалось Делесову.
– Сходи, пожалуйста, от меня к Борюзовскому, попроси скрипку дня на два для них, – сказал он своему человеку, – да когда они проснутся, напой их кофеем и дай надеть из моего белья и старого платья что-нибудь. Вообще удовлетвори его хорошенько. Пожалуйста.
Возвратившись домой поздно вечером, Делесов, к удивлению своему, не нашел Альберта.
– Где же он? – спросил он у человека.
– Тотчас после обеда ушли, – отвечал слуга, – взяли скрипку и ушли, обещались прийти через час, да вот до сей поры нету.
– Та! та! досадно, – проговорил Делесов. – Как же ты его пустил, Захар?
Захар был петербургский лакей, уже восемь лет служивший у Делесова. Делесов, как одинокий холостяк, невольно поверял ему свои намерения и любил знать его мнение насчет каждого из своих предприятий.
– Как же я смел его не пустить, – отвечал Захар, играя печаткой своих часов, – ежели бы вы мне сказали, Дмитрий Иванович, чтобы его удерживать, я бы дома мог занять. Но вы только насчет платья сказали.
– Та! досадно! Ну, а что он тут делал без меня?
Захар усмехнулся.
– Уж точно, можно назвать артистом, Дмитрий Иванович. Как проснулись, так попросили мадеры, потом с кухаркой и с соседским человеком всё занимались. Смешные такие… Однако характера очень хорошего. Я им чаю дал, обедать принес, ничего не хотели одни есть, всё меня приглашали. А уж на скрипке как играют, так это точно, что таких артистов у Излера мало. Такого человека можно держать. Как он «Вниз по матушке по Волге» нам сыграл, так точно как человек плачет. Слишком хорошо! Даже со всех этажей пришли люди к нам и сени слушать.
– Ну, а одел ты его? – перебил барин.
– Как же-с; я ему вашу ночную рубашку дал и свое пальто ему надел. Этакому человеку можно помогать, точно, милый человек. – Захар улыбнулся. – Всё спрашивали меня, какого вы чина, имеете ли знакомства значительные? и сколько у вас душ крестьян?
– Ну, хорошо, только надо будет его найти теперь и вперед ему ничего не давать пить, а то ему еще хуже сделаешь.
– Это правда, – перебил Захар, – он, видно, слаб здоровьем, у нас такой же у барина был приказчик…
Делесов, уже давно знавший историю пившего запоем приказчика, не дал ее докончить Захару и, велев приготовить себе все для ночи, послал его отыскать и привести Альберта.
Он лег в постель, потушил свечу, но долго не мог заснуть, все думал об Альберте. «Хоть это все странным может показаться многим из моих знакомых, – думал Делесов, – но ведь так редко делаешь что-нибудь не для себя, что надо благодарить бога, когда представляется такой случай, и я не упущу его. Все сделаю, решительно все сделаю, что могу, чтобы помочь ему. Может быть, он и вовсе не сумасшедший, а только спился. Стоить это мне будет совсем не дорого: где один, там и двое сыты будут. Пускай поживет сначала у меня, а потом устроим ему место или концерт, стащим его с мели, а там видно будет».
Приятное чувство самодовольствия овладело им после такого рассуждения.
«Право, я не совсем дурной человек; даже совсем недурной человек, – подумал он. – Даже очень хороший человек, как сравню себя с другими…»
Он уже засыпал, когда звуки отворяемых дверей и шагов в передней развлекли его.
«Ну, обращусь с ним построже, – подумал он, – это лучше; и я должен это сделать».
Он позвонил.
– Что, привел? – спросил он у вошедшего Захара.
– Жалкой человек, Дмитрий Иванович, – сказал Захар, значительно покачав головой и закрыв глаза.
– Что, пьян?
– Очень слаб.
– А скрипка с ним?
– Принес, хозяйка отдала.
– Ну, пожалуйста, не пускай его теперь ко мне, уложи спать и завтра отнюдь не выпускай из дома.
Но еще Захар не успел выйти, как в комнату вошел Альберт.
V
– Вы уж спать хотите? – сказал Альберт, улыбаясь. – А я был там, у Анны Ивановны. Очень приятно повел вечер: музицировали, смеялись, приятное общество было. Позвольте мне выпить стакан чего-нибудь, – прибавил он, взявшись за графин с водой, стоявший на столике, – только не воды.
Альберт был такой же, как и вчера: та же красивая улыбка глаз и губ, тот же светлый, вдохновенный лоб и слабые члены. Пальто Захара пришлось ему как раз впору, и чистый, длинный, некрахмаленый воротник ночной рубашки живописно откидывался вокруг его тонкой белой шеи, придавая ему что-то особенно детское и невинное. Он присел на постель Делесова и молча, радостно и благодарно улыбаясь, посмотрел на него. Делесов посмотрел в глаза Альберта и вдруг снова почувствовал себя во власти его улыбки. Ему перестало хотеться спать, он забыл о своей обязанности быть строгим, ему захотелось, напротив, веселиться, слушать музыку и хоть до утра дружески болтать с Альбертом. Делесов велел Захару принести бутылку вина, папирос и скрипку.
– Вот это отлично, – сказал Альберт, – еще рано, будем музицировать, я вам буду играть, сколько хотите.
Захар с видимым удовольствием принес бутылку лафиту, два стакана, слабых папирос, которые курил Альберт, и скрипку. Но вместо того чтобы ложиться спать, как ему приказал барин, сам, закурив сигару, сел в соседнюю комнату.
– Поговоримте лучше, – сказал Делесов музыканту, взявшемуся было за скрипку.
Альберт покорно сел на постель и снова радостно улыбнулся.
– Ах да, – сказал он, вдруг стукнув себя рукой по лбу и приняв озабоченно-любопытное выражение. (Выражение лица его всегда предшествовало тому, что он хотел говорить.) – Позвольте спросить… – он приостановился немного, – этот господин, который был с вами там, вчера вечером… вы его называли N., он не сын знаменитого N.?
– Родной сын, – отвечал Делесов, никак не понимая, почему это могло быть интересно Альберту.
– То-то, – самодовольно улыбаясь, сказал он, – я сейчас заметил в его манерах что-то особенно аристократическое. Я люблю аристократов: что-то прекрасное и изящное видно в аристократе. А этот офицер, который так прекрасно танцует, – спросил он, – он мне тоже очень поправился, такой веселый и благородный. Он адъютант NN., кажется?
– Который? – спросил Делесов.
– Тот, который столкнулся со мной, когда мы танцевали. Он славный должен быть человек.
– Нет, он пустой малый, – отвечал Делесов.
– Ах, нет! – горячо заступился Альберт, – в нем что-то есть очень, очень приятное. И он славный музыкант, – прибавил Альберт, – он играл там из оперы что-то. Давно мне никто так не нравился.
– Да, он хорошо играет, но я не люблю его игры, – сказал Делесов, желая навести своего собеседника на разговор о музыке, – он классической музыки не понимает; а ведь Донизетти и Беллини – ведь это не музыка. Вы, верно, этого же мнения?
– О нет, нет, извините меня, – заговорил Альберт с мягким заступническим выражением, – старая музыка – музыка, и новая музыка – музыка.! И в новой есть красоты необыкновенные: а «Сомнамбула»?! а финал «Лючии»? a Chopin?! а Роберт?! Я часто думаю… – он приостановился, видимо, собирая мысли, – что ежели бы Бетховен был жив, ведь он бы плакал от радости, слушая «Сомнамбулу». Везде есть прекрасное. Я слышал в первый раз «Сомнамбулу», когда здесь были Виардо и Рубини, – это было вот что, – сказал он, блистая глазами и делая жест обеими руками, как будто вырывая что-то из своей груди. – Еще бы немного, то это невозможно бы было вынести.
– Ну, а теперь как вы находите оперу? – спросил Делесов.
– Бозио хороша, очень хороша, – отвечал он, – изящна необыкновенно, но тут не трогает, – сказал он, указывая на ввалившуюся грудь. – Для певицы нужна страсть, а у нее нет. Она радует, но не мучает.
– Ну, а Лаблаш?
– Я его слышал еще в Париже, в «Севильском цирюльнике»; тогда он был единствен, а теперь он стар, – он не может быть артистом, он стар.
– Что ж, что стар, все-таки хорош в morceaux d"ensemble, – сказал Делесов, всегда говоривший это о Лаблаше.
– Как что же, что стар? – возразил Альберт строго. – Он не должен быть стар. Художник не должен быть стар. Много нужно для искусства, но главное – огонь! – сказал он блистая глазами и поднимая обе руки кверху.
И действительно, страшный внутренний огонь горел во всей его фигуре.
– Ах, боже мой! – сказал он вдруг. – Вы не знаете Петрова – художника?
– Нет, не знаю, – улыбаясь, отвечал Делесов.
– Как бы я желал, чтобы вы с ним познакомились! Вы бы нашли удовольствие говорить с ним. Как он тоже понимает искусство! Мы с ним встречались прежде часто у Анны Ивановны, но она теперь за что-то рассердилась на него. А я очень желал бы, чтобы вы с ним познакомились. Он большей, большой талант.
– Что ж, он картины пишет? – спросил Делесов.
– Не знаю; нет, кажется, но он был художник Академии. Какие у него мысли! Когда он иногда говорит, то это удивительно. О, Петров большой талант, только он ведет жизнь очень веселую. Вот жалко, – улыбаясь, прибавил Альберт. Вслед за тем он встал с постели, взял скрипку и начал строить.
– Что, вы давно не были в опере? – спросил его Делесов.
Альберт оглянулся и вздохнул.
– Ах, я уж не могу, – сказал он, схватившись за голову. Он снова подсел к Делесову. – Я вам скажу, – проговорил он почти шепотом, – я не могу туда ходить, я не могу там играть, у меня ничего нет, ничего – платья нет, квартиры нет, скрипки нет. Скверная жизнь! скверная жизнь! – повторял он несколько раз. – Да и зачем мне туда ходить? Зачем это? не надо, – сказал он, улыбаясь. – Ах, «Дон-Жуан»!
И он ударил себя по голове.
– Так поедем когда-нибудь вместе, – сказал Делесов.
Альберт, не отвечая, вскочил, схватил скрипку и начал играть финал первого акта «Дон-Жуана», своими словами рассказывая содержание оперы.
У Делесова зашевелились волосы на голове, когда он играл голос умирающего командора.
– Нет, не могу играть нынче, – сказал он, кладя скрипку, – я много пил.
Но вслед за тем он подошел к столу, налил себе полный стакан вина, залпом выпил и сел опять на кровать к Делесову.
Делесов, не спуская глаз, смотрел на Альберта; Альберт изредка улыбался, и Делесов улыбался тоже. Они оба молчали; но между ними взглядом и улыбкой ближе и ближе устанавливались любовные отношения. Делесов чувствовал, что он все больше и больше любит этого человека, и испытывал непонятную радость.
– Вы были влюблены? – вдруг спросил он.
Альберт задумался на несколько секунд, потом лицо его озарилось грустной улыбкой. Он нагнулся к Делесову и внимательно посмотрел ему в самые глаза.
– Зачем вы это спросили у меня? – проговорил он шепотом. – Но я вам все расскажу, вы мне понравились, – продолжал он, посмотрев немного и оглянувшись. – Я не буду вас обманывать, я вам расскажу все, как было, сначала. – Он остановился, и глаза его странно, дико остановились. – Вы знаете, что я слаб рассудком, – сказал он вдруг. – Да, да, – продолжал он, – Анна Ивановна вам, верно, рассказывала. Она всем говорит, что я сумасшедший! Это неправда, она из шутки говорит это, она добрая женщина, а я, точно, не совершенно здоров стал с некоторого времени.
Альберт опять замолчал и остановившимися, широко открытыми глазами посмотрел в темную дверь.
– Вы спрашивали, был ли я влюблен? Да, я был влюблен, – прошептал он, поднимая брови. – Это случилось давно, еще в то время, когда я был при месте в театре. Я ходил играть вторую скрипку в опере, а она ездила в литерный бенуар с левой стороны.
Альберт встал и перегнулся на ухо Делесову.
– Нет, зачем называть ее, – сказал он. – Вы, верно, знаете ее, все знают ее. Я молчал и только смотрел на нее; я знал, что я бедный артист, а она аристократическая дама. Я очень знал это. Я только смотрел на нее и ничего не думал.
Альберт задумался, припоминая.
– Как это случилось, я не помню; но меня позвали один раз аккомпанировать ей на скрипке. Ну что я, бедный артист! – сказал он, покачивая головой и улыбаясь. – Но нет, я не умею рассказывать, не умею… – прибавил он, схватившись за голову. – Как я был счастлив!
– Что же, вы часто были у нее? – спросил Делесов.
– Один раз, один раз только… но я сам виноват был, я с ума сошел. Я бедный артист, а она аристократическая дама. Я не должен был ничего говорить ей. Но я сошел с ума, я сделал глупости. С тех пор для меня все кончилось. Петров правду сказал мне: лучше бы было видеть ее только в театре…
– Что же вы сделали? – спросил Делесов.
– Ах, постойте, постойте, я не могу рассказывать этого.
И, закрыв лицо руками, он помолчал несколько времени.
– Я пришел в оркестр поздно. Мы пили с Петровым этот вечер, и я был расстроен. Она сидела в своей ложе и говорила с генералом. Я не знаю, кто был этот генерал. Она сидела у самого края, положила руки на рампу; на ней было белое платье и перлы на шее. Она говорила с ним и смотрела на меня. Два раза она посмотрела на меня. Прическа у ней была вот этак; я не играл, а стоял подле баса и смотрел. Тут в первый раз со мной сделалось странно. Она улыбнулась генералу и посмотрела на меня. Я чувствовал, что она говорит обо мне, и вдруг я увидел, что я не в оркестре, а в ложе, стою с ней и держу ее за руку, за это место. Что это такое? – спросил Альберт, помолчав.
– Это живость воображения, – сказал Делесов.
– Нет, нет… да я не умею рассказывать, – сморщившись, отвечал Альберт. – Я уже и тогда был беден, квартиры у меня не было, и когда ходил в театр, иногда оставался ночевать там.
– Как? в театре? в темной пустой зале?
– Ах! я не боюсь этих глупостей. Ах, постойте. Как только все уходили, я шел к тому бенуару, где она сидела, и спал. Это была одна моя радость. Какие ночи я проводил там! Только один раз опять началось со мной. Мне ночью стало представляться много, но я не могу рассказать вам много. – Альберт, опустив зрачки, смотрел на Делесова. – Что это такое? – спросил он.
– Странно! – сказал Делесов.
– Нет, постойте, постойте! – Он на ухо шепотом продолжал: – Я целовал ее руку, плакал тут подле нее, я много говорил с ней. Я слышал запах ее духов, слышал ее голос. Она много сказала мне в одну ночь. Потом я взял скрипку и потихоньку стал играть. И я отлично играл. Но мне стало страшно. Я не боюсь этих глупостей и не верю; но мне стало страшно за свою голову, – сказал он, любезно улыбаясь и дотрагиваясь рукою до лба, – за свой бедный ум мне стало страшно, мне казалось, что-то сделалось у меня в голове. Может быть, это и ничего? Как вы думаете?
Оба помолчали несколько минут.
Und wenn die Wolken sie verhullen,
Dia Sonne bleibt doch ewig klar, -
пропел Альберт, тихо улыбаясь. – Не правда ли? – прибавил он.
Ich auch habe gelebt und genossen, -
Ах! старик Петров как бы всё это растолковал вам.
Делесов молча, с ужасом смотрел на взволнованное и побледневшее лицо своего собеседника.
– Вы знаете «Юристен-вальцер»? – вдруг вскричал Альберт и, не дождавшись ответа, вскочил, схватил скрипку и начал играть веселый вальс. Совершенно забывшись и, видимо, полагая, что целый оркестр играет за ним, Альберт улыбался, раскачивался, передвигал ногами и играл превосходно.
– Э, будет веселиться! – сказал он, кончив и размахнув скрипкой.
– Я пойду, – сказал он, молча посидев немного, – а вы не пойдете?
– Куда? – с удивлением спросил Делесов.
– Пойдем опять к Анне Ивановне; там весело: шум, народ, музыка.
Делесов в первую минуту чуть было не согласился. Однако, опомнившись, он стал уговаривать Альберта не ходить нынче.
– Я бы на минуту.
– Право, не ходите.
Альберт вздохнул и положил скрипку.
– Так остаться?
Он посмотрел еще на стол (вина не было) и, пожелав покойной ночи, вышел.
Делесов позвонил.
– Смотри не выпускай никуда господина Альберта без моего спроса, – сказал он Захару.
VI
На другой день был праздник. Делесов, проснувшись, сидел у себя в гостиной за кофеем и читал книгу. Альберт в соседней комнате еще не шевелился.
Захар осторожно отворил дверь и посмотрел в столовую.
– Верите ль, Дмитрий Иванович, так на голом диване и спит! Ничего не хотел подостлать, ей-богу. Как дитя малое. Право, артист.
В двенадцатом часу за дверью послышалось кряхтение и кашель.
Захар снова вышел в столовую; и барин слышал ласковый голос Захара и слабый, просящий голос Альберта.
– Ну, что? – спросил барин у Захара, когда он вышел.
– Скучает, Дмитрий Иванович; умываться не хочет, пасмурный такой. Все просит выпить.
«Нет, уж если взялся, надо выдержать характер», – сказал себе Делесов.
И, не приказав давать вина, снова принялся за свою книгу, невольно, однако, прислушиваясь к тому, что происходило в столовой. Там ничего не двигалось, только изредка слышался грудной тяжелый кашель и плеванье. Прошло часа два. Делесов, одевшись, перед тем как выйти со двора, решился заглянуть к своему сожителю. Альберт неподвижно сидел у окна, опустив голову на руки. Он оглянулся. Лицо его было желто, сморщено и не только грустно, но глубоко несчастно. Он попробовал улыбнуться в виде приветствия, но лицо его приняло ещё более горестное выражение. Казалось, он готов был заплакать. Он с трудом встал и поклонился.
– Если бы можно рюмочку простой водки, – сказал он с просящим выражением, – я так слаб… пожалуйста!
– Кофей вас лучше подкрепит. Я бы вам советовал.
Лицо Альберта вдруг потеряло детское выражение; он холодно, тускло посмотрел в окно и слабо опустился на стул.
– Или позавтракать не хотите ли?
– Нет, благодарю, не имею аппетита.
– Если вам захочется играть на скрипке, то вы мне не будете мешать, – сказал Делесов, кладя скрипку на стол.
Альберт с презрительной улыбкой посмотрел на скрипку.
– Нет; я слишком слаб, я не могу играть, – сказал он и отодвинул от себя инструмент.
После этого, что ни говорил Делесов, предлагая ему и пройтись, и вечером ехать в театр, он только покорно кланялся и упорно молчал. Делесов уехал со двора, сделал несколько визитов, обедал в гостях и перед театром заехал домой переодеться и узнать, что делает музыкант. Альберт сидел в темной передней и, облокотив голову на руки, смотрел в топившуюся печь. Он был одет опрятно, вымыт и причесан; но глаза его были тусклы, мертвы и во всей фигуре выражалась слабость и изнурение, еще большие, чем утром.
– Что, вы обедали, господин Альберт? – спросил Делесов.
Альберт сделал утвердительный знак головой и, взглянув в лицо Делесова, испуганно опустил глаза.
Делесову сделалось неловко.
– Я говорил нынче о вас директору, – сказал он, тоже опуская глаза, – он очень рад принять вас, если вы позволите себя послушать.
– Благодарю, я не могу играть, – проговорил себе под нос Альберт и прошел в свою комнату, особенно тихо затворив за собою дверь.
Через несколько минут замочная ручка так же тихо повернулась, и он вышел из своей комнаты со скрипкой. Злобно и бегло взглянув на Делесова, он положил скрипку на стул и снова скрылся.
Делесов пожал плечами и улыбнулся.
«Что ж мне еще делать? в чем я виноват?» – подумал он,
– Ну, что музыкант? – был первый вопрос его, когда он поздно возвратился домой.
– Плох! – коротко и звучно отвечал Захар. – Все вздыхает, кашляет и ничего не говорит, только раз пять принимался просить водки. Уж я ему дал одну. А то как бы нам его не загубить так, Дмитрий Иванович. Так-то приказчик…
– А на скрипке не играет?
– Не дотрогивается даже. Я тоже к нему ее приносил раза два, – так возьмет ее потихоньку и вынесет, – отвечал Захар с улыбкой. – Так пить не прикажете давать?
– Нет, еще подождем день, посмотрим, что будет. А теперь он что?
– Заперся в гостиной.
Делесов прошел в кабинет, отобрал несколько французских книг и немецкое Евангелие.
– Положи это завтра ему в комнату, да смотри не выпускай, – сказал он Захару.
На другое утро Захар донес барину, что музыкант не спал целую ночь: все ходил по комнатам и приходил в буфет, пытаясь отворить шкаф и дверь, но что все, по его старанию, было заперто. Захар рассказывал, что, притворившись спящим, он слышал, как Альберт в темноте сам с собой бормотал что-то и размахивал руками.
Альберт с каждым днем становился мрачнее и молчаливее. Делесова он, казалось, боялся, и в лице его выражался болезненный испуг, когда глаза их встречались. Он не брал в руки ни книг, ни скрипки и не отвечал на вопросы, которые ему делали.
На третий день пребывания у него музыканта Делесов приехал домой поздно вечером, усталый и расстроенный. Он целый день ездил, хлопотал по делу, казавшемуся очень простым и легким, и, как это часто бывает, решительно ни шагу не сделал вперед, несмотря на усиленное старание. Кроме того, заехав в клуб, он проиграл в вист. Он был не в духе.
– Ну, бог с ним совсем! – отвечал он Захару, который объяснил ему печальное положение Альберта. – Завтра добьюсь от него решительно: хочет ли он или нет оставаться у меня и следовать моим советам? Нет – так и не надо. Кажется, что я сделал все, что мог.
«Вот делай добро людям, – думал он сам с собой. – Я для него стесняюсь, держу у себя в доме это грязное существо, так что утром принять не могу незнакомого человека, хлопочу, бегаю, а он на меня смотрит, как на какого-то злодея, который из своего удовольствия запер его в клетку. А главное, сам для себя и шагу не хочет сделать. Так они и все (это „все“ относилось вообще к людям и особенно к тем, до которых у него нынче было дело). И что с ним делается теперь? О чем он думает и грустит? Грустит о разврате, из которого я его вырвал? Об унижении, в котором он был? О нищете, от которой я его спас? Видно, уж он так упал, что тяжело ему смотреть на честную жизнь…»
«Нет, это был детский поступок, – решил сам с собою Делесов. – Куда мне браться других исправлять, когда только дай бог с самим собою сладить». Он хотел было сейчас отпустить его, но, подумав немного, отложил до завтра.
Ночью Делесова разбудил стук упавшего стола в передней и звук голосов и топота. Он зажег свечу и с удивлением стал прислушиваться…
– Погодите, я Дмитрию Ивановичу скажу, – говорил Захар; голос Альберта бормотал что-то горячо и несвязно. Делесов вскочил и со свечою выбежал в переднюю. Захар, в ночном костюме, стоял против двери, Альберт, в шляпе и альмавиве, отталкивал его от двери и слезливым голосом кричал на него:
– Вы не можете не пустить меня! У меня паспорт, я ничего не унес у вас! Можете обыскать меня! Я к полицмейстеру пойду!
– Позвольте, Дмитрий Иванович! – обратился Захар к барину, продолжая спиной защищать дверь. – Они ночью встали, нашли ключ в моем пальто и выпили целый графин сладкой водки. Это разве хорошо? А теперь уйти хотят. Вы не приказали, потому я и не могу пустить их.
Альберт, увидав Делесова, еще горячее стал приступать к Захару.
– Не может меня никто держать! не имеет права! – кричал он, все больше и больше возвышая голос.
– Отойди, Захар, – сказал Делесов. – Я вас держать не хочу и не могу, но я советовал бы вам остаться до завтра, – обратился он к Альберту.
– Никто меня держать не может! Я к полицмейстеру пойду! – все сильнее и сильнее кричал Альберт, обращаясь только к Захару и не глядя на Делесова. – Караул! – вдруг завопил он неистовым голосом.
– Да что же вы кричите так-то? ведь вас не держат, – сказал Захар, отворяя дверь.
Альберт перестал кричать. «Не удалось? Хотели уморить меня. Нет!» – бормотал он про себя, надевая калоши. Не простившись и продолжая говорить что-то непонятное, он вышел в дверь.

Пять человек богатых и молодых людей приехали в третьем часу ночи веселиться на петербургский балик.

Шампанского было выпито много, большая часть господ были очень молоды, девицы были красивы, фортепьяно и скрипка неутомимо играли одну польку за другою, танцы и шум не переставали; но было как-то скучно, неловко, каждому казалось почему-то (как это часто случается), что все это не то и ненужно.

Несколько раз они усиливались поднять веселье, но притворное веселье было еще хуже скуки.

Один из пяти молодых людей, более других недовольный и собой, и другими, и всем вечером, с чувством отвращения встал, отыскал шляпу и вышел с намерением потихоньку уехать.

В передней никого не было, но в соседней комнате, за дверью, он услыхал два голоса, спорившие между собою. Молодой человек приостановился и стал слушать.

Пустите, пожалуйста, я ничего! - умолял слабый мужской голос.

Да уж не пущу без позволения мадамы, - говорила женщина, - куда вы? ах какой!..

Дверь распахнулась, и на пороге показалась странная мужская фигура. Увидав гостя, служанка перестала удерживать, а странная фигура, робко поклонившись, шатаясь на согнутых ногах, вошла в комнату. Это был среднего роста мужчина, с узкой согнутой спиной и длинными всклокоченными волосами. На нем были короткое пальто и прорванные узкие панталоны над шершавыми, нечищеными сапогами. Скрутившийся веревкой галстук повязывал длинную белую шею. Грязная рубаха высовывалась из рукавов над худыми руками. Но, несмотря на чрезвычайную худобу тела, лицо его было нежно, бело, и даже свежий румянец играл на щеках, над черной редкой бородой и бакенбардами. Нечесаные волосы, закинутые кверху, открывали невысокий и чрезвычайно чистый лоб. Темные усталые глаза смотрели вперед мягко, искательно и вместе важно. Выражение их пленительно сливалось с выражением свежих, изогнутых в углах губ, видневшихся из-за редких усов.

Пройдя несколько шагов, он приостановился, повернулся к молодому человеку и улыбнулся. Он улыбнулся как будто с трудом; но когда улыбка озарила его лицо, молодой человек - сам не зная чему - улыбнулся тоже.

Кто это такой? - спросил он шепотом у служанки, когда странная фигура прошла в комнату, из которой слышались танцы.

Помешанный музыкант из театра, - отвечала служанка, - он иногда приходит к хозяйке.

Куда ты ушел, Делесов? - кричали в это время из залы.

Молодой человек, которого звали Делесовым, вернулся в залу.

Музыкант стоял у двери и, глядя на танцующих, улыбкой, взглядом и притоптыванием ног выказывал удовольствие, доставляемое ему этим зрелищем.

Что же, идите и вы танцевать, - сказал ему один из гостей.

Музыкант поклонился и вопросительно взглянул на хозяйку.

Идите, идите, - что ж, когда вас господа приглашают, - вмешалась хозяйка.

Худые, слабые члены музыканта вдруг пришли в усиленное движение, и он, подмигивая, улыбаясь и подергиваясь, тяжело, неловко пошел прыгать по зале. В середине кадриля веселый офицер, танцевавший очень красиво и одушевленно, нечаянно толкнул спиной музыканта. Слабые, усталые ноги не удержали равновесия, и музыкант, сделав несколько подкашивающихся шагов в сторону, со всего росту упал на пол. Несмотря на резкий, сухой звук, произведенный падением, почти все засмеялись в первую минуту.

Но музыкант не вставал. Гости замолчали, даже фортепьяно перестало играть, и Делесов с хозяйкой первые подбежали к упавшему. Он лежал на локте и тускло смотрел в землю. Когда его подняли и посадили на стул, он откинул быстрым движением костлявой руки волосы со лба и стал улыбаться, ничего не отвечая на вопросы.

Господин Альберт! господин Альберт! - говорила хозяйка, - что, ушиблись? где? Вот я говорила, что не надо было танцевать. Он такой слабый! - продолжала она, обращаясь к гостям, - насилу ходит, где ему!

Кто он такой? - спрашивали хозяйку.

Бедный человек, артист. Очень хороший малый, только жалкий, как видите.

Она говорила это, не стесняясь присутствием музыканта. Музыкант очнулся и, как будто испугавшись чего-то, съежился и оттолкнул окружавших его.

Это все ничего, - вдруг сказал он, с видимым усилием привставая со стула.

И, чтобы доказать, что ему нисколько не больно, вышел на середину комнаты и хотел припрыгнуть, но пошатнулся и опять бы упал, ежели бы его не поддержали.

Всем сделалось неловко; глядя на него, все молчали.

Взгляд музыканта снова потух, и он, видимо, забыв о всех, потирал рукою колено. Вдруг он поднял голову, выставил вперед дрожащую ногу, тем же, как и прежде, пошлым жестом откинул волосы и, подойдя к скрипачу, взял у него скрипку.

Все ничего! - повторил он еще раз, взмахнув скрипкой. - Господа! будем музицировать.

Что за странное лицо! - говорили между собой гости.

Может быть, большой талант погибает в этом несчастном существе! - сказал один из гостей.

Да, жалкий, жалкий! - говорил другой.

Какое лицо прекрасное!.. В нем есть что-то необыкновенное, - говорил Делесов, - вот посмотрим…

"Альберт"

Пять человек богатых и молодых людей приехали в третьем часу ночи веселиться на петербургский балик.

Шампанского было выпито много, большая часть господ были очень молоды, девицы были красивы, фортепьяно и скрипка неутомимо играли одну польку за другою, танцы и шум не переставали; но было как-то скучно, неловко, каждому казалось почему-то (как это часто случается), что все это не то и ненужно.

Несколько раз они усиливались поднять веселье, но притворное веселье было еще хуже скуки.

Один из пяти молодых людей, более других недовольный и собой, и другими, и всем вечером, с чувством отвращения встал, отыскал шляпу и вышел с намерением потихоньку уехать.

В передней никого не было, но в соседней комнате, за дверью, он услыхал два голоса, спорившие между собою. Молодой человек приостановился и стал слушать.

Пустите, пожалуйста, я ничего! - умолял слабый мужской голос.

Да уж не пущу без позволения мадамы,- говорила женщина,-куда вы? ах какой!..

Дверь распахнулась, и на пороге показалась странная мужская фигура.

Увидав гостя, служанка перестала удерживать, а странная фигура, робко поклонившись, шатаясь на согнутых ногах, вошла в комнату. Это был среднего роста мужчина, с узкой согнутой спиной и длинными всклокоченными волосами.

На нем были короткое пальто и прорванные узкие панталоны над шершавыми, нечищеными сапогами. Скрутившийся веревкой галстук повязывал длинную белую шею. Грязная рубаха высовывалась из рукавов над худыми руками. Но, несмотря на чрезвычайную худобу тела, лицо его было нежно, бело, и даже свежий румянец играл на щеках, над черной редкой бородой и бакенбардами. Нечесаные волосы, закинутые кверху, открывали невысокий и чрезвычайно чистый лоб.

Темные усталые глаза смотрели вперед мягко, искательно и вместе важно.

Выражение их пленительно сливалось с выражением свежих, изогнутых в углах губ, видневшихся из-за редких усов.

Пройдя несколько шагов, он приостановился, повернулся к молодому человеку и улыбнулся. Он улыбнулся как будто с трудом; но когда улыбка озарила его лицо, молодой человек - сам не зная чему - улыбнулся тоже.

Кто это такой? - спросил он шепотом у служанки, когда странная фигура прошла в комнату, из которой слышались танцы.

Помешанный музыкант из театра,- отвечала служанка,- он иногда приходит к хозяйке.

Куда ты ушел, Делесов? - кричали в это время из залы.

Молодой человек, которого звали Делесовым, вернулся в залу.

Музыкант стоял у двери и, глядя на танцующих, улыбкой, взглядом и притоптыванием ног выказывал удовольствие, доставляемое ему этим зрелищем.

Что же, идите и вы танцевать,- сказал ему один из гостей.

Музыкант поклонился и вопросительно взглянул на хозяйку.

Идите, идите,- что ж, когда вас господа приглашают,- вмешалась хозяйка.

Худые, слабые члены музыканта вдруг пришли в усиленное движение, и он, подмигивая, улыбаясь и подергиваясь, тяжело, неловко пошел прыгать по зале.

В середине кадриля веселый офицер, танцевавший очень красиво и одушевленно, нечаянно толкнул спиной музыканта. Слабые, усталые ноги не удержали равновесия, и музыкант, сделав несколько подкашивающихся шагов в сторону, со всего росту упал на пол. Несмотря на резкий, сухой звук, произведенный падением, почти все засмеялись в первую минуту.

Но музыкант не вставал. Гости замолчали, даже фортепьяно перестало играть, и Делесов с хозяйкой первые подбежали к упавшему. Он лежал на локте и тускло смотрел в землю. Когда его подняли и посадили на стул, он откинул быстрым движением костлявой руки волосы со лба и стал улыбаться, ничего не отвечая на вопросы.

Господин Альберт! господин Альберт! - говорила хозяйка,- что, ушиблись? где? Вот я говорила, что не надо было танцевать. Он такой слабый!

Продолжала она, обращаясь к гостям,- насилу ходит, где ему!

Кто он такой? - спрашивали хозяйку.

Бедный человек, артист. Очень хороший малый, только жалкий, как видите.

Она говорила это, не стесняясь присутствием музыканта. Музыкант очнулся и, как будто испугавшись чего-то, съежился и оттолкнул окружавших его.

Это все ничего,-вдруг сказал он, с видимым усилием привставая со стула.

И, чтобы доказать, что ему нисколько не больно, вышел на середину комнаты и хотел припрыгнуть, но пошатнулся и опять бы упал, ежели бы его не поддержали.

Всем сделалось неловко; глядя на него, все молчали.

Взгляд музыканта снова потух, и он, видимо, забыв о всех, потирал рукою колено. Вдруг он поднял голову, выставил вперед дрожащую ногу, тем же, как и прежде, пошлым жестом откинул волосы и, подойдя к скрипачу, взял у него скрипку.

Все ничего! -повторил он еще раз, взмахнув скрипкой. - Господа!

будем музицировать.

Что за странное лицо! - говорили между собой гости.

Может быть, большой талант погибает в этом несчастном существе! -

сказал один из гостей.

Да, жалкий, жалкий! - говорил другой.

Какое лицо прекрасное!.. В нем есть что-то необыкновенное,- говорил

Делесов,- вот посмотрим...

Альберт в это время, не обращая ни на кого внимания, прижав скрипку к плечу, медленно ходил вдоль фортепьяно и настраивал ее. Губы его сложились в бесстрастное выражение, глаз не было видно; но узкая костлявая спина, длинная белая шея, кривые ноги и косматая черная голова представляли чудное, но почему-то вовсе не смешное зрелище. Настроив скрипку, он бойко взял аккорд и, вскинув голову, обратился к пьянисту, приготовившемуся аккомпанировать.

- "Melancholie C-dur!" - сказал он, с повелительным жестом обращаясь к пьянисту.

И вслед за тем, как бы прося прощения за повелительный жест, кротко улыбнулся и с этой улыбкой оглянул публику. Вскинув волосы рукой, которой он держал смычок, Альберт остановился перед углом фортепьяно и плавным движением смычка провел по струнам. В комнате пронесся чистый, стройный звук, и сделалось совершенное молчание.

Звуки темы свободно, изящно полились вслед за первым, каким-то неожиданно-ясным и успокоительным светом вдруг озаряя внутренний мир каждого слушателя. Ни один ложный или неумеренный звук не нарушил покорности внимающих, все звуки были ясны, изящны и значительны. Все молча, с трепетом надежды, следили за развитием их. Из состояния скуки, шумного рассеяния и душевного сна, в котором находились эти люди, они вдруг незаметно перенесены были в совершенно другой, забытый ими мир. То в душе их возникало чувство тихого созерцания прошедшего, то страстного воспоминания чего-то счастливого, то безграничной потребности власти и блеска, то чувства покорности, неудовлетворенной любви и грусти. То грустно-нежные, то порывисто-отчаянные звуки, свободно перемешиваясь между собой, лились и лились друг за другом так изящно, так сильно и так бессознательно, что не звуки слышны были, а сам собой лился в душу каждого какой-то прекрасный поток давно знакомой, но в первый раз высказанной поэзии. Альберт с каждой нотой вырастал выше и выше. Он далеко не был уродлив или странен. Прижав подбородком скрипку и с выражением страстного внимания прислушиваясь к своим звукам, он судорожно передвигал ногами. То он выпрямлялся во весь рост, то старательно сгибал спину. Левая напряженно-согнутая рука, казалось, замерла в своем положении и только судорожно перебирала костлявыми пальцами; правая двигалась плавно, изящно, незаметно. Лицо сияло непрерывной, восторженной радостию; глаза горели светлым сухим блеском, ноздри раздувались, красные губы раскрывались от наслаждения.

Иногда голова ближе наклонялась к скрипке, глаза закрывались, и полузакрытое волосами лицо освещалось улыбкой кроткого блаженства. Иногда он быстро выпрямлялся, выставлял ногу; и чистый лоб, и блестящий взгляд, которым он окидывал комнату, сияли гордостию, величием, сознанием власти.

Один раз пьянист ошибся и взял неверный аккорд. Физическое страдание выразилось во всей фигуре и лице музыканта. Он остановился на секунду и, с выражением детской злобы топая ногой, закричал: "Mol, c-mol!" Пьянист поправился, Альберт закрыл глаза, улыбнулся и, снова забыв себя, других и весь мир, с блаженством отдался своему долгу.

Все находившиеся в комнате во время игры Альберта хранили покорное молчание и, казалось, жили и дышали только его звуками.

Веселый офицер неподвижно сидел на стуле у окна, устремив на пол безжизненный взгляд, и тяжело и редко переводил дыхание. Девицы в совершенном молчании сидели по стенам и только изредка с одобрением, доходящим до недоумения, переглядывались между собою. Толстое, улыбающееся лицо хозяйки расплывалось от наслаждения. Пьянист впивался глазами в лицо

Альберта и, со страхом ошибиться, выражавшимся во всей его вытягивавшейся фигуре, старался следить за ним. Один из гостей, выпивший больше других, ничком лежал на диване и старался не двигаться, чтобы не выдать своего волнения. Делесов испытывал непривычное чувство. Какой-то холодный круг, то суживаясь, то расширяясь, сжимал его голову. Корни волос становились чувствительны, мороз пробегал вверх по спине, что-то, все выше и выше подступая к горлу, как тоненькими иголками кололо в носу и нёбе, и слезы незаметно мочили ему щеки. Он встряхивался, старался незаметно втягивать их назад и отирать, но новые выступали опять и текли по его лицу. По какому-то странному сцеплению впечатлений первые звуки скрипки Альберта перенесли

Делесова к его первой молодости. Он - немолодой, усталый от жизни, изнуренный человек, вдруг почувствовал себя семнадцатилетним, самодовольно-красивым, блаженно-глупым и бессознательно-счастливым существом. Ему вспомнилась первая любовь к кузине в розовом платьице, вспомнилось первое признание в липовой аллее, вспомнился жар и непонятная прелесть случайного поцелуя, вспомнилось волшебство и неразгаданная таинственность тогда окружавшей природы. В его возвратившемся назад воображении блистала она в тумане неопределенных надежд, непонятных желаний и несомненной веры в возможность невозможного счастия. Все неоцененные минуты того времени одна за другою восставали перед ним, но не как незначащие мгновения бегущего настоящего, а как остановившиеся, разрастающиеся и укоряющие образы прошедшего. Он с наслаждением созерцал их и плакал,- плакал не оттого, что прошло то время, которое он мог употребить лучше (ежели бы ему дали назад это время, он не брался употребить его лучше), но он плакал оттого только, что прошло это время и никогда не воротится. Воспоминания возникали сами собою, а скрипка Альберта говорила одно и одно. Она говорила: "Прошло для тебя, навсегда прошло время силы, любви и счастия, прошло и никогда не воротится. Плачь о нем, выплачь все слезы, умри в слезах об этом времени,- это одно лучшее счастие, которое осталось у тебя".

К концу последней варьяции лицо Альберта сделалось красно, глаза горели не потухая, крупные капли пота струились по щекам. На лбу надулись жилы, все тело больше и больше приходило в движение, побледневшие губы уже не закрывались, и вся фигура выражала восторженную жадность наслаждения.

Отчаянно размахнувшись всем телом и встряхнув волосами, он опустил скрипку и с улыбкой гордого величия и счастия оглянул присутствующих. Потом спина его согнулась, голова опустилась, губы сложились, глаза потухли, и он, как бы стыдясь себя, робко оглядываясь и путаясь ногами, прошел в другую комнату.

Что-то странное произошло со всеми присутствующими, и что-то странное чувствовалось в мертвом молчании, последовавшем за игрой Альберта. Как будто каждый хотел и не умел высказать того, что все это значило. Что такое значит - светлая и жаркая комната, блестящие женщины, заря в окнах, взволнованная кровь и чистое впечатление пролетевших звуков? Но никто и не попытался сказать того, что это значит; напротив, почти все, чувствуя себя не в силах перейти вполне на сторону того, что открыло им новое впечатление, возмутились против него.

А ведь он, точно, хорошо играет,- сказал офицер.

Удивительно!- отвечал, украдкой рукавом отирая щеки, Делесов.

Однако пора ехать, господа,- сказал, оправившись несколько, тот, который лежал на диване. - Надо будет дать ему что-нибудь, господа. Давайте складчину.

Альберт сидел в это время один в другой комнате на диване.

Облокотившись локтями на костлявые колени, он потными, грязными руками гладил себе лицо, взбивал волосы и сам с собою счастливо улыбался.

Складчину сделали богатую, и Делесов взялся передать ее.

Кроме того, Делесову, на которого музыка произвела такое сильное и непривычное впечатление, пришла мысль сделать добро этому человеку. Ему пришло в голову взять его к себе, одеть, пристроить к какому-нибудь месту -

вообще вырвать из этого грязного положения.

Что, вы устали? - спросил Делесов, подходя к нему.

Альберт улыбался.

У вас действительный талант; вам надо бы серьезно заниматься музыкой, играть в публике.

Я бы выпил чего-нибудь,- сказал Альберт, как будто проснувшись.

Делесов принес вина, и музыкант с жадностию выпил два стакана.

Какое славное вино! - сказал он.

- "Меланхолия", какая прелестная вещь! - сказал Делесов.

О! да, да,- отвечал, улыбаясь, Альберт,- но извините меня, я не знаю, с кем имею честь говорить; может быть, вы граф или князь: не можете ли вы мне ссудить немного денег? - Он помолчал немного. - Я ничего не имею... я бедный человек. Я не могу отдать вам.

Делесов покраснел, ему неловко стало, и он торопливо передал музыканту собранные деньги.

Очень благодарю вас,- сказал Альберт, схватив деньги. - Теперь давайте музицировать; я сколько хотите буду играть вам. Только выпить бы чего-нибудь, выпить,- прибавил он, вставая.

Делесов принес ему еще вина и попросил сесть подле себя.

Извините меня, ежели я буду откровенен с вами,- сказал Делесов,- ваш талант так заинтересовал меня. Мне кажется, что вы не в хорошем положении?

Альберт поглядывал то на Делесова, то на хозяйку, которая вошла в комнату.

Позвольте мне вам предложить свои услуги,- продолжал Делесов,- ежели вы в чем-нибудь нуждаетесь, то я бы очень рад был, ежели бы вы на время поселились у меня. Я живу один, и, может быть, я был бы вам полезен.

Альберт улыбнулся и ничего не отвечал.

Что же вы не благодарите,- сказала хозяйка,- разумеется, для вас это благодеяние. Только я бы вам не советовала,- продолжала она, обращаясь к

Делесову и отрицательно качая головой.

Очень вам благодарен,- сказал Альберт, мокрыми руками пожимая руку

Делесова,- только теперь давайте музицировать, пожалуйста.

Но остальные гости уже собрались ехать и, как их ни уговаривал

Альберт, вышли в переднюю.

Альберт простился с хозяйкой и, надев истертую шляпу с широкими полями и летнюю старую альмавиву, составлявшие всю его зимнюю одежду, вместе с

Делесовым вышел на крыльцо.

Когда Делесов сел с своим новым знакомцем в карету и почувствовал тот неприятный запах пьяницы и нечистоты, которым был пропитан музыкант, он стал раскаиваться в своем поступке и обвинять себя в ребяческой мягкости сердца и нерассудительности. Притом все, что говорил Альберт, было так глупо и пошло, и он так вдруг грязно опьянел на воздухе, что Делесову сделалось гадко. "Что я с ним буду делать?" - подумал он.

Проехав с четверть часа, Альберт замолк, шляпа с него свалилась в ноги, он сам повалился в угол кареты и захрапел. Колеса равномерно скрипели по морозному снегу; слабый свет зари едва проникал сквозь замерзшие окна.

Делесов оглянулся на своего соседа. Длинное тело, прикрытое плащом, безжизненно лежало подле него. Делесову казалось, что длинная голова с большим темным носом качалась на этом туловище; но, вглядевшись ближе, он увидел, что то, что он принимал за нос и лицо, были волоса, а что настоящее лицо было ниже. Он нагнулся и разобрал черты лица Альберта. Тогда красота лба и спокойно сложенного рта снова поразили его.

Под влиянием усталости нерв, раздражающего бессонного часа утра и слышанной музыки Делесов, глядя на это лицо, снова перенесся в тот блаженный мир, в который он заглянул нынче ночью; снова ему вспомнилось счастливое и великодушное время молодости, и он перестал раскаиваться в своем поступке. Он в эту минуту искренно, горячо любил Альберта и твердо решился сделать добро ему.

На другой день утром, когда его разбудили, чтобы идти на службу,

Делесов с неприятным удивлением увидал вокруг себя свои старые ширмы, своего старого человека и часы на столике. "Так что же бы я хотел видеть, как не то, что всегда окружает меня?"-спросил он сам себя. Тут ему вспомнились черные глаза и счастливая улыбка музыканта; мотив "Меланхолии"

и вся странная вчерашняя ночь пронеслись в его воображении.

Ему некогда было, однако, размышлять о том, хорошо или дурно он поступил, взяв к себе музыканта. Одеваясь, он мысленно распределил свой день: взял бумаги, отдал необходимые приказания дома и торопясь надел шинель и калоши. Проходя мимо столовой, он заглянул в дверь. Альберт, уткнув лицо в подушку и раскидавшись, в грязной, изорванной рубахе, мертвым сном спал на сафьянном диване, куда его, бесчувственного, положили вчера вечером. Что-то не хорошо - невольно казалось Делесову.

Сходи, пожалуйста, от меня к Борюзовскому, попроси скрипку дня на два для них,- сказал он своему человеку,- да когда они проснутся, напой их кофеем и дай надеть из моего белья и старого платья что-нибудь. Вообще удовлетвори его хорошенько. Пожалуйста.

Возвратившись домой поздно вечером, Делесов, к удивлению своему, не нашел Альберта.

Где же он? - спросил он у человека.

Тотчас после обеда ушли,- отвечал слуга,- взяли скрипку и ушли, обещались прийти через час, да вот до сей поры нету.

Та! та! досадно,- проговорил Делесов. - Как же ты его пустил, Захар?

Захар был петербургский лакей, уже восемь лет служивший у Делесова.

Делесов, как одинокий холостяк, невольно поверял ему свои намерения и любил знать его мнение насчет каждого из своих предприятий.

Как же я смел его не пустить,- отвечал Захар, играя печаткой своих часов,- ежели бы вы мне сказали, Дмитрий Иванович, чтобы его удерживать, я бы дома мог занять. Но вы только насчет платья сказали.

Та! досадно! Ну, а что он тут делал без меня? Захар усмехнулся.

Уж точно, можно назвать артистом, Дмитрий Иванович. Как проснулись, так попросили мадеры, потом с кухаркой и с соседским человеком всё

занимались. Смешные такие... Однако характера очень хорошего. Я им чаю дал, обедать принес, ничего не хотели одни есть, всё меня приглашали. А уж на скрипке как играют, так это точно, что таких артистов у Излера мало. Такого человека можно держать. Как он "Вниз по матушке по Волге" нам сыграл, так точно как человек плачет. Слишком хорошо! Даже со всех этажей пришли люди к нам в сени слушать.

Ну, а одел ты его? - перебил барин.

Как же-с; я ему вашу ночную рубашку дал и свое пальто ему надел.

Этакому человеку можно помогать, точно, милый человек. - Захар улыбнулся. -

Всё спрашивали меня, какого вы чина, имеете ли знакомства значительные? и сколько у вас душ крестьян?

Ну, хорошо, только надо будет его найти теперь и вперед ему ничего не давать пить, а то ему еще хуже сделаешь.

Это правда,- перебил Захар,- он, видно, слаб здоровьем, у нас такой же у барина был приказчик...

Делесов, уже давно знавший историю пившего запоем приказчика, не дал ее докончить Захару и, велев приготовить себе все для ночи, послал его отыскать и привести Альберта.

Он лег в постель, потушил свечу, но долго не мог заснуть, все думал об

Альберте. "Хоть это все странным может показаться многим из моих знакомых,-

думал Делесов,- но ведь так редко делаешь что-нибудь не для себя, что надо благодарить бога, когда представляется такой случай, и я не упущу его. Все сделаю, решительно все сделаю, что могу, чтобы помочь ему. Может быть, он и вовсе не сумасшедший, а только спился. Стоить это мне будет совсем не дорого: где один, там и двое сыты будут. Пускай поживет сначала у меня, а потом устроим ему место или концерт, стащим его с мели, а там видно будет".

Приятное чувство самодовольствия овладело им после такого рассуждения.

"Право, я не совсем дурной человек; даже совсем недурной человек,-

подумал он. - Даже очень хороший человек, как сравню себя с другими..."

Он уже засыпал, когда звуки отворяемых дверей и шагов в передней развлекли его.

"Ну, обращусь с ним построже,- подумал он,- это лучше; и я должен это сделать".

Он позвонил.

Что, привел? - спросил он у вошедшего Захара.

Жалкой человек, Дмитрий Иванович,- сказал Захар, значительно покачав головой и закрыв глаза.

Что, пьян?

Очень слаб.

А скрипка с ним?

Принес, хозяйка отдала.

Ну, пожалуйста, не пускай его теперь ко мне, уложи спать и завтра отнюдь не выпускай из дома.

Но еще Захар не успел выйти, как в комнату вошел Альберт.

Вы уж спать хотите? - сказал Альберт, улыбаясь. - А я был там, у

Анны Ивановны. Очень приятно провел вечер: музицировали, смеялись, приятное общество было. Позвольте мне выпить стакан чего-нибудь,- прибавил он, взявшись за графин с водой, стоявший на столике,- только не воды.

Альберт был такой же, как и вчера: та же красивая улыбка глаз и губ, тот же светлый, вдохновенный лоб и слабые члены. Пальто Захара пришлось ему как раз впору, и чистый, длинный, некрахмаленый воротник ночной рубашки живописно откидывался вокруг его тонкой белой шеи, придавая ему что-то особенно детское и невинное. Он присел на постель Делесова и молча, радостно и благодарно улыбаясь, посмотрел на него. Делесов посмотрел в глаза Альберта и вдруг снова почувствовал себя во власти его улыбки. Ему перестало хотеться спать, он забыл о своей обязанности быть строгим, ему захотелось, напротив, веселиться, слушать музыку и хоть до утра дружески болтать с Альбертом. Делесов велел Захару принести бутылку вина, папирос и скрипку.

Вот это отлично,- сказал Альберт,- еще рано, будем музицировать, я вам буду играть, сколько хотите.

Захар с видимым удовольствием принес бутылку лафиту, два стакана, слабых папирос, которые курил Альберт, и скрипку. Но вместо того чтобы ложиться спать, как ему приказал барин, сам, закурив сигару, сел в соседнюю комнату.

Поговоримте лучше,- сказал Делесов музыканту, взявшемуся было за скрипку.

Альберт покорно сел на постель и снова радостно улыбнулся.

Ах да,- сказал он, вдруг стукнув себя рукой по лбу и приняв озабоченно-любопытное выражение. (Выражение лица его всегда предшествовало тому, что он хотел говорить.)-Позвольте спросить...-он приостановился немного,- этот господин, который был с вами там, вчера вечером... вы его называли N., он не сын знаменитого N.?

Родной сын,- отвечал Делесов, никак не понимая, почему это могло быть интересно Альберту.

То-то,-самодовольно улыбаясь, сказал он,-я сейчас заметил в его манерах что-то особенно аристократическое. Я люблю аристократов: что-то прекрасное и изящное видно в аристократе. А этот офицер, который так прекрасно танцует,-спросил он,-он мне тоже очень понравился, такой веселый и благородный. Он адъютант NN., кажется?

Который? - спросил Делесов.

Тот, который столкнулся со мной, когда мы танцевали. Он славный должен быть человек.

Нет, он пустой малый,- отвечал Делесов.

Ах, нет! - горячо заступился Альберт, - в нем что-то есть очень, очень приятное. И он славный музыкант,- прибавил Альберт,- он играл там из оперы что-то. Давно мне никто так не нравился.

Да, он хорошо играет, но я не люблю его игры,- сказал Делесов, желая навести своего собеседника на разговор о музыке,- он классической музыки не понимает; а ведь Донизетти и Беллини - ведь это не музыка. Вы, верно, этого же мнения?

О нет, нет, извините меня,- заговорил Альберт с мягким заступническим выражением,- старая музыка - музыка, и новая музыка -

музыка. И в новой есть красоты необыкновенные: а "Сомнамбула"?! а финал

"Лючии"?! a Chopin?! а Роберт?! Я часто думаю... - он приостановился, видимо, собирая мысли,- что ежели бы Бетховен был жив, ведь он бы плакал от радости, слушая "Сомнамбулу". Везде есть прекрасное. Я слышал в первый раз

"Сомнамбулу", когда здесь были Виардо и Рубини,- это было вот что,- сказал он, блистая глазами и делая жест обеими руками, как будто вырывая что-то из своей груди. - Еще бы немного, то это невозможно бы было вынести.

Ну, а теперь как вы находите оперу? - спросил Делесов.

Бозио хороша, очень хороша,- отвечал он,- изящна необыкновенно, но тут не трогает,- сказал он, указывая на ввалившуюся грудь. - Для певицы нужна страсть, а у нее нет. Она радует, но не мучает.

Ну, а Лаблаш?

Я его слышал еще в Париже, в "Севильском цирюльнике"; тогда он был единствен, а теперь он стар,- он не может быть артистом, он стар.

Что ж, что стар, все-таки хорош в morceaux d"ensemble [ансамблях

(франц.).],- сказал Делесов, всегда говоривший это о Лаблаше.

Как что же, что стар? - возразил Альберт строго. - Он не должен быть стар. Художник не должен быть стар. Много нужно для искусства, но главное -

огонь! - сказал он, блистая глазами и поднимая обе руки кверху.

И действительно, страшный внутренний огонь горел во всей его фигуре.

Ах, боже мой! - сказал он вдруг. - Вы не знаете Петрова - художника?

Нет, не знаю,- улыбаясь, отвечал Делесов.

Как бы я желал, чтобы вы с ним познакомились! Вы бы нашли удовольствие говорить с ним. Как он тоже понимает искусство! Мы с ним встречались прежде часто у Анны Ивановны, но она теперь за что-то рассердилась на него. А я очень желал бы, чтобы вы с ним познакомились. Он большой, большой талант.

Что ж, он картины пишет? - спросил Делесов.

Не знаю; нет, кажется, но он был художник Академии. Какие у него мысли! Когда он иногда говорит, то ото удивительно. О, Петров большой талант, только он ведет жизнь очень веселую. Вот жалко, - улыбаясь, прибавил Альберт. Вслед за тем он встал с постели, взял скрипку и начал строить.

Что, вы давно не были в опере? - спросил его Делесов.

Альберт оглянулся и вздохнул.

Ах, я уж не могу, - сказал он, схватившись за голову. Он снова подсел к Делесову. - Я вам скажу, - проговорил он почти шепотом,- я не могу туда ходить, я не могу там играть, у меня ничего нет, ничего - платья нет, квартиры нет, скрипки нет. Скверная жизнь! скверная жизнь! - повторял он несколько раз. - Да и зачем мне туда ходить? Зачем это? не надо,- сказал он, улыбаясь.-Ах, "Дон-Жуан"!

И он ударил себя по голове.

Так поедем когда-нибудь вместе,- сказал Делесов. Альберт, не отвечая, вскочил, схватил скрипку и начал играть финал первого акта

"Дон-Жуана", своими словами рассказывая содержание оперы.

У Делесова зашевелились волосы на голове, когда он играл голос умирающего командора.

Нет, не могу играть нынче, - сказал он, кладя скрипку, - я много пил.

Но вслед за тем он подошел к столу, налил себе полный стакан вина, залпом выпил и сел опять на кровать к Делесову.

Делесов, не спуская глаз, смотрел на Альберта; Альберт изредка улыбался, и Делесов улыбался тоже. Они оба молчали; но между ними взглядом и улыбкой ближе и ближе устанавливались любовные отношения. Делесов чувствовал, что он все больше и больше любит этого человека, и испытывал непонятную радость.

Вы были влюблены? - вдруг спросил он.

Альберт задумался на несколько секунд, потом лицо его озарилось грустной улыбкой. Он нагнулся к Делесову и внимательно посмотрел ему в самые глаза.

Зачем вы это спросили у меня? - проговорил он шепотом. - Но я вам все расскажу, вы мне понравились, - продолжал он, посмотрев немного и оглянувшись. - Я не буду вас обманывать, я вам расскажу все, как было, сначала. - Он остановился, и глаза его странно, дико остановились. - Вы знаете, что я слаб рассудком,- сказал он вдруг. - Да, да,- продолжал он,-

Анна Ивановна вам, верно, рассказывала. Она всем говорит, что я сумасшедший! Это неправда, она из шутки говорит это, она добрая женщина, а я, точно, не совершенно здоров стал с некоторого времени.

Альберт опять замолчал и остановившимися, широко открытыми глазами посмотрел в темную дверь.

Вы спрашивали, был ли я влюблен? Да, я был влюблен, - прошептал он, поднимая брови. - Это случилось давно, еще в то время, когда я был при месте в театре. Я ходил играть вторую скрипку в опере, а она ездила в литерный бенуар с левой стороны.

Альберт встал и перегнулся на ухо Делесову.

Нет, зачем называть ее, - сказал он. - Вы, верно, знаете ее, все знают ее. Я молчал и только смотрел на нее; я знал, что я бедный артист, а она аристократическая дама. Я очень знал это. Я только смотрел на нее и ничего не думал.

Альберт задумался, припоминая.

Как это случилось, я не помню; но меня позвали один раз аккомпанировать ей на скрипке. Ну что я, бедный артист! - сказал он, покачивая головой и улыбаясь.- Но нет, я не умею рассказывать, не умею... -

прибавил он, схватившись за голову. - Как я был счастлив!

Что же, вы часто были у нее? - спросил Делесов.

Один раз, один раз только... но я сам виноват был, я с ума сошел. Я

бедный артист, а она аристократическая дама. Я не должен был ничего говорить ей. Но я сошел с ума, я сделал глупости. С тех пор для меня все кончилось. Петров правду сказал мне: лучше бы было видеть ее только в театре...

Что же вы сделали? - спросил Делесов.

Ах, постойте, постойте, я не могу рассказывать этого.

И, закрыв лицо руками, он помолчал несколько времени.

Я пришел в оркестр поздно. Мы пили с Петровым этот вечер, и я был расстроен. Она сидела в своей ложе и говорила с генералом. Я не знаю, кто был этот генерал. Она сидела у самого края, положила руки на рампу; на ней было белое платье и перлы на шее. Она говорила с ним и смотрела на меня.

Два раза она посмотрела на меня. Прическа у ней была вот этак; я не играл, а стоял подле баса и смотрел. Тут в первый раз со мной сделалось странно.

Она улыбнулась генералу и посмотрела на меня. Я чувствовал, что она говорит обо мне, и вдруг я увидел, что я не в оркестре, а в ложе, стою с ней и держу ее за руку, за это место. Что это такое? - спросил Альберт, помолчав.

Это живость воображения,- сказал Делесов.

Нет, нет... да я не умею рассказывать, - сморщившись, отвечал

Альберт.- Я уже и тогда был беден, квартиры у меня не было, и когда ходил в театр, иногда оставался ночевать там.

Как? в театре? в темной пустой зале?

Ах! я не боюсь этих глупостей. Ах, постойте. Как только все уходили, я шел к тому бенуару, где она сидела, и спал. Это была одна моя радость.

Какие ночи я проводил там! Только один раз опять началось со мной. Мне ночью стало представляться много, но я не могу рассказать вам много. -

Альберт, опустив зрачки, смотрел на Делесова. - Что это такое? - спросил он.

Странно! - сказал Делесов.

Нет, постойте, постойте! - Он на ухо шепотом продолжал: - Я целовал ее руку, плакал тут подле нее, я много говорил с ней. Я слышал запах ее духов, слышал ее голос. Она много сказала мне в одну ночь. Потом я взял скрипку и потихоньку стал играть. И я отлично играл. Но мне стало страшно.

Я не боюсь этих глупостей и не верю; но мне стало страшно за свою голову,-

сказал он, любезно улыбаясь и дотрагиваясь рукою до лба,- за свой бедный ум мне стало страшно, мне казалось, что-то сделалось у меня в голове. Может быть, это и ничего? Как вы думаете?

Оба помолчали несколько минут.

Und wenn die Wolken sie verhullen,

Die Sonne bleibt doch ewig klar [Пусть облака окутывают солнце, оно все же остается вечно сияющим (нем.).],-

пропел Альберт, тихо улыбаясь. - Не правда ли? - прибавил он.

Ich auch habe gelebt und genossen [И я жил и наслаждался (нем.).],-

Ax! старик Петров как бы все это растолковал вам.

Делесов молча, с ужасом смотрел на взволнованное и побледневшее лицо своего собеседника.

Вы знаете "Юристен-вальцер"? - вдруг вскричал Альберт и, не дождавшись ответа, вскочил, схватил скрипку и начал играть веселый вальс.

Совершенно забывшись и, видимо, полагая, что целый оркестр играет за ним,

Альберт улыбался, раскачивался, передвигал ногами и играл превосходно.

Э, будет веселиться! - сказал он, кончив и размахнув скрипкой.

Я пойду,-сказал он, молча посидев немного,- а вы не пойдете?

Куда? - с удивлением спросил Делесов.

Пойдем опять к Анне Ивановне; там весело: шум, народ, музыка.

Делесов в первую минуту чуть было не согласился. Однако, опомнившись, он стал уговаривать Альберта не ходить нынче.

Я бы на минуту.

Право, не ходите.

Альберт вздохнул и положил скрипку.

Так остаться?

Он посмотрел еще на стол (вина не было) и, пожелав покойной ночи, вышел. Делесов позвонил.

Смотри не выпускай никуда господина Альберта без моего спроса,-

сказал он Захару.

На другой день был праздник. Делесов, проснувшись, сидел у себя в гостиной за кофеем и читал книгу. Альберт в соседней комнате еще не шевелился.

Захар осторожно отворил дверь и посмотрел в столовую.

Верите ль, Дмитрий Иванович, так на голом диване и спит! Ничего не хотел подостлать, ей-богу. Как дитя малое. Право, артист.

В двенадцатом часу за дверью послышалось кряхтение и кашель.

Захар снова вышел в столовую; и барин слышал ласковый голос Захара и слабый, просящий голос Альберта.

Ну, что? - спросил барин у Захара, когда он вышел.

Скучает, Дмитрий Иванович; умываться не хочет, пасмурный такой. Все просит выпить.

"Нет, уж если взялся, надо выдержать характер", - сказал себе Делесов.

И, не приказав давать вина, снова принялся за свою книгу, невольно, однако, прислушиваясь к тому, что происходило в столовой. Там ничего не двигалось, только изредка слышался грудной тяжелый кашель и плеванье.

Прошло часа два. Делесов, одевшись, перед тем как выйти со двора, решился заглянуть к своему сожителю. Альберт неподвижно сидел у окна, опустив голову на руки. Он оглянулся. Лицо его было желто, сморщено и не только грустно, но глубоко несчастно. Он попробовал улыбнуться в виде приветствия, но лицо его приняло еще более горестное выражение. Казалось, он готов был заплакать. Он с трудом встал и поклонился.

Если бы можно рюмочку простой водки,- сказал он с просящим выражением, - я так слаб... пожалуйста!

Кофей вас лучше подкрепит. Я бы вам советовал. Лицо Альберта вдруг потеряло детское выражение; он холодно, тускло посмотрел в окно и слабо опустился на стул.

Или позавтракать не хотите ли?

Нет, благодарю, не имею аппетита.

Если вам захочется играть на скрипке, то вы мне не будете мешать, -

сказал Делесов, кладя скрипку на стол.

Альберт с презрительной улыбкой посмотрел на скрипку.

Нет; я слишком слаб, я не могу играть, - сказал он и отодвинул от себя инструмент.

После этого, что ни говорил Делесов, предлагая ему и пройтись, и вечером ехать в театр, он только покорно кланялся и упорно молчал. Делесов уехал со двора, сделал несколько визитов, обедал в гостях и перед театром заехал домой переодеться и узнать, что делает музыкант. Альберт сидел в темной передней и, облокотив голову на руки, смотрел в топившуюся печь. Он был одет опрятно, вымыт и причесан; но глаза его были тусклы, мертвы и во всей фигуре выражалась слабость и изнурение, еще большие, чем утром.

Что, вы обедали, господин Альберт? - спросил Делесов.

Альберт сделал утвердительный знак головой и, взглянув в лицо

Делесова, испуганно опустил глаза.

Делесову сделалось неловко.

Я говорил нынче о вас директору, - сказал он, тоже опуская глаза, -

он очень рад принять вас, если вы позволите себя послушать.

Благодарю, я не могу играть, - проговорил себе под нос Альберт и прошел в свою комнату, особенно тихо затворив за собою дверь.

Через несколько минут замочная ручка так же тихо повернулась, и он вышел из своей комнаты со скрипкой. Злобно и бегло взглянув на Делесова, он положил скрипку на стул и снова скрылся.

Делесов пожал плечами и улыбнулся.

"Что ж мне еще делать? в чем я виноват? " - подумал он,

Ну, что музыкант? - был первый вопрос его, когда он поздно возвратился домой.

Плох! - коротко и звучно отвечал Захар. - Все вздыхает, кашляет и ничего не говорит, только раз пять принимался просить водки. Уж я ему дал одну. А то как бы нам его не загубить так, Дмитрий Иванович. Так-то приказчик...

А на скрипке не играет?

Не дотрогивается даже. Я тоже к нему ее приносил раза два, - так возьмет ее потихоньку и вынесет, - отвечал Захар с улыбкой. - Так пить не прикажете давать?

Нет, еще подождем день, посмотрим, что будет. А теперь он что?

Заперся в гостиной.

Делесов прошел в кабинет, отобрал несколько французских книг и немецкое Евангелие.

Положи это завтра ему в комнату, да смотри не выпускай, - сказал он

На другое утро Захар донес барину, что музыкант не спал целую ночь:

все ходил по комнатам и приходил в буфет, пытаясь отворить шкаф и дверь, но что все, по его старанию, было заперто. Захар рассказывал, что, притворившись спящим, он слышал, как Альберт в темноте сам с собой бормотал что-то и размахивал руками.

Альберт с каждым днем становился мрачнее и молчаливее. Делесова он, казалось, боялся, и в лице его выражался болезненный испуг, когда глаза их встречались. Он не брал в руки ни книг, ни скрипки и не отвечал на вопросы, которые ему делали.

На третий день пребывания у него музыканта Делесов приехал домой поздно вечером, усталый и расстроенный. Он целый день ездил, хлопотал по делу, казавшемуся очень простым и легким, и, как это часто бывает, решительно ни шагу не сделал вперед, несмотря на усиленное старание. Кроме того, заехав в клуб, он проиграл в вист. Он был не в духе.

Ну, бог с ним совсем! - отвечал он Захару, который объяснил ему печальное положение Альберта. - Завтра добьюсь от него решительно: хочет ли он или нет оставаться у меня и следовать моим советам? Нет - так и не надо.

Кажется, что я сделал все, что мог.

"Вот делай добро людям,- думал он сам с собой. - Я для него стесняюсь, держу у себя в доме это грязное существо, так что утром принять не могу незнакомого человека, хлопочу, бегаю, а он на меня смотрит, как на какого-то злодея, который из своего удовольствия запер его в клетку. А

главное, сам для себя и шагу не хочет сделать. Так они и все (это "все"

относилось вообще к людям и особенно к тем, до которых у него нынче было дело). И что с ним делается теперь? О чем он думает и грустит? Грустит о разврате, из которого я его вырвал? Об унижении, в котором он был? О

нищете, от которой я его спас? Видно, уж он так упал, что тяжело ему смотреть на честную жизнь..."

"Нет, это был детский поступок, - решил сам с собою Делесов. - Куда мне браться других исправлять, когда только дай бог с самим собою сладить".

Он хотел было сейчас отпустить его, но, подумав немного, отложил до завтра.

Ночью Делесова разбудил стук упавшего стола в передней и звук голосов и топота. Он зажег свечу и с удивлением стал прислушиваться...

Погодите, я Дмитрию Ивановичу скажу,- говорил Захар; голос Альберта бормотал что-то горячо и несвязно. Делесов вскочил и со свечою выбежал в переднюю. Захар, в ночном костюме, стоял против двери, Альберт, в шляпе и альмавиве, отталкивал его от двери и слезливым голосом кричал на него:

Вы не можете не пустить меня! У меня паспорт, я ничего не унес у вас! Можете обыскать меня! Я к полицмейстеру пойду!

Позвольте, Дмитрий Иванович! - обратился Захар к барину, продолжая спиной защищать дверь. - Они ночью встали, нашли ключ в моем пальто и выпили целый графин сладкой водки. Это разве хорошо? А теперь уйти хотят.

Вы не приказали, потому я и не могу пустить их.

Альберт, увидав Делесова, еще горячее стал приступать к Захару.

Не может меня никто держать! не имеет права! - кричал он, все больше и больше возвышая голос.

Отойди, Захар, - сказал Делесов. - Я вас держать не хочу и не могу, но я советовал бы вам остаться до завтра, - обратился он к Альберту.

Никто меня держать не может! Я к полицмейстеру пойду!- все сильнее и сильнее кричал Альберт, обращаясь только к Захару и не глядя на Делесова. -

Да что же вы кричите так-то? ведь вас не держат, - сказал

Захар,отворяя дверь.

Альберт перестал кричать. "Не удалось? Хотели уморить меня.

Нет!"-бормотал он про себя, надевая калоши. Не простившись и продолжая говорить что-то непонятное, он вышел в дверь. Захар посветил ему до ворот и вернулся.

И слава богу, Дмитрий Иванович! а то долго ли до греха, - сказал он барину, - и теперь серебро поверить надо.

Делесов только покачал головой и ничего не отвечал. Ему живо вспомнились теперь два первые вечера, которые он провел с музыкантом, вспомнились последние печальные дни, которые по его вине провел здесь

Альберт, и главное, он вспомнил то сладкое смешанное чувство удивления, любви и сострадания, которое возбудил в нем с первого взгляда этот странный человек, и ему стало жалко его. "И что-то с ним будет теперь? - подумал он.

Без денег, без теплого платья, один посреди ночи..." Он хотел было уже послать за ним Захара, но было поздно.

А холодно на дворе? - спросил Делесов.

Мороз здоровый, Дмитрий Иванович, - отвечал Захар. - Я забыл вам доложить, до весны еще дров купить придется.

А как же ты говорил, что останутся?

На дворе действительно было холодно, но Альберт не чувствовал холода,

Так он был разгорячен выпитым вином и спором.

Выйдя на улицу, он оглянулся и радостно потер руки. На улице было пусто, но длинный ряд фонарей еще светил красными огнями, на небе было ясно и звездно. "Что?" - сказал он, обращаясь к светившемуся окну в квартире

Делесова; и, засунув руки под пальто в карманы панталон и перегнувшись вперед, Альберт тяжелыми и неверными шагами пошел направо по улице. Он чувствовал в ногах и желудке чрезвычайную тяжесть, в голове его что-то шумело, какая-то невидимая сила бросала его из стороны в сторону, но он все шел вперед по направлению к квартире Анны Ивановны. В голове его бродили странные, несвязные мысли. То он вспоминал последний спор с Захаром, то почему-то море и первый свой приезд на пароходе в Россию, то счастливую ночь, проведенную с другом в лавочке, мимо которой он проходил; то вдруг знакомый мотив начинал петь в его воображении, и он вспоминал предмет своей страсти и страшную ночь в театре.

Но, несмотря на несвязность, все эти воспоминания с такой яркостью представлялись его воображению, что, закрыв глаза, он не знал, что было больше действительность: то, что он делал, или то, что он думал? Он не помнил и не чувствовал, как переставлялись его ноги, как, шатаясь, он толкался об стену, как он смотрел вокруг себя и как переходил с улицы на улицу. Он помнил и чувствовал только то, что, причудливо сменяясь и перепутываясь, представлялось ему.

Проходя по Малой Морской, Альберт споткнулся и упал. Очнувшись на мгновение, он увидал перед собой какое-то громадное, великолепное здание и пошел дальше. На небе не было видно ни звезд, ни зари, ни месяца, фонарей тоже не было, но все предметы обозначались ясно. В окнах здания, возвышавшегося в конце улицы, светились огни, но огни эти колебались, как отражение. Здание все ближе и ближе, яснее и яснее вырастало перед Альбертом. Но огни исчезли, как только Альберт вошел в широкие двери. Внутри было темно.

Одинокие шаги звучно раздавались под сводами, и какие-то тени, скользя, убегали при его приближении. "Зачем я пошел сюда?" - подумал Альберт; но какая-то непреодолимая сила тянула его вперед к углублению огромной залы...

Там стояло какое-то возвышение, и вокруг него молча стояли какие-то маленькие люди. "Кто это будет говорить?" - спросил Альберт. Никто не ответил, только один указал ему на возвышение. На возвышении уже стоял высокий худой человек с щетинистыми волосами и в пестром халате. Альберт тотчас узнал своего друга Петрова. "Как странно, что он здесь!"-подумал

Альберт. "Нет, братья! - говорил Петров, указывая на кого-то. - Вы не поняли человека, жившего между вами; вы не поняли его! Он не продажный артист, не механический исполнитель, не сумасшедший, не потерянный человек.

Он гений, великий музыкальный гений, погибший среди вас незамеченным и неоцененным". Альберт тотчас же понял, о ком говорил его друг; но, не желая стеснять его, из скромности опустил голову.

"Он, как соломинка, сгорел весь от того священного огня, которому мы все служим, - продолжал голос, - но он исполнил все то, что было вложено в него богом; за то он и должен назваться великим человеком. Вы могли презирать его, мучить, унижать, - продолжал голос громче и громче, - а он был, есть и будет неизмеримо выше всех вас. Он счастлив, он добр. Он всех одинаково любит или презирает, что все равно, а служит только тому, что вложено в него свыше. Он любит одно - красоту, единственно несомненное благо в мире. Да, вот кто он такой! Ниц падайте все перед ним, на колена!"

Закричал он громко.

Но другой голос тихо заговорил из противоположного угла залы. "Я не хочу падать перед ним на колена, - говорил голос, в котором Альберт тотчас узнал голос Делесова. - Чем же он велик? И зачем нам кланяться перед ним?

Разве он вел себя честно и справедливо? Разве он принес пользу обществу?

Разве мы не знаем, как он брал взаймы деньги и не отдавал их, как он унес скрипку у своего товарища артиста и заложил ее?.. ("Боже мой! как он это все знает!"-подумал Альберт, еще ниже опуская голову.) Разве мы не знаем, как он льстил самым ничтожным людям, льстил из-за денег? - продолжал

Делесов. - Не знаем, как его выгнали из театра? Как Анна Ивановна хотела полицию послать его?" ("Боже мой! это все правда, но заступись за меня,-

проговорил Альберт,- ты один знаешь, почему я это делал".)

"Перестаньте, стыдитесь,- заговорил опять голос Петрова. - Какое право имеете вы обвинять его? Разве вы жили его жизнью? Испытывали его восторги?

("Правда, правда!"-шептал Альберт.) Искусство есть высочайшее проявление могущества в человеке. Оно дается редким избранным и поднимает избранника на такую высоту, на которой голова кружится и трудно удержаться здравым. В

искусстве, как во всякой борьбе, есть герои, отдавшиеся все своему служению и гибнувшие, не достигнув цели".

Петров замолчал, а Альберт поднял голову и громко закричал: "Правда!

"Не до вас это дело,- строго обратился к нему художник Петров. - Да, унижайте, презирайте его,- продолжал он,- а из всех нас он лучший и счастливейший!"

Альберт, с блаженством в душе слушавший эти слова, не выдержал, подошел к другу и хотел поцеловать его.

"Убирайся, я тебя не знаю,- отвечал Петров,- проходи своей дорогой, а то не дойдешь..."

Вишь, тебя разобрало! не дойдешь,- прокричал будочник на перекрестке.

Альберт приостановился, собрал все силы и, стараясь не шататься, повернул в переулок.

До Анны Ивановны оставалось несколько шагов. Из сеней ее дома падал свет на снег двора, и у калитки стояли сани и кареты.

Хватаясь охолодевшими руками за перила, он взбежал на лестницу и позвонил.

Заспанное лицо служанки высунулось в отверстие двери и сердито взглянуло на Альберта. "Нельзя! - прокричала она,- не велено пускать",- и захлопнула отверстие. На лестницу доходили звуки музыки и женских голосов.

Альберт сел на пол, прислонился головой к стене и закрыл глаза. В то же мгновение толпы несвязных, по родственных видений с новой силой обступили его, приняли в свои волны и понесли куда-то туда, в свободную и прекрасную область мечтания. "Да, он лучший и счастливейший! " - невольно повторялось в его воображении. Из двери слышались звуки польки. Эти звуки говорили тоже, что он лучший и счастливейший! В ближайшей церкви слышался благовест, и благовест этот говорил: "Да, он лучший и счастливейший". "Но пойду опять в залу,- подумал Альберт. - Петров еще много должен сказать мне". В зале уже никого не было, и вместо художника Петрова на возвышенье стоял сам

Альберт и сам играл на скрипке все то, что прежде говорил голос. Но скрипка была странного устройства: она вся была сделана из стекла. И ее надо было обнимать обеими руками и медленно прижимать к груди, для того чтобы она издавала звуки. Звуки были такие нежные и прелестные, каких никогда не слыхал Альберт. Чем крепче прижимал он к груди скрипку, тем отраднее и слаще ему становилось. Чем громче становились звуки, тем шибче разбегались тени и больше освещались стены залы прозрачным светом. Но надо было очень осторожно играть на скрипке, чтобы не раздавить ее. Альберт играл на стеклянном инструменте очень осторожно и хорошо. Он играл такие вещи, которых, он чувствовал, что никто никогда больше не услышит. Он начинал уже уставать, когда другой дальний глухой звук развлек его. Это был звук колокола, но звук этот произносил слово: "Да,- говорил колокол, далеко и высоко гудя где-то. - Он вам жалок кажется, вы его презираете, а он лучший и счастливейший! Никто никогда больше не будет играть на этом инструменте".

Эти знакомые слова показались внезапно так умны, так новы и справедливы Альберту, что он перестал играть и, стараясь не двигаться, поднял руки и глаза к небу. Он чувствовал себя прекрасным и счастливым.

Несмотря на то, что в зале никого не было, Альберт выпрямил грудь и, гордо подняв голову, стоял на возвышенье так, чтобы все могли его видеть. Вдруг чья-то рука слегка дотронулась до его плеча; он обернулся и в полусвете увидал женщину. Она печально смотрела на него и отрицательно покачала головой. Он тотчас же понял, что то, что он делал, было дурно, и ему стало стыдно за себя. "Куда же?"-спросил он ее. Она еще раз долго, пристально посмотрела на него и печально наклонила голову. Она была та, совершенно та, которую он любил, и одежда ее была та же, на полной белой шее была нитка жемчугу, и прелестные руки были обнажены выше локтя. Она взяла его за руку и повела вон из залы. "Выход с той стороны",- сказал Альберт; но она, не отвечая, улыбнулась и вывела его из залы. На пороге залы

Альберт увидал луну и воду. Но вода не была внизу, как обыкновенно бывает, а луна не была наверху: белый круг в одном месте, как обыкновенно бывает.

Луна и вода были вместе и везде - и наверху, и внизу, и сбоку, и вокруг их обоих. Альберт вместе с нею бросился в луну и воду и понял, что теперь можно ему обнять ту, которую он любил больше всего на свете; он обнял ее и почувствовал невыносимое счастье. "Уж не во сне ли это?"-спросил он себя;

но нет! это была действительность, это было больше, чем действительность:

это было действительность и воспоминание. Он чувствовал, что то невыразимое счастье, которым он наслаждался в настоящую минуту, прошло и никогда не воротится. "О чем же я плачу?"-спросил он у нее. Она молча, печально посмотрела на него. Альберт понял, что она хотела сказать этим. "Да как же, когда я жив",- проговорил он. Она, не отвечая, неподвижно смотрела вперед.

"Это ужасно! Как растолковать ей, что я жив",- с ужасом подумал он. "Боже мой! да я жив, поймите меня!"-шептал он. "Он лучший и счастливейший",-

Двое гостей, выходившие от Анны Ивановны, наткнулись на растянувшегося на пороге Альберта. Один из них вернулся и вызвал хозяйку.

Ведь это безбожно,- сказал он, - вы могли этак заморозить человека.

Ах, уж этот мне Альберт,- вот где сидит,- отвечала хозяйка.-Аннушка!

положите его где-нибудь в комнате,- обратилась она к служанке.

Да я жив, зачем же хоронить меня? - бормотал Альберт, в то время как его, бесчувственного, вносили в комнаты.

См. также Толстой Лев - Проза (рассказы, поэмы, романы...) :

Анна Каренина - 01
Мне отмщение, и аз воздам ЧАСТЬ ПЕРВАЯ I Все счастливые семьи похожи...

Анна Каренина - 02
XV Когда вечер кончился, Кити рассказала матери о разговоре ее с Левин...